Если бы не Глафира Дмитриевна, что было бы со мной? Осталась бы я жива?

Я ни на минуту не сомневалась — все было не так, как пытаются мне растолковать. Дьявольское совпадение. Топор у него в руках… но, может, он защищался?

Причина! Ведь нет причины — убить женщину, которая нас приютила, разрешив заплатить, когда будут деньги. А ее слабоумного сына? Его-то за что? Косноязычный замкнутый подросток с открытым мокрым ртом и остановившимся взглядом. При этом он выглядел — абсолютно неопасным мальчиком. Конечно, незнакомец мог его испугаться, но присмотревшись — нет, нет и нет.

Нина говорила, что у него бывают приступы злобы, когда он ломал вещи, рвал на тряпки одежду, кидал из окна железки, но я этого ни разу не видела. За два месяца я только в последние дни видела, как он ругался с матерью…

За окном помалкивала ночь. Уже третья ночь, как я вышла из роддома, и вдруг мне пришло на ум…

Таня Дубинина… Ну, почему Таня ни разу не навестила меня? Мы так нежно, действительно нежно подружились! Я ничего не понимаю…

— Не спишь? — появилась за моей спиной Анна Львовна в длинной, как у привидения, рубашке с двумя пуговицами величиной с тарелки. — Наташа, я знаешь, что придумала, послушай бабку, и согласись!

Я повернулась.

— Давай влезем в 36 квартиру и заберем твои вещи? А то у тебя даже тапок нет — вон, босиком шлепаешь третий день…

— Да, — кивнула я и не двинулась с места.

— Да! Пошли! Пошли! У тебя ключ есть?

— Есть, — эхом ответила я. — А пломба?

— Прислюним обратно! — беспечно махнула рукой старушка и побежала к двери.

В подъезде гулко шуршало какое-то невидимое чудовище… Это ветер залетал в разбитое окно и гонял пакет по парадному. Я подняла и, расправив, повесила его на ручку двери 33 квартиры. Ни души и ни звука приободрили нас настолько, что мы, взглянув друг другу в глаза, быстро побежали к опечатанной квартире, и я попыталась открыть верхний замок, потом нижний, повернула ключ, дернула дверь, она даже не шелохнулась, едва только скрипнула.

— Дай я! — задышала мне в ухо Анна Львовна и, наступая на подол своей рубашки, начала прокручивать ключом оба замка и толкать дверь коленкой. Мы так старались, что замерли на месте и тихо вскрикнули, на прозвучавший сзади вопрос:

— А чего это вы тут околачиваетесь?! — рявкнул на всю лестницу голосище.

— Ай-ай! — было очень страшно.

— Соседки мои!.. — голосом, которым обычно говорят „убью!“ спросил пьяный в лоскутики Винников из 33 квартиры. — Ну, што, поймал я вас? Теперь вы у меня — во где! — и помахал кулаком у нас перед носом, сперва перед князевским, потом обернулся ко мне. И едва не упал, мне пришлось его поддержать, так его немилосердно штормило и качало.

— Без меня теперь и воровать не можете? — без перехода завопил он и со всей дури шваркнул кулаком по двери.

— Хрясть! — скрипнула и упала вовнутрь дверь, а Винников, потеряв точку опоры, влетел туда же и с воплем:

— Наливай хозяйка щей, я привел товарищей, — упал, подобрал под себя ноги в грязных бахилах и затих на коврике.

— Хорошо, хоть собак закрыли, с собой не взяли, — держась двумя руками за сердце, тихо сказала мне Анна Львовна, и я поразилась ее спокойному дыханию — меня-то всю трясло!

— Тшшш, — прижала палец к губам старушка, — тшшш…

Но из 33 квартиры ни жена, ни дочь Винникова не вышли и даже не поинтересовались, кто тут упал; наверное, спали.

Мы опасливо переступили через клянущего во сне какого-то Леву из Могилева Льва Винникова.

— А дверь?

Дверь и правда представляла собой печальное зрелище и висела лишь на одной нижней петле.

— Давай, Наташ, мы ее приставим чуть-чуть? Ты берись за край, и я за край.

У меня после родов болело все, чем я воспользовалась, чтобы выносить и подарить этому миру такую замечательную девочку, но оставлять дверь в таком состоянии было просто непростительно: мало ли кто мог пройти наверх, пусть и в третьем часу ночи.

— Две калеки, ты да я, — пошутила Анна Львовна, когда мы, наконец, обливаясь потом, поставили дверное полотно на место. — Включай свет!

— А как же? — опешила я.

— Так без света ничего не видно! — махнула рукой Анна Львовна. — Включай!

И я включила.

Длинный обшарпанный коридор, обои, которых теперь уж не печатают, стоптанная обувь в углу, и на вешалке чужие вещи от съехавших жильцов, тряпки, которые не жаль было забыть.

— Ну што, б… ! — вдруг поднял голову и обвел нас злющими глазами Винников. — Што-о-о?! Давай, чоль, штаны снимай!

Я вздрогнула, а Анна Львовна вздохнула и, накрыв половиком Льва Винникова, погладила его по лысой башке.

— Спасибо, мать! — поблагодарил за половик шофер-ас, закутался и задышал, как во сне.

— До времени, — поморщилась Анна Львовна, и мы сделали по шагу.

— Посадили твоего, а те-то куда делись — Мазут с Саркисом? И бабы? Наташа? Я их и не видела больше, всю неделю в окно гляжу. Может их тоже?..

— Что-что? — я зашла в комнату и встала у порога — все наши нехитрые вещички валялись по полу.

— Кто же это все тут порвал? — поднимая разорванные и сваленные в кучу памперсы, смятые пеленки, распашонки в пакете, дошла до окна Анна Львовна. Майки, трусики, носки под ногами, мой единственный шелковый платок — нежно-синий с белыми гиацинтами под столом, словно об него кто-то вытер ноги.

— Да-а…

— Вот — видите?..

Сваленная на пол одежда, распоротая подушка, разрубленный диван и мягкая его в цветочках плоть с пружинами, выдвинутые ящики в комоде, разбитое зеркало на полу, вывернутые карманы всех наших вещей, не осталось ничего целого и нетронутого. Ничего. Все было кем-то схвачено, прощупано, рассмотрено и потом кинуто, как мусор в общую кучу.

— Что-то я не пойму…

— И я…

— Не он! — показала, как дирижер на оркестр, на кучу рваных вещей Князева.

— Если ему что-то было нужно, он и так знал, где искать, — кивнула я.

Все, не порванное и целое — белье и обувь — поместились в две простыни.

— Все забирай! Чтобы больше сюда ни ногой! — убирая с лица растрепанные волосы, командовала Князева, — Что-то я утомилась. Платок не бери, все равно не отстирается!.. В другие комнаты не пойдем? — деловито спросила она.

— Там ничего нашего нет, — быстро сказала я, меня замутило при мысли о чужих комнатах. — Пойдемте отсюда быстрей!

— Ну, пойдем!

Мы схватили по узлу и потащили их в прихожую — там храпел сквозь половик шофер Винников, около него образовалась лужица, и пришлось поднять узлы повыше, когда мы перешагивали через него. Дверь снова упала, и когда мы вернулись ее закрыть, были ошеломлены здоровущим задом, который надвигался на нас из 36 квартиры.

— Здравствуйте! — сказал зад, мы попятились, на нас вывернув шею, смотрела Тамара Винникова, которая тащила за шкирку из чужой квартиры своего храпящего супруга. Домой, в семью.

— Он вас разбудил, да? — поправляя растрепавшуюся копну на голове, заулыбалась Тамара — она всегда улыбается, дай Бог ей здоровья. — Жучила чертов! Дверь выломал и залег спать! Ах, ты подарок мой! — и, ухватив Льва покрепче, потащила к своей квартире. Только что была здесь — и нету!

— Бабы, дорогие, прикройте дверку, а? — звонко щелкнул замок-собачка и — тишина.

— Слушай, нас прямо ангел хранит, — мы выключили везде свет, и не разбирая узлов, легли спать. Дверь перед этим мы кое-как поставили, даже закрыли на один оборот ключа, а пломбу прислюнили обратно, и бумажку с печатью разгладили кулаком.

ИСТИНА РЯДОМ

Утром следующего дня, разбирая узлы, Анна Львовна ворчала про жизнь:

— У мужчин вечный страх — не дай Бог придется жениться, не дай-то Бог! Наташк, всю жизнь мужик боится, вдруг он какой дуре нужен станет. Дураки!.. Жизнь такая короткая, а они боятся ерунды. Да никто никому не нужен— на фиг! Если по-любви-то. Это же редкость редкая, если кто тебя полюбит и захочет разделить с тобой жизнь…

Я молчала, как рыба. Мне было так плохо, и к чему затеяла весь этот разговор Анна Львовна? Какое мне до каких-то мужиков дело?

— А у баб другой ужас!..

Я насторожилась против воли. Ведь чужой ужас, как известно, очень помогает пережить свой.

— А каждая баба, — Анна Львовна послюнила палец и пригладила свое домино на голове, — боится…

— Чего боится? — не выдержала я, чтобы побыстрей узнать, чего боится каждая баба, ведь я тоже баба, баб — миллион, целое море баб, просто океан баб и… каждая боится! Господи, какое счастье, что не я одна!.. Чего?!! Ну, не томите, тетя Ань!

— А того — баба, вся до одной — боится — без мужика остаться! — сказала, как отрезала Князева.

— Вся до одной? — предел моего удивления зашкалило, и началось задымление.

— Вся! — топнула ногой Анна Львовна.

— Да, — согласилась я. — Точно. Вот нету Димки, и меня словно нет.

— Верю.

Мне было 19 лет, сейчас мне больше, но я думаю также до сих пор. Люди — парные существа. Они не могут в одиночку танцевать фокстрот.

— Что же вы забрали вещи без разрешения, — присаживаясь и оглядывая комнату с остатками не постиранных вещей, спросил Автандил Георгиевич Сазанчук.

— С чего вы взяли, — хотя отрицать было бесполезно, весь балкон был увешан подсыхающими пеленками.

— Да, бросьте, вас видели…

— Кто?! Да он сам пьяный был! — встряла из другой комнаты Анна Львовна, и собаки по очереди гавкнули.

— Да не Винников, а его жена, — уселся поудобнее участковый и заулыбался Глафире. — Так нельзя.

Я молчала.

— Вы нашли деньги? — вдруг спросил участковый.

— Нашли, то есть нашла, — кивнула я.

— Все? — у инспектора заблестели глаза.

— Вот, — я вытащила кошелек. — Вот все деньги.