Тоску со Славика как рукой сняло. Он еще не до конца поверил, ведь звонок этого человека был таким же вероятным, как поздравление лично от президента, причем по телевизору и в прямом эфире.

— Ушам не верю, — осторожно ответил Мюллер. — Или я ошибаюсь?

— Да не ошибаешься, Слава, — засмеялась трубка. — Верно, узнал. А я уж и не чаял, думал, придется полвечера рассказывать, кто это тебя в такой час неурочный беспокоит. Ты как, сможешь сейчас со стариком пару минут побалакать али люди кругом?

— Даже если б люди кругом были, я б их, Пахом, погулять отправил. Нечасто с таким человеком поговорить удается. Да еще если он сам звонит. Только не люблю я ваших старорежимных обычаев вокруг да около крутить. Я человек конкретный. Чую, не поздравить меня звонишь, дело есть. Так давай говори, что за дело.

— Молодой ты, Славка, горячий, — расстроился Пахом. — Не понять тебе, что старику поговорить с человеком — последняя радость в жизни.

— Ой, не прибедняйся, дядя, — засмеялся Слава. Попугайчик от этого смеха проснулся и закатил истерику, будучи уверен, что сейчас его съедят живьем. — Ты еще меня переживешь.

— А вот это ты плохо сказал, — не поддержал тона Пахом. — Не стоит судьбу дразнить, не ровен час — накличешь.

— Так что за дело-то? — напомнил Слава.

— Есть одна беда, Слава, — посерьезнел Пахом. — Неладно ты одно дельце сделал, не по совести.

— Это что за новости? — напрягся Слава. — Я с твоими нигде не пересекаюсь.

— Да не с моими. Тут мы бы сами разрулили. Не те времена, чтоб стрельбу поднимать, научились полюбовно теры тереть. С простым человеком ты неладно поступил.

— С терпилой, что ли, каким? — обескураженно спросил Слава. — Давно ли ты за терпил впрягаться стал?

— Терпила тот, кто терпит, — вразумил старый вор. — А есть Люди. Ты, Славка, чем мне всегда нравился, что беспредел не чинил никогда, законы чтишь.

— Э нет, старик! — перебил его Мюллер. — Я босоту всегда уважал, но под законы ваши никогда не подписывался, даже на зоне. По совести жил, а что она с вашим законом согласуется — так то случайность. Если какой там пункт вашего кодекса нарушил — извиняй, не брал я на себя таких обязательств. А что там у нас не сошлось?

— Есть у нас одно старое правило, — терпеливо продолжил Пахом. — Не обижать тех, кого народ любит. Артистов, музыкантов, спортсменов. Они и так народ бедный.

— Ну ты загнул! Музыканты бедные? Да мне им скоро туфли чистить не доверят!

— Это не те, я не про воротил говорю. Так вот женщину одну ты сильно обидел, а через нее друга одного моего.

— Ну-ка, поподробнее, — потребовал Слава. — Не понимаю я тебя, не люблю втемную играть. Рассказывай.

— Дачку ты одну себе присмотрел, — вздохнул Пахом. — А хозяином той дачки — мой друг детства. Он в наших делах не участвует, это другое. Росли мы вместе, выручал он меня много.

— Вон ты о чем, — протянул Мюллер. — Так ведь к нему-то я как раз со всем уважением. Это семейка его подставила. Теперь уж я никак не могу отступить, меня люди не поймут.

— Поймут, Слава. Поймут. Ты скажешь, что я попросил — они и поймут. Я ведь тебя никогда ни о чем не просил. А прошу я убедительно.

— Грозишь, старик?

— Упаси Господь. Убеждаю. Ты ведь знаешь, я в долгах не хожу. Отступись от дачки.

— Подумаю, — неохотно буркнул Слава. — Там деньги висят. От денег не отступлюсь точно.

— С деньгами решим.

— Ты погодь решать, я пока не сказал последнее слово. Мне еще думать надо.

— Подумай, Слава, подумай, — согласился старик. — Но с одним делом думать не надо, надо распорядиться.

— С каким? — снова насторожился Полухин. Он терпеть не мог, когда на него давили, даже если это «законник» старой формации, чудом уцелевший в бойне девяностых годов и с тех пор только утвердивший свое могущество.

— Не знаю, сам ты команду дал или люди твои перестарались, только женщину этого человека в оборот взяли и закрыли в больничке. Насчет дачи думай, а женщину отпусти тотчас. Она артистка. И женщина моего друга. Ты говорил, что к нему ты со всем уважением, а оно вона как поворотилось.

— Какая еще женщина? Какая больничка? Ты о чем, Пахом? — ничего не понял Слава. — Пурга какая-то, не врублюсь я.

— Выходит, не ты скомандовал. Рад я этому безмерно, не обманулся в тебе. А то недостойное это дело. Значит, люди твои. Пошукай среди своих, кто на этом работал, ответ потребуй, что тебя подставляют. И главное, чтобы быстро ее отпустили. Негоже на праздник непричемного человека взаперти держать. А люди это твои, по твоему делу трудились. Человеку этому звонили сегодня, когда женщину забрали. Давали понять, что из-за дачи этой, гори она синим огнем. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Так что найди, Слава, концы, и до полуночи пусть она вернется. А уж мы с тобой всегда сочтемся. Пахом в долгах не ходит, знаешь.

— Да уж знаю, — почесал Слава шрам на животе.

— Ты уж обиды не помни, — хмыкнул Пахом. — Тогда на киче сам виноват был. Да и не дорезали же.

«Вот черт старый! — с непонятным удовольствием подумал Слава. — Мысли, что ли, читает?»

— Лады, Пахом, с этим я сейчас провентилирую. Если моих пацанов рук дело — исправим. А если нет — не обессудь, метаться по Москве и искать виновных не буду, я только за себя и близких отвечаю.

— На том и порешим.

Слава положил трубку, минуты две посидел, обдумывая ситуацию. Марик и Шуба на этом деле были. А уж кого из пехоты они подряжали — только они и знают. Лишь бы не нажрались к этому времени до изумления, чтоб хоть какие-то ответы получить можно было.

Бояться Пахома Слава не боялся, но уважал крепко. И по ерунде искры лбами высекать было глупо, упертые бараны давно на шашлык пошли. Он уже раскрыл рот, чтобы позвать своих приближенных, когда в приемной послышались громкие уверенные шаги нескольких человек, и дверь в кабинет рывком распахнулась.


«Подполковник ГРУ» на самом деле был всего лишь капитаном. И не служил никогда в отрядах спецназа Главного разведуправления Генштаба, а работал «на земле» в оперативном составе. Такая работа всегда дает много опыта и умения разбираться в людях. А уж отличать «своих» бывший разведчик умел за километр.

В том, что к ним пожаловали коллеги из «конторы», он не сомневался ни единой секунды. Первым в вестибюль стремительно вошел рослый молодой «волкодав» с короткой стрижкой черных волос и цепким взглядом. Он не стал, как большинство нынешних охранников, прислуживающих своим денежным мешкам, придерживать дверь перед следовавшим за ним начальником, а быстро направился к «подполковнику».

Удостоверение словно само выпрыгнуло откуда-то из недр его одежды прямо в руку. «Ксива» так же профессионально мелькнула перед носом бывшего опера.

— Майор Татарский, ФСБ России. Мы тут по делу.

Следом подошел и начальник, невысокий плотно сбитый мужчина слегка за пятьдесят, с хитроватым добродушным прищуром, но жесткой угловатой челюстью. Его кажущееся простодушие охранника не обманывало, он повидал на своем веку таких на первый взгляд безобидных оперативников, которые вцеплялись в свою добычу, как бульдоги, и выжимали из нее все, до последней капли правды. Или того, что они еще от этой жертвы хотели.

— Полковник Русских, — улыбнулся чекист. — Я хочу повидать Вячеслава Полухина. Встреча будет неформальной, поэтому предупреждать его о нашем визите излишне.

Еще два бойца за плечами этого мужчины добавляли весу его вежливой просьбе. Один атлет лет сорока с жестким, будто вырубленным из дерева лицом, изборожденным ранними морщинами и парой шрамов, и неприметный мужчина средних лет невыдающейся комплекции и с незапоминающимся лицом. «Подполковник» быстро оценил расстановку ролей в этой труппе, вне всякого сомнения, прекрасно сыгранной. Красавчик, зверь и человек-тень. Отличный подбор. И над ними мудрый, сильный, добрый и безжалостный «папа». Результативность работы такой команды должна была впечатлять.

— Вас проводить? — предложил охранник, вызвавшийся отдежурить в новогоднюю ночь за дополнительную оплату и внеочередной отпуск. Все равно семьи у него не было, никто его под елкой не ждал.

— Спасибо, мы сможем добраться, — не принял помощи майор.

— Там у него в приемной два «братка», они уже давно квасят. Может получиться непонятка, — пояснил опер.

— Мы справимся, — снова добро улыбнулся полковник. Не поверить ему было невозможно. Эти точно справятся.

Опытный взгляд охранника очень верно оценил эту «группу товарищей». Это действительно была любимая команда Михаила, профессионалы экстракласса, на которых он мог положиться на все сто процентов. С годами сложились и личные отношения, выходящие за рамки простой служебной субординации.

Коллеги по работе шутя звали их «национальными гвардейцами», потому что все их фамилии были производными от названий народов бывшего СССР. А то, что майоры Татарский, Мордвинов и капитан Украинцев служили в подчинении полковника со звучной фамилией Русских, только добавляло пикантности в ситуацию.

Компания решительно проследовала по главной лестнице на второй этаж, при этом «зверь» Украинцев убедительно посмотрел в глаза охраннику и предостерегающе покачал пальцем, указав на телефон. Тот обиженно пожал плечами, мол, не дурак, сам понимаю.

Шуба и Марик были уже в хорошей кондиции. На ногах еще стояли, говорили связно, хоть и запинаясь, соображать в известной степени могли, но внимание уже притупилось, и шагов в коридоре они не слышали, а еще точнее — не обратили на них внимания.

Поэтому, когда дверь в приемную распахнулась и в дверной проем одновременно проскочили внушительные фигуры Татарского и Украинцева, у них случился кратковременный шок. Шуба поперхнулся водкой, надолго закашлявшись с выпученными глазами, а Марик соляным столпом застыл, не донеся до рта соленый деревенский огурец (эту нехитрую закуску он, как ни странно, обожал с не свойственной евреям страстью).