— Почему вы не явились в прокуратуру? — с ненавистью второй раз задает вопрос, а я молчу. — Мы вас еле нашли! Вы жена Горностаева Дмитрия, подозреваемого в двойном убийстве и причинении тяжкого вреда здоровью сотруднику милиции?

«Выговорила, наконец», — я смотрю на эту Солодкину, и мне кажется, что дурной сон, в котором я тону, все еще продолжается и конца ему не видать.

— Оленька, — высовывается из кухни в муке и молоке Анна Львовна, — Оленька, ты вожжи-то опусти… Наташу только вчера из роддома выпустили, ой, извините, выписали, — хихикает бабушка Князева.

Глафира спит на подушке, завернутая в льняную розовую скатерть, которую бывшая учительница Князева разорвала на четыре части, вместо пеленок и памперсов, которые аккуратно сложены под кроватью угловой комнаты опечатанной квартиры 36.

— Анна Львовна!.. — говорит Солодкина и сует мне повестку. — Вот, распишитесь, чтобы завтра в одиннадцать была на втором этаже прокуратуры, 24 кабинет.

— Мне нужно забрать вещи — оттуда… — наконец прорезается голос, но не мой, хотя говорю вроде я. Следователь Солодкина оборачивается с порога и глядит на мою руку, которой я показываю направление. — Там мои пеленки и деньги… мне жить не на что… — всхлипываю я. — И муж мой где?

Когда я открываю через три секунды глаза — Солодкиной нет, мятая повестка на полированной горке и проснувшаяся Глафира с туманно-голубым взором, а три запертые полчаса назад князевские собаки по причине наглости и лая на Солодкину Ольгу Леонардовну, скребут из-под ванной длинными с неубирающимися когтями лапами.

СРЕДА, 26 июня

— Зачем вы принесли ребенка? — смотрит на меня, как на слабоумную Ольга Леонардовна.

Обычный кабинет на втором этаже Полежаевской прокуратуры, 3 метра на 2. Рядом с туалетом в конце длинного темного коридора, в котором смешались запахи очень старого здания. Глафира спит, и я отвечаю тихо, придерживая сверток двумя руками:

— Я не могу оставить полуслепой старухе, которая орет на всю квартиру на собак — ребенка, которому неделя…

И думаю при этом: «Я бы родной бабке побоялась оставить, а чужой, пусть и приютившей нас, но…» И тихо, но требовательно, прошу:

— Мне нужно увидеть мужа и забрать наши вещи и деньги из 36 квартиры.

Про деньги, которые я отдала Нине Ивановне, я молчу, ведь я даже не сосчитала их.

— Пожалуйста!

Ольга Леонардовна, не глядя на меня, встает и начинает поливать цветы из бутылки, которую берет откуда-то из-под батареи.

— Я сегодня ходила в опорный пункт, узнать, могут ли мне открыть дверь. Участковый сказал — все вопросы к вам, и насчет свидания с мужем — тоже. Пожалуйста! — добавляю я.

— Пока это невозможно, — наконец заканчивает поливать осоку в горшке на веревке Солодкина. — Вашему мужу еще не предъявили обвинение… Давайте паспорт, та-ак, прописки нет, почему?

— У нас регистрация, вот, — я протягиваю справку.

— Кончается через месяц, так. Как вы оказались в городе? Вы прописаны в Сапожке? Что за город — Сапожок? И не выписались до сих пор.

— Да, — я начала рассказывать.

«Бывают же такие неприятные люди, — думала я тем временем, — так и норовят цапнуть, а за что?.. Я замужем, у меня ребенок, мы снимаем комнату, все по-хорошему».

— Диме предложили работу и мы продали дом, — понимая, что если расскажу, как и почему мы уехали из Красноуральска… начинаю врать, сразу же покраснев. — И приехали сюда… все-таки Москва, не Чечня.

— Почему «Чечня», — поморщилась Ольга Леонардовна.

— Было два предложения о работе — второе отсюда, а я уже ждала ребенка, — добавляю полправды я. Посмотрела на Глафиру, она, слава Богу, спала.

Я объяснила все перипетии, придерживаясь выбранной легенды, они заняли довольно много времени, но Солодкина, едва я закончила, заинтересовалась другим.

— Почему именно Полежаевск? С какой стати? В Подмосковье достаточно городов, но вы приехали именно сюда? Почему вы выбрали именно этот дом?

Для меня эти вопросы звучали абсурдно, я не знаю, почему Дима привез меня сюда, но я поняла, что он уже знал Нину Ивановну, еще когда учился в Москве. Снимал ли он у нее квартиру раньше, я так и не спросила тогда, мне это просто не пришло в голову в тот первый день, и, выложив все свои соображения, стала ждать.

— Но почему именно в Полежаевск, ведь даже работать ваш муж стал в Москве? — никак не унималась следователь и не сводила с меня глаз, пока я пыталась свести концы с концами.

— Часто люди срываются в надежде заработать, — невпопад отвечала я. — Случай, простое совпадение, ну должны же мы были где-то остановиться, ну и остановились здесь, где была свободной эта комната.

— Вот и именно! — не выдержала следователь. — Вы с мужем срываетесь беременная черт-те откуда, снимаете комнату в хорошем доме, и ваш муж убивает хозяйку квартиры и ее сына!

«Дура!» — хотела крикнуть я, но вдруг поняла, что она, либо не шутит (какие уж тут шутки), либо провоцирует. Может, я что-то в запале скажу, выкрикну, и…

Хотя моя ложь, насчет причины спешного отъезда из Красноуральска была вынужденной, я лгала из чувства самосохранения, ведь расскажи я про смерть от обезболивающего укола Тани Бобровник… мне даже трудно представить, что она могла подумать.

И мне стало страшно. Я даже плакать не смогла, так мне стало страшно.

«Зачем мы сюда сорвались? Почему, правда, мы приехали сюда?»

Я помню, как назвала то место, название фирмы и телефон, в которой работал муж в Москве. Солодкина записала, начала звонить, проверяя, и, так и не сказав, когда я смогу увидеть Диму, и не решив, могу ли я войти с участковым, дознавателем или с ней в 36 квартиру за вещами, игнорируя мои просьбы, подписала повестку и сказала, что я могу идти.

— Но что же мне делать? Мне же не на что жить? И негде!

— Устройтесь на работу или езжайте по месту прописки в свой Сапог. У нас к вам претензий нет — в ночь убийства вы были в роддоме, — посмотрев на свои острые ногти, сказала Солодкина, будто я сама не знала, где я была в ту ночь.

На ее календаре стояло черное число — 26 июня, среда… В прошлую среду все как раз и произошло.

— Я не могу устроиться с ребенком и без прописки, мне не на что ехать в Сапог, — начала в тоске бубнить я, но Ольга Леонардовна перебила меня поучительным тоном:

— Обратитесь к друзьям мужа на работу, позвоните туда, — уже более спокойно закончила она.

Я подумала, глядя в угол, поднялась и вышла на улицу. Собирался дождь, но так и не пошел. Дождем только пахло.

* * *

— Анна Львовна, спасибо вам, — вернувшись из прокуратуры, первым делом поклонилась я.

— Не выдумывай, — усаживаясь на диван с собаками в ногах, с любопытством посмотрела на меня пожилая женщина.

«Неужели я тоже стану такой же старой, если доживу? Нет, этого не может быть! — подумала я и ужаснулась. Благодарность к чужой доброте не сделала меня слепой, и я с тоской улыбнулась тяжело дышащей бывшей учительнице и трем ее собакам, которые, казалось, угадали мои мысли, по крайней мере, одна из них, самая драная, вдруг начала показывать клыки и бледного вида язык.

— Ну, виделась с мужем? Рассказывай, — поправив „домино“ на голове, спросила старушка; когда я уходила Анна Львовна как раз начала себя стричь, щелкая ножницами, как сумасшедший портной.

— Нет, и за пеленками не пускают!

— А я что говорила! — поджала губы Анна Львовна. — Да-а…

— Если не выгоните, сейчас Глафиру выкупаю, а потом… — я быстро взглянула на нее.

— Оставайся, — быстро сказала Анна Львовна, — Ты мне не мешаешь, живи.

— Давайте я вам полы вымою и кухню могу побелить? — зачастила я.

— Ну-у, — протянула Князева, оглядывая чистенький потолок. — По мне, хоть все тут перебели! Ну, рассказывай, что там еще было-то? Что тебя спрашивали?

Я рассказывала уже в ванной, одновременно наливая воду в тазик, Анна Львовна держала Глафиру, а я тихонько обливала ее теплой водой из кружки, душ был старинный и торчал под самым потолком.

— Анна Львовна, я не понимаю, что я ей сделала? Что? — я повернулась, стараясь встретиться с прозрачными глазами бывшей женщины, а теперь старухи.

— Ну-у… — подумав, сказала она. — Хамила, конечно, тебе, но я думаю, Ольга считает: вот, мол, приехали, а ей теперь разбирайся с убийством.

— Но… — начала я, пораженная логикой, в которой, на мой взгляд, не было никакой логики. — Но как вы рассуждаете! У нее же работа такая, сама ее выбрала! Шла бы в фотомодели! С убийством ей разбираться? Такая разберется, как же!..

— Выходит так, если по-житейски рассудить, — погримасничала Анна Львовна. — Вот в Сапожке твоем приезжие убили бы мать с сыном? Ну, разве ты не стала б их ненавидеть?

— Но я же не убивала, и Дима не мог их убить! — я чуть не выпустила из рук скользкую и теплую Глафиру, и сердце у меня екнуло. В старой с пожелтевшими плитками ванной лампочка мигала, и пахло чистым паром и присыпкой.

— Но он там был! — убежденно сказала Анна Львовна и вышла из ванной. — Зачем он зашел туда? Зачем в его руках был топор? Зачем он кинулся на милиционера? Иди, я подотру!

— Я сама…

— Глашу уложи, — наступив на тряпку ногой, не дала старушка.

Мои 19 лет на тот момент были плохими советчиками в той ситуации, в которую я попала. Звонить бабушке я не хотела категорически — еще помрет, думала я, что же с коровой тогда будет? Такие фортеля судьбы, к сожалению, не по уму моей бабули, мудрость не коснулась ее чела своим крылом, зато одарила таким криком, что лучше ей ничего не знать и пребывать в неведенье. К тому же, моя простая и бесхитростная бабка — совершенно безденежная и вряд ли могла мне помочь. Вот так.

ЕСЛИ БЫ НЕ ГЛАФИРА

Если бы не Глафира Дмитриевна, я была бы в ту ночь дома, и ничего не произошло!