— Именно это мы и сделаем после завтрака, — согласился я. — Где Энди? В ответ донесся шорох ног о решетку для обуви у входа, и Энди, перенявший у Свистунов их манеру обращения ко мне, вошел с мрачным видом и сказал:

— Хозяин, у нас не достает двух свиней. Они были в загоне на откорме и исчезли.

— Ты закрывал калитку, когда заходил туда в последний раз?

— Да. Более того, она и сейчас заперта. Только они не вырвались, выломав дверь. Их забрали. И не хищник это. Кто-то с руками и ногами.

Я отложил в сторону нож.

— Похоже, что так. Но кто мог это сделать? Мне страшно представить, что их просто украли. Я даже не представляю, как это можно выяснить. Все свиньи одинаковы.

— Только не Толстуха. Ее я узнаю, где бы она ни была. К ней только подойди с палочкой в руке, она подбежит сразу и подставит спинку почесать. По правде говоря, я не очень-то хотел убивать ее, хоть она и не дает хороших выводков. Все равно, если ее нужно было съесть, это должны были сделать мы сами. Я только вот поем, возьму палочку и пройдусь по всем свинарникам этого благословенного селения. Я буду звать ее и показывать трость. И заберу первую же свинью, которая подставит свою спину, да и соседку прихвачу в придачу.

— Так нельзя, Энди, — возразил я. — Ты вызовешь только бурю негодования.

— А я обделаю все ловко, — не смутился Энди. — Я просто буду похаживать так и незаметно напевать: «Прийди ко мне Толстуха, моя ты душка».

Мы расхохотались. Однако потеря свиней была делом серьезным. И не столько из-за ценности самих животных, хотя их в долине явно не хватало, а еще и потому, что нужно выяснить, ничего ли не пропало у других. Мы с Майком решили поехать на мельницу и по дороге заглядывать во все дома. Нагрузив телегу, мы тронулись в путь. Я испытывающе всматривался в лица людей, к которым обращался со словами. «У меня сегодня ночью пропали две свиньи», и сам ненавидел себя за это. Но никто не выглядел виновным, некоторые даже выражали сочувствие. Приехав к Картерам, мы увидели Мэри, успокаивавшую юного Джонни, у которого пропал щенок.

— Говорю ему, вернется собака, — произнесла она, поднимая встревоженное лицо. — Ей всего ведь год, видите ли, еще глупенькая и часто убегает.

— Я хочу, чтобы он пришел. Где мой Пушок? — упрямо твердил ребенок.

— Когда он исчез? — поинтересовался я у Мэри.

— Сегодня утром. Он всегда спал во дворе. Думаю его кто-то спугнул, он порвал цепь и сбежал. — При этом Джонни заголосил еще громче. — Но он вернется. Послушай, мамочка еще позовет. Пушок, Пуши, Пуши!..

Ответа не последовало, только эхо ее голоса отдалось в лесу за домом. — Еще что-нибудь пропало? — спросил я.

— Нет, — удивилась женщина. — А что?

— Мы недосчитались пары свиней.

— Муж ни о чем таком не говорил за завтраком, — ответила Мэри, в этот момент ребенок снова потянул ее за юбку, и она отвлеклась, выбросив из головы наших исчезнувших свиней. Женщина сказала малышу:

— Ладно, крошка. Пойдем, поищем Пушка вместе.

Мне вовсе не нравилось то, что произошло. Пропали две свиньи, сбежала несмышленая молодая собачка — какая тут связь? Я щелкнул поводьями о спины лошадей и поспешил к дому Ломаксов. При стуке колес нашей повозки в кухонном окне появились лица двух женщин, опухшие от слез. Наверняка, ни одной из них не хотелось предстать перед нами в таком виде, и прошло немало времени, прежде чем Эдит, младшая девушка, отворила дверь и глухим голосом произнесла:

— Доброе утро.

— Доброе утро, — ответил я. — Дядя или отец дома?

— А вы разве не встретили их? Они уехали. Дядя Оливер просто взбешен. Адам убили. Ей горло перерезали.

И она зарыдала, закрыв лицо передником.

— Адам? — озадаченно переспросил я. — Кто это?

Она опустила фартук и посмотрела на меня с выражением лица, близким к ненависти.

— Адам — это наша собака… Конечно, имя не для женского пола, но мы ее так назвали еще до того, как она принесла щенков. А теперь ее нет.

— Мне очень жаль, — бессмысленно проговорил я.

— Кому-то тоже придется здорово пожалеть, — яростно пригрозила девочка. — Дядя Оливер взял с собой ружье… если он найдет того, кто это сделал…

Я развернул телегу.

— Ну, раз уж мы так далеко заехали, давай оставим все-таки зерно у Хэрри, а я пойду к Эли. Не нравится мне все это, Майк.

— Вы о чем-то догадываетесь? — спросил Майк, мусоля жалкие остатки своего уха.

— Индейцы?

— Хм. Хорошенькая идея, не правда ли?

Мельница Хэрри стояла на самом западном конце реки. Прямо за ней начинались горы, и стремнина неслась с силой вполне достаточной, чтобы вращать колесо. Отъехав от дома Ломакса, мы последовали вдоль берега реки. Мельница еще не показалась на горизонте, а дом Ломакса еще не скрылся из виду, как из-за поворота прямо на нас выскочила женщина. Только резкий скачок моих лошадей помог избежать столкновения. Она упала на колени, и не успел я усмирить лошадей, как Майк был уже на земле, помогая несчастной встать. Это была Ханна Райт — дочь квакера, которая вышла замуж за Хэрри еще во время путешествия, возле Форта Аутпоста. Она отчаянно вырывалась из рук Майка и безумно вопила.

Я сидел, не в состоянии ничего предпринять и крепко держал поводья, так как лошади бесновались от душераздирающего крика.

— Придержи ее немного. Я отъеду за поворот и вернусь, — крикнул я Майку.

Как только появилась возможность сделать остановку, я слез и закрутил поводья за ветвь придорожной ивы. Затем быстро, насколько только мог, побежал обратно. Майк все еще изо всех сил старался удержать женщину, которая продолжала вопить и сопротивляться.

— Она сошла с ума. Ни одного слова толком не говорит, — задыхаясь, пояснил Майк.

— Ну, — начал я. — Ты же врач. Что нужно делать в таких случаях?

— Плеснуть холодной воды — это может помочь.

Шляпой я набрал воды из реки и плеснул Ханне в лицо. Она замерла, прекратила визжать, обвела нас безумным взглядом и сказала:

— Хэрри погиб.

— Утонул? — спросил я, думая о мельнице и предполагая, что его еще можно спасти.

— Нет, зарезали его. Как свинью. О, Боже! О, Боже! Это восклицание, полное отчаяния и безысходности было страшнее воплей. Она руками закрыла лицо, и слезы потекли сквозь пальцы.

— Правильно, — сказал Майк, мягко обнимая ее за плечи. — Поплачь, милая. Полегчает.

Она плакала долго, навзрыд, до тех пор, пока, казалось, не иссушила себя до последней капли, затем мы все направились к Ломаксу.

— Это произошло вчера ночью, — начала она. — Наша маленькая собачка все лаяла, и Хэрри подумал, что лиса или какой другой хищник охотится на нашу птицу. Он встал и вышел. И не вернулся к завтраку. А я ждала, ждала его. — Ее снова начали душить глухие рыдания, но она подавила их и нашла в себе силы продолжить. — Трудно, знаете, искать в лесу. Сначала я увидела собаку, ей перерезали глотку… затем нашла Хэрри. У него не было… не было… он был без головы… совсем… от Хэрри вообще ничего не осталось. Она задохнулась, и мы немного приостановились. Этой обездоленной женщине уже ничем не поможешь, ни словом, ни делом. Мы как могли успокаивали и поддерживали ее, произнося нечленораздельные утешения. Наконец показался дом Ломакса, и мы сразу же наткнулись на двух братьев, возвращавшихся домой. Вильям выглядел немного расстроенным, а Оливер был просто в ярости. Он, как и сообщила нам Эдит, шел с ружьем в руках.

Я начал разговор первым:

— Мы знаем, кто убил вашу собаку, Оливер. Позовите женщин, пожалуйста.

Обе хозяйки вышли из дома, и мы шепотом поведали им о горе, постигшем Ханну. Они бережно обняли ее и повели к себе.

А я обратился к Оливеру:

— У вас есть еще ружья?

Он кивнул и пошел в дом, вернувшись с оружием и запасом пороха. Без лишних слов мы отправились на мельницу Хэрри, минуя по дороге мою груженую телегу, которую уже не было проку брать с собой. Пересекая двор мельничного дома, через приоткрытую дверь кухни я заметил затухающий очаг и нетронутый завтрак на столе, обставленном с присущей Ханне квакерской аккуратностью. Уголки клетчатой скатерти колыхал утренний ветерок. Через двадцать ярдов от дома начинался лес. Сначала это были редкие осины и березы, которые постепенно переходили в густые заросли с плотным кустарником и высокой травой. Нам не пришлось даже присматриваться к следам, оставленным Ханной, так как это была единственная тропинка, ведущая в глубь леса. Именно здесь шла несчастная женщина — и я словно слышал, как она звала, звала, звала. Я даже ощущал ее страх, будто само это место дышало ужасом. Наконец мы наткнулись на желтую собачонку, одну из тех дворняжек, рождение которых произвело такое волнение в те скучные, бедные событиями дни мучительного ожидания возле пораженного эпидемией селения. Кровь из рассеченного ножом горла залила ее желтую шерстку. — Вот так и Адам, — сказал Оливер, тяжело дыша сквозь сузившиеся от ярости ноздри. Лучшая собака, которая у меня когда-либо была. Самая преданная.

Мы продвигались вперед медленно, напряженно, подготовившись к зрелищу убитого хозяина собаки. Мы старались двигаться как можно тише, хотя в этом не было особой необходимости, индейцы наверняка знали, что это им не сойдет с рук, и вряд ли стали бы задерживаться на месте преступления. Еще в Салеме мы наслышались рассказов об ужасах прошлой войны — так в Англии обычно вспоминают о нашествии датчан. Волосы вставали дыбом от описаний кровопролитий, и стоило только вообразить себе все это, как шаги наши становились тише, каждый треск веточек заставлял нас вздрагивать, а любая тень или шорох крыльев птиц, пролетающих с ветки на ветку, — резко оборачиваться. И вскоре мы набрели на тело Хэрри, молодого человека, который воплотил свою мечту во вращении мельничного колеса, который собственными руками построил дом на краю леса, расчистив землю вокруг, который пел псалмы и гимны и который вчера ночью встал и ушел в темноту, чтобы найти здесь страшную смерть. Нож, пронзивший глотку собаки Ломакса и маленькой дворняжки, не остановил на этом свои черные деяния. В самой чудовищности происшедшего просматривалось какое-то дьявольское мастерство.