— Вовсе нет, нет, уверяю вас, господин Кристиан, — подошел к ним кузен Эдвардс. — Об этом можете не беспокоиться. Согласен, мы немного уклонились от основной дороги, но отнюдь не заблудились и совершенно точно знаем свое местоположение. Это Чалфонт Святого Жиля.

Жерво с досадой поморщился и фыркнул.

— Потерянный…

— Говорю же вам: мы не потерялись! Не потерялись!

— Святого Жиля… — задумчиво проговорил Тиммс, как будто хотел вспомнить что-то очень интересное.

— Потерянный! — настойчиво проговорил герцог. Кузен Эдвардс продолжал утешать его, стараясь не отчаиваться.

— Нет же! Мы не потерялись, а значит, и вы не потерялись. Ларкин, присмотрите за герцогом. И поосторожнее… Что-то меня начинает беспокоить его состояние.

Жерво стоял рядом с кузеном Эдвардсом, упрямо глядя ему в глаза.

— Болван! — вдруг совершенно четко проговорил он. — Потерянный!

— Ничего, ничего, — делая успокаивающий жест рукой, согласился кузен Эдвардс. Он был невозмутим, однако оглядел стоящего перед ним Жерво довольно критично. — Боюсь, мы имеем дело с неожиданным случаем развития маниакального момента. Начальные симптомы сходятся: неуважение к окружающим и брань. Не волнуйтесь; герцог. Мы освободим вам руки, как только доберемся до места.

— Пойдемте со мной, господин Кристиан, — сказал Ларкин, взяв герцога под руку. Жерво резко отшатнулся и вырвал руку. Он устремил горящий взгляд на Мэдди. Смотрел так, как будто она в чем-то виновата. Она растерялась. Он развернулся и решительно зашагал в сторону трактира. Ларкин последовал за ним, как хорошо выдрессированная собака-поводырь.


У Мэдди пересохли губы. Она провела по ним языком.

— Ты хочешь чаю, папа?

Ее отец резко повернулся. Было видно, что ее вопрос вывел его из глубокой задумчивости.

— Чаю? Нет, нет. Давай лучше немного прогуляемся, девочка Мэдди.

«Девочка Мэдди…» Как странно! Как непривычно было слышать свое уменьшительное имя, произнесенное ясно, четко и без напряжения! Она уже привыкла к мучительным разговорным потугам Жерво. Вернее, не привыкла, а стала близко принимать их к сердцу. Мэдди не сомневалась, что Кристиан хочет сказать гораздо больше, чем может.

Все еще сильно волнуясь, она взяла отца под руку. Некоторое время они шли в полном молчании. Наконец Мэдди не выдержала и воскликнула:

— Надеюсь, он не потеряет над собой контроль и не станет буйствовать.

— Буйствовать? Герцог?

Мэдди никогда не рассказывала отцу о драке во дворе. Она пригладила манжету на рукаве, не спеша расправив ее пальцами.

— Герцог выглядит очень… беспокойным. Я думаю, кузен Эдвардс предпочел бы отправить с ним в карете не нас с тобой, а Ларкина.

— Ты боишься?

Удивление отца заставило Мэдди отчасти устыдиться своих чувств.

— Ты не знаешь его, папа. Страсть и переживания ему противопоказаны. Он не руководствуется разумом, а при этом обладает большой физической силой.

— А мне кажется, что он вполне разумен, — возразил Тиммс. — Ведь назвал же он кузена Эдвардса болваном.

— Папа!

Он добродушно улыбнулся и остановился.

— Где мы находимся? Мы поднимаемся по склону, не так ли? Посмотри внимательнее. Есть ли там с левой стороны коттедж… М… Из красного кирпича с высокой печной трубой и зарослями виноградника со стороны сада?

— О да! Вон он, я вижу его! Ты был здесь раньше?

— Да что ты, конечно, был! Посмотри, есть ли там табличка?

Мэдди кивнула.

— Написано: «Хижина Мильтона».

Ее отец ничего не сказал, только выразительно глянул на нее. Мэдди немного поморщилась, как будто что-то вспоминая.

Через несколько секунд она рассмеялась.

— Господи! А он и правда болван! И я тоже! И мы не потерялись, и он не потерялся! — Смешно пародируя интонацию кузена Эдвардса, она торжественно проговорила: — Вам незачем беспокоиться, господин Кристиан. Мы совершенно точно знаем наше местоположение, господин Кристиан. Чалфонт Святого Жиля. Боже! Это «Потерянный Рай»!

— Тот самый дом, где Мильтон написал свое произведение. Когда ты была совсем крошкой, мы как-то останавливались здесь.

— Представляю, что о нас думает герцог! Ты помнишь выражение его лица, когда кузен Эдвардс терпеливо объяснял ему, что мы не потерялись? О папа!.. — Мэдди прикусила губу, и смех прошел сам собой. У нее дрогнул голос, когда она сказала: — А папа, я знаю! Ему невыносимо тяжело переживать такое состояние! То, что с ним случилось… Он ненавидит свое теперешнее состояние.

— Герцог нуждается в тебе, девочка Мэдди, — сказал отец, положив свою ладонь ей на руку. — Ему необходимо, чтобы ты ему верила. Даже когда боишься.

— Я не думала… Я не уверена… Я постоянно молюсь… Раньше было легче, понятнее, а теперь…

Она запнулась. Отец стоял молча, не убирая своей ладони с ее руки.

«Он поцеловал меня, папа!»

Она ужасно хотела сказать отцу эти слова, но она не решалась. Не могла. Мэдди должна была оттолкнуть герцога в ту роковую минуту. Без всякого прощения. Герцог был другом ее отца, а она… Она тогда даже не шевельнулась. Она подумала, что, возможно, сама соблазнила Жерво, что, возможно, дьявол сидит и в ней самой… И заставляет строить герцогу глазки. Мэдди вдруг вспомнила сход, который был две недели назад. И слова, которые говорились на нем. Тогда-то Мэдди было все равно. Она даже не слушала проповедь, но теперь эти слова ясно вспомнились ей, как будто сам Господь распорядился так, чтобы она обратилась к ним: «Все наши радости, удовольствия и выгоды, — вещи, услаждающие телесное, — в результате оказываются не чем иным, как суетой сует и пустой бессмыслицей. Смирением мы должны противостоять всем соблазнам телесного мира».

Мэдди не чувствовала в душе смирения. Наоборот, в ней неистово бились радости и удовольствия, суета сует и пустая бессмыслица. Она чувствовала себя греховной и слабой, чужой самой себе. Ей было страшно.

— Я не… Я не знаю, что делать, — с болью в голосе произнесла она. — Не знаю!

Ее отец поднял голову. После долгой паузы он медленно проговорил:

— Это очень тяжко, девочка Мэдди?

Она не могла рассказать ему. Не могла.

— Похоже, что очень, — наконец сумела ответить она.

— В таком случае, может быть, тебе лучше отправиться домой?

Она уже думала и об этом. О возвращении в Чан-Роу к тихой и мирной жизни, единственными соблазнами и искушениями которой была возможность поворчать на служанку или позавидовать красивым нарядам соседских девчонок. Вернуться домой — это означало бросить Кристиана на попечение Ларкина и кузена Эдвардса, на общение с господином Уильямом, на мертвую тишину тюремной камеры, нарушаемую только железным звоном…

— Действительно, лучше всего было бы вернуться домой. И я вернулась бы, — с отчаянием воскликнула Мэдди. — Но я… Не могу!

Он погладил ее по руке.

— Ты добрая и великодушная, девочка Мэдди.

— О папа! — сказала Мэдди. — Я совсем не такая!

На это он лишь улыбнулся, как будто она была просто-напросто эмоциональным ребенком. Но Мэдди точно знала, что она не была ни доброй, ни хорошей. Просто неотрывные узы связывали ее с землей, дьяволом и человеком.


В Лондон они въезжали уже в сумерках. Проведя всего месяц за пределами большого города, Мэдди уже успела отвыкнуть от городских запахов, шума и многолюдности. Сейчас; лондонская суета ее отталкивала, казалась неприятной. Не замедляя хода, карета промчалась мимо Гайд-Парка и оказалась на Оксфорд-стрит. Здесь горели яркие вечерние огни, в свете которых сверкали лакированные бока экипажей, стоявших в ожидании своих хозяев. Многочисленные леди и джентльмены суетились на тротуарах, хлопая дверьми всевозможных лавок и различных заведений. Тут заходили к серебряных дел мастеру, к владельцу клуба любителей спиритизма, к ювелиру, к хозяину магазина модных тканей и к кондитеру. Тысяча наименований товаров и зрелищ! Все освещено, начищено до блеска и выставлено на всеобщее обозрение.

Герцог внимательно смотрел в окно кареты, время от времени бросая на Мэдди косые взгляды, как будто подозревая, что вся окружающая обстановка иллюзии — создана ею. Она, может быть, и попробовала объяснить ему все, но только чувствовала, что Кристиан сейчас ничего не поймет. А, может быть, и не нужно ничего объяснять. Она заметила в нем еле сдерживаемую радость и поняла: Жерво думал, что возвращается домой.

Когда карета свернула с Оксфорд-стрит на модные боковые улочки, он протянул ей связанные руки и с мольбой в голосе выдавил:

— Сними.

Карета вылетела на площадь. В этом районе жили аристократы. Мэдди слышала доносившиеся крики лакеев и возгласы прохожих, шарахающихся в разные стороны от колес кареты.

— Прошу… — хрипло проговорил он. В его голосе чувствовалась уже не мольба, а угроза взрыва.

У домов суетились многочисленные ливрейные лакеи — к домам подъезжали экипажи. Один особняк расположился в самом заметном и престижном месте площади, выделялся среди других симметричностью и классичностью стиля. Это здание не сильно отличалось от дома герцога на Белгрейв-Сквейр, но выглядело более просторным и каким-то холодным в своем одиноком совершенстве. У входа единственная ступенька упиралась в небольшую дверь, один вид которой был негостеприимный.

Когда карета остановилась, дверь открылась и на тротуар упал свет. Мэдди увидела дворецкого Кальвина, который сделал шаг в сторону, освобождая проход в дом. Затем вышла одетая в глухое черное платье вдовствующая герцогиня, которая с помощью Кальвина решительно направилась к экипажу кузена Эдвардса.

Мэдди нащупала в темноте связанные руки Жерво, притянула к себе и лихорадочно стала распутывать шнуровку. Она едва успела закончить, как дверца кареты открылась.

Краги упали в темноту кареты. Мэдди толкнула их ногой под сиденье. Жерво издал нечленораздельный звук, в котором можно было уловить нотки признательности. В сумрак кареты заглянул луч фонаря и тут же раздался мощный голос герцогини: