С последними словами молодая девушка подошла к Эвелине и обвила руками ее шею. Странно было видеть в этих двух женщинах мать и дочь, так как разница в их возрасте была слишком незначительна. Эвелине можно было дать по виду не более двадцати трех лет, а ее падчерице недавно исполнилось шестнадцать.

– Нет, дитя мое, не делай этого, – возразила больная, ласково поглаживая рукой вьющиеся волосы Кетти, – ты будешь так же грубо принята доктором, как и твой дядя. Да и к чему мне этот Эбергард? Мне никто не в состоянии помочь!

– О, мама, не говори так! – с нежным упреком воскликнула девушка, опускаясь на колени перед мачехой.

– Разве вы чувствуете себя хуже? – мягким, мелодичным голосом спросил Гвидо Гельмар, склоняясь над больной. – Я боюсь, что вы слишком рано покинули юг. Май почти всегда бывает холоден и ненастен в горах, а такой нежный организм как ваш требует много тепла и солнечного света.

– Кому не нужен солнечный свет! – с легкой грустью заметила Эвелина, – но жизнь не всегда дает людям то, что им нужно и что составило бы их счастье!

– Конечно! – меланхолически подтвердил Гвидо. – Что такое жизнь вообще? Одно страдание! А счастье – лишь красивая мечта! – мрачно прибавил он, впиваясь страстным взглядом в лицо госпожи Рефельд.

– Жаль, что я не художник, – иронически воскликнул Генрих. – Можно было бы нарисовать очень трогательную группу. Кетти у ног больной и Гвидо, изрекающий такие горькие истины, так и просятся на полотно.

Гельмар сердито сдвинул брови, а в глазах Эвелины промелькнуло недовольство.

– По-видимому, все то, что трогает других, вам кажется лишь смешным, Генрих? – сухо заметила она.

– Нисколько! Стихи Гвидо, например, очень трогательны, но я не позволю себе назвать их смешными!

– Пожалуйста, не стесняйся, – со снисходительной улыбкой пожав плечами, проговорил Гельмар. – Я знаю, милый Генри, что иногда у тебя появляется желание изображать из себя критика, и тогда ты с особенным удовольствием принимаешься разбирать мои произведения, не считаясь с тем, что когда-то детьми мы играли вместе, а потом были товарищами по университету.

– Неужели ты не находишь стихи господина Гельмара прекрасными? – с наивным удивлением спросила Кетти.

– Нет, они очень красивы, но у меня органическое отвращение к «нежно поблекшим розам», к «умирающим в блаженных звуках соловьям», к погибающим в воде «белым лебедям, опускающимся на дно озера со смертельной раной в груди», и так далее. Гвидо больше всего любит такие мрачные мотивы; это его специальность.

Гельмар закусил губу. Откровенность, которую он только что ставил непременным условием дружбы, на этот раз, по-видимому, была ему неприятна. Однако его самолюбие было удовлетворено, когда все присутствующие возмутились словами Генриха.

– Ты заходишь слишком далеко, Генрих! – недовольным тоном заметил Кронек. Это возмутительно! – проворчала Кетти, надувая губки.

Эвелина недовольным взглядом окинула Генриха и тихо произнесла:

– Мы все знаем, что вы – безбожный насмешник, Генрих, но я думала, что талант вашего друга не может быть для вас предметом издевательства!

– Господи, какая буря поднялась из-за моего откровенного мнения, – смеясь, воскликнул Генрих. – Весь свет преклоняется перед признанным поэтом и проклинает дерзкого, осмелившегося сказать слово против него. Униженно прошу прощения и обещаю, что больше этого не будет.

Однако молодому человеку не удалось превратить все дело в шутку. Гельмар был, по-видимому, серьезно оскорблен, и все общество чувствовало себя в каком-то неловком положении. К счастью, как раз в эту минуту дверь из столовой открылась, и вошедший лакей доложил, что кушать подано. Все облегченно вздохнули и поднялись со своих мест. Гвидо поспешил предложить руку хозяйке дома; казалось, что он считал это своим неотъемлемым правом. Да и действительно, едва ли кто-нибудь другой мог бы вести ее более заботливо и нежно, чем это делал он. Кетти, с непринужденностью близкой родственницы, повисла на руке Генриха, а старик Кронек шел позади всех, бросая недовольный взгляд на сына, который своей несдержанностью несколько раз ставил себя в неловкое положение. Кронеки уже две недели гостили на вилле Рефельдов, и в течение этого времени горячий молодой человек доставил отцу немало неприятностей.

Тайный советник Кронек приходился покойному Рефельду двоюродным братом. Хотя родственники жили в разных городах и встречались сравнительно редко, они поддерживали отношения постоянной деятельной перепиской. Кронек поступил на государственную службу и, пока медленно продвигался со ступеньки на ступеньку, его двоюродный брат нажил большое состояние коммерческими делами и последние годы своей жизни жил исключительно на проценты со своего капитала.

Он женился уже в зрелые годы и прожил с женой десять лет. Затем она умерла, оставив мужу девятилетнюю дочь. Для воспитания осиротелой Кетти Рефельд пригласил в дом молодую девушку, дальнюю родственницу жены, а через год Эвелина стала женой и полновластной хозяйкой Рефельда и его дома. С любовью Кетти, привязавшейся к ней с первого же дня, Эвелина приобрела и расположение отца, так что тот не задумываясь, предложил ей руку и сердце. Восемнадцатилетняя девушка, конечно, была малоподходящей женой для человека, убеленного сединами, поэтому Эвелина не сразу согласилась на предложение Рефельда. Однако любовь и жалость к маленькой сиротке одержали верх над всеми другими соображениями и, в конце концов, заставили ее принять предложение старика.

Этот брак длился недолго. Через три года Эвелина овдовела, пробыв в течение последнего года в полном смысле слова сиделкой у своего мужа. Слабый организм молодой женщины не вынес долгих бессонных ночей – у нее началась и стала быстро развиваться болезнь легких. Зиму Эвелина проводила обычно на юге, но особенного улучшения в ее здоровье не замечалось. Теперь она вернулась прямо из Италии, где прожила со своей падчерицей несколько месяцев, и чувствовала себя хуже, чем когда бы то ни было.

Приезд тайного советника вместе с сыном объяснялся не только желанием навестить больную родственницу, но имел и другую цель. Покойный Рефельд страстно желал, чтобы его дочь вышла замуж за своего кузена Кронека. Отец Генриха вполне разделял это желание двоюродного брата и привез сына для того, чтобы тот познакомился с молоденькой кузиной и произвел на нее хорошее впечатление. Генрих и Кетти быстро подружились. Они целый день болтали и смеялись, шутя, ссорились и мирились. Трудно было бы найти более подходящую парочку!

Обед окончился; Генрих стоял у окна своей комнаты, находившейся на втором этаже виллы. Хотя туман был настолько силен, что сквозь него ничего нельзя было рассмотреть, молодой человек не отрывал взора от стекол окна, продолжая стоять спиной к отцу, который читал ему длиннейшую нотацию.

– Ни учение, ни служба, ни хорошие примеры, ни наставления не могли исправить тебя, – говорил разгневанный родитель. Легкомыслие у тебя как будто в крови, я ничего не могу с тобой поделать. Весь свет вправе думать, что мое воспитание сделало из тебя ни к чему непригодного человека, а этого я не могу перенести. В последний раз говорю тебе, Генрих, что моему терпению наступил конец!

Старик остановился, чтобы перевести дыхание, и в комнате воцарилась тягостная тишина.

– В сущности, ты совершенно прав, папа, – неожиданно раздался голос Генриха, повернувшегося к отцу лицом.

– Ах, так ты сознаешься в этом? – несколько удивленно проговорил тайный советник, не ожидавший, что сын так быстро согласится с ним. – В таком случае скажи мне, пожалуйста, что с тобой будет?

– Господь знает! – спокойно ответил Генрих. – Во всяком случае, из меня никогда не выйдет такого образцового тайного советника, какой стоит сейчас передо мной. К этому у меня, к сожалению, нет никакого призвания.

– То есть, вернее, желания. Ты работаешь только из-под палки; отсидишь назначенные часы в министерстве, а затем забываешь, и думать о службе. Так никто не делает карьеры. Ты занимаешь самое маленькое место в министерстве, получаешь ничтожное жалованье, которого тебе не хватает даже на карманные расходы, не стараешься продвинуться выше. Ты знаешь, что у меня тоже нет никакого состояния. Что бы ты делал, если бы мне и покойному Рефельду не пришла в голову счастливая мысль женить тебя на Кетти?

– Делал бы то, что делают многие другие, а именно собственными силами проложил бы себе дорогу!

– Ты собственными силами проложил бы себе дорогу? – с оскорбительным удивлением повторил отец. – Нет, мой милый, ты не из тех людей, которые могут пробиться без посторонней помощи. Благодари Бога, что у тебя есть отец, который вовремя позаботился о твоем будущем. Все свои надежды я возлагаю на этот брак. Может быть, Кетти и удастся сделать из тебя благоразумного человека, так как ты любишь ее и она, по-видимому, отвечает тебе взаимностью.

– Во всяком случае, мы – большие приятели! – небрежно заметил Генрих. – Только оставим этот разговор о браке, папа. До будущего года ты обещал предоставить мне полную свободу и не говорить со мной о женитьбе, а теперь снова надоедаешь мне со своей невестой, помолвкой…

– Что за выражения! – прервал сына Кронек, в отчаянии поднимая руки. – Что подумала бы Эвелина, если бы услышала это. Когда мы приехали сюда, она сказала мне следующее: «Мое единственное желание еще увидеть перед смертью дорогую Кетти в сильных, надежных руках человека, который может быть для нее защитой на всю жизнь».

– Нечего сказать, хороший она нашла «оплот» для своей дочери в моем лице! – смеясь, заметил Генрих.

Терпение тайного советника, наконец, лопнуло.

– Да неужели ты не можешь ни на минуту быть серьезным? – сердито воскликнул он. – Трогательная материнская забота вызывает лишь смех с твоей стороны.

– Папа, я не понимаю, почему ты сердишься? Я ведь повторяю твои же слова. Ты каждый день называешь меня никуда не годным человеком, бездельником; как же можно отдавать в руки такого человека всю жизнь, все будущее молодой девушки?