Когда Квинелла, задыхаясь от бега, ворвалась в комнату адъютантов, она застала там только капитана Андерсена, бывшего однополчанина Рекса.

Он спокойно читал, и если бы Квинелла не была так взволнована, то наверняка с интересом заметила бы, что книга была о Тибете.

Она стояла в дверях, с трудом переводя дыхание, и щеки ее еще были мокры от слез. Капитан Андерсен застыл от неожиданности, но тут же вскочил с места.

— Ваше превосходительство!.. — начал он.

— Вы должны немедленно послать… двух солдат к выходу из… погреба, чтобы… никто не убежал, — торопливо проговорила Квинелла. — Торопитесь! Торопитесь! Нельзя терять… ни секунды!

Капитан Андерсен, не задавая никаких вопросов, быстро отдал необходимые распоряжения — он знал, что это приказ губернатора.

Рекс подобрал себе прекрасных адъютантов.

Капитан Андерсен быстро прошел мимо Квинеллы, и она прислонилась к дверному косяку, чувствуя неимоверную слабость, и все же каждый нерв ее тела был как натянутая струна, потому что Рекс был в опасности.

Могла ли она предполагать, что любовь заставит ее пережить терзания и муки, совершенно не похожие на все ее прежние страдания?

Она была в страхе за жизнь любимого, и ей хотелось позвать стражу, стоявшую у главного входа, крикнуть слуг на помощь.

Но, подобно капитану Андерсену, она знала, что должна делать только то, что приказано, и единственное, чего нельзя делать, — это ослушаться приказа.

Медленно, чувствуя, что ноги не желают ей повиноваться, она пошла обратно по длинному коридору.

Подойдя к двери кабинета, Квинелла прислушалась, чувствуя, как каждый звук в доме мешает ей услышать самый теперь желанный для нее голос.

Она боялась, что за дверью будет тишина — ведь мертвые не говорят.

И вот, когда ей уже показалось, что в комнате — ни звука и она представила себе Рекса, распростертого на полу и истекающего кровью, вдруг послышался его голос.

Она не могла понять слов, расслышала только, что он говорит с кем-то холодным суровым тоном, и один только звук его голоса снова вызвал у нее поток слез.

Рекс продолжал что-то говорить, и неожиданно к его голосу присоединился другой — плачущий, умоляющий о пощаде.

«Почему он не убил его?» — со злобой подумала Квинелла и тут же сама удивилась своей кровожадности.

Но ведь речь шла о жизни Рекса, и вопрос о выборе для нее не стоял.

И будь то один или тысяча — все должны умереть, лишь бы Рекс остался жив!

Через несколько минут она увидела приближающегося капитана Андерсена, и в это время открылась дверь, и на пороге кабинета появился Рекс.

Он стоял темным силуэтом на фоне светлого проема двери, и все, что Квинелла собиралась сказать ему, застыло у нее на губах.

Она лишь молча смотрела на мужа, словно он был видением, посланным с неба, чтобы рассеять ее страх.

— Входите, Андерсен! — сказал Рекс адъютанту, и капитан Андерсен прошел в комнату. Квинелла последовала за ним.

На полу кабинета лежал поверженный злоумышленник, и вид у него был самый жалкий — Рекс связал ему руки его собственным тюрбаном и заткнул рот носовым платком.

Рекс указал на лежащего.

— Уберите отсюда этого человека и заключите под стражу, — отрывисто сказал он. — Ему, а также леснику, которого вы найдете в подвале, будет предъявлено обвинение в попытке кражи. Двух садовников — Дауда и Хари — арестовать, их тоже будут судить, как замышлявших кражу. Все четверо должны сидеть отдельно друг от друга.

— Понятно, ваше превосходительство, — ответил капитан Андерсен.

— Об их аресте по возможности никто не должен знать, — продолжал Рекс, — и распорядитесь подать двух лошадей к черному ходу. Я возьму с собой Азима.

Квинелла в немом изумлений смотрела на Рекса. Азим был его личным слугой — человеком, который жил с ним вместе в течение многих лет.

Куда он собрался ехать и почему берет с собой Азима?

Вопрос вертелся у нее на языке, но она не отваживалась произнести его вслух. Тем временем капитан Андерсен, быстрым взглядом оценив, крепко ли — связан человек, лежащий на полу, повернулся и вышел из комнаты.

И лишь тогда Рекс взглянул наконец на Квинеллу и улыбнулся.

Она ждала от него каких-то слов, но он быстро увлек ее за собой из кабинета и притворил дверь.

— Куда вы… собираетесь? Зачем вам… лошадь? — начала она, но он перебил ее.

— Я постараюсь обернуться как можно скорее, но могу опоздать к обеду. Прошу вас, будьте такой же умницей до моего возвращения — никому ни слова. Никто не должен догадаться, что меня нет в доме.

— Рекс! Рекс! — отчаянно вскричала Квинелла.

— Я же просил вас довериться мне, как я доверяю вам, — терпеливо, как ребенка, стал уговаривать ее Рекс. — Вы же сами хотели принять участие в Большой Игре.

Она хотела возразить; «Я хотела не этого!» Ведь она не знает ничего, только чувствует: он опять идет на риск и оставляет ее одну, в полном неведении!

Но прежде, чем она успела сказать хоть слово, он уже отвернулся и торопливо зашагал по коридору.

Она видела, что он скрылся в комнате, которая обычно никак не использовалась, но через нее, как ей было известно, он мог проникнуть на другую лестницу, а затем — в свою спальню, не попавшись никому на глаза.

На какое-то мгновение ей показалось, что она этого не вынесет.

Нет! Невозможно выполнить то, что он просит! Она сейчас побежит за ним, будет умолять взять ее с собой или хотя бы рассказать, куда он едет.

Как он может оставить ее одну теперь, в полной неизвестности и страхе! Это как острый нож в сердце, и это выше человеческих сил!

Но тут она вспомнила: ведь Рекс доверился ей, и она не хочет его разочаровывать. И медленно и с достоинством она направилась в главный холл и поднялась в свою гостиную. Она не встретила никого по дороге и не нашла никаких следов Рекса вблизи апартаментов, занимаемых вице-губернатором и его женой.

Там была большая спальня, которую занимала она сама: прохладная светлая комната в три окна — из них был виден сад и открывалась далекая прекрасная панорама гор.

Спальня Квинеллы соединялась дверью с ее гостиной, всегда полной цветов, а гостиная, в свою очередь, — со спальней губернатора, которую она никогда не видела.

Квинелла присела на минуту, потом поднялась, подошла к окну и долго стояла, глядя на цветы и деревья, которые так заворожили ее своей красотой с первых дней ее жизни в Наини-Таль, но видела она только Рекса, скачущего без охраны навстречу опасности.

Она и без рассказов Рекса поняла, что он уехал, чтобы найти человека, который разработал план его убийства.

Им мог быть либо какой-нибудь русский, либо кто-то, кому хорошо заплатили и для кого смерть Рекса означала бы моральную и физическую победу.

Терзаясь этими мыслями, она молча, без слез закрыла лицо руками. Ну зачем она так умоляла бога Кришну дать ей любовь?

Она еще не знала тогда, что любовь может быть обоюдоострым оружием.

И это оказалось совсем не тем, что она предполагала, — это был вовсе не душевный восторг, возносящийся к сияющим вершинам, а совсем-совсем другое.

Теперь она действительно поняла, что имел в виду саддху, когда произнес:

— Ты должна спускаться и вниз, в долину.

Как раз там она сейчас и находилась. Измученная страхом, тревогой — земными человеческими страданиями — и любовью, совсем не похожей на вспышку страсти.

Она ощутила дрожь от сознания силы собственных чувств. И вдруг ей послышался голос Рекса — трезвый, спокойный и уверенный: «Доверьтесь мне, как я доверяюсь вам».


Мужчина из племени патанов, приехавший на рикше, которого он нанял на окраине города Наини-Таль, вошел в дверь грязного обветшалого дома, где сдавались меблированные комнаты.

Из-под пыльного синего тюрбана смотрели острые ястребиные глаза. Его длинный, грязный, когда-то белый халат был надет поверх узких штанов, доходящих до лодыжек, и заскорузлой от грязи туники, украшенной талисманами и браслетами, надетыми выше локтей.

Он двигался со спокойной грацией пантеры, выслеживающей свою жертву.

Широкий пояс из хлопчатобумажной ткани поддерживал штаны и тунику патана, а кроме того, служил хранилищем для огромного кремневого пистолета, двух ножей и длинной кривой индийской сабли, украшенной резьбой, — такая сабля может рассечь надвое летящее перышко.

За ушами его красовались две красные розы, но им никоим образом не удавалось рассеять впечатление, что главной целью и удовольствием жизни их обладателя было отправлять на тот свет своих ближних, и по возможности долгим и мучительным путем.

Он подошел к владельцу этой захудалой гостиницы — толстому ленивому бабу (Индиец, получивший образование в английской школе), вложившему все свои сбережения в это ветхое здание, и, коверкая слова, спросил невероятно вульгарным, грубым голосом:

— Каком комнате чужой сагиб?

Хозяин окинул его подозрительным взглядом. В то же время он моментально проникся грозным видом ножей и длинной сабли.

— Он ждать вас? — спросил он пришельца на том же невероятном английском.

Патан сделал какое-то почти неуловимое движение головой, и хозяин поспешно указал на шаткую деревянную лестницу.

— Номер два.

Патан окинул взглядом маленький грязный холл и начал взбираться по лестнице той развязной самоуверенной походкой, которая характерна для людей его племени.

После ста лет общения с патанами британцы так и не смогли поладить с ними.

«Жестокие, трусливые разбойники, хладнокровные и вероломные убийцы — писал один офицер из пограничного района. — Ничто не в состоянии изменить этих бессовестных и безжалостных дикарей».

Но другой оценивал людей этого племени иначе:

«Патан смел, рассудителен, религиозен в меру своих возможностей, имеет острое чувство юмора и обожает спорт».

Каково бы ни было мнение хозяина об этом посетителе гостиницы, он не собирался высказывать его или преграждать путь человеку, поднимающемуся на второй этаж.