Всю дорогу старик цедил сквозь зубы разные проклятия, но вот дверь какой-то комнаты открылась, и Генрих втолкнул его туда.

– Милая Кетти, дорогой доктор, один господин желает вас поздравить с помолвкой! – воскликнул он из-за спины Эбергарда.

Жених и невеста испуганно вскочили со своих мест, узнав посетителя. Кетти, ожидавшая какой-нибудь враждебной для нее выходки, приняла воинственный вид. Жильберт давно мучился угрызениями совести, упрекая себя в неблагодарности, а потому чрезвычайно обрадовался, увидев своего патрона. Он радостно бросился ему навстречу, но вдруг остановился, не зная, как отнесется к его женитьбе Эбергард.

– Поздравляю! – проворчал старик.

По всей вероятности, еще никогда это слово не было произнесено таким тоном.

Генрих, смеясь, закрыл дверь и ушел; его дальнейшее вмешательство было теперь лишним.

Не успел молодой человек войти в сад, как на улице раздался стук колес, и через несколько секунд калитка открылась, в ней показался Гвидо Гельмар. Увидев Генриха, поэт бросился к нему с распростертыми объятиями, восклицая:

– Дорогой Генри! Слава Богу, что я вижу тебя целым и невредимым! В какой страшной опасности ты находился! Я ужасно беспокоился за тебя.

Генрих спокойно, но решительно уклонился от его объятий и холодно спросил:

– Разве ты уже знаешь об этом?

– Господи, да везде только и говорят о твоем приключении. Во всех газетах в С. целые столбцы посвящены описанию несчастья в ледниках. Из-за этой истории ты и Амвросий превратились в героев. Бедный старик поплатился жизнью за свое геройство, но ты, по крайней мере, спасен. Почему ты не написал мне ни одной строки? Я давно поспешил бы сюда, если бы…

– Если бы не должен был сидеть у постели умирающего друга, – закончил Генрих насмешливо. – Знаю, знаю! Скажи, пожалуйста, Гвидо, почему ты даже со мной играешь эту комедию? Ведь мне прекрасно известно, для чего ты внезапно уехал в С. и сидел там до сих пор! Ты ждал, пока здесь очистится воздух после собравшейся над тобой грозы.

Гельмар тревожно оглянулся. Работавшие невдалеке садовник и его помощник, очевидно, стесняли его.

– Пойдем на минутку в павильон, – с любезным видом обратился он к своему приятелю, – мне, действительно, очень интересно знать, как ты уладил неприятную историю. Ты мне ничего не сообщил об этом.

Генрих слегка пожал плечами и последовал за Гельмаром в маленький павильон, иногда служивший летней столовой. Он состоял из двух комнат – одной большой и другой маленькой, игравшей роль буфетной при столовой.

– Что же ты предпринял? – быстро спросил Гвидо. – Успокоил ты эту негодную Гундель? Да говори же!

– В будущее воскресенье будет помолвка Гундель с Винцентом Ортлером. Тебе, по обыкновению, везет в твоих любовных приключениях.

Гельмар хотел казаться равнодушным, но было видно, что это известие сильно обрадовало его.

– Да, должен сознаться, дело было неприятное, – заметил он. – Эта девчонка вела себя тогда как безумная. Своей болтовней она могла сильно навредить мне. А кто этот Винцент Ортлер? Вероятно, тот нескладный парень, который все время увивался вокруг нее? Однако как все это дело быстро устроилось!

– Да, я на месте Винцента не поступил бы так, – сухо проговорил Генрих. – Я не женился бы на девушке, променявшей меня раньше на другого. Но у здешних горцев другие взгляды и чувства. Для них главное – обладать любимой девушкой, а до ее личных симпатий им нет никакого дела. Впрочем, в данном случае дело было не совсем так. Гундель всегда нравился Винцент, и она очень бурно проявила свои чувства к нему, когда он был в опасности, и твой успех у молодой девушки объясняется не любовью к тебе, а чувством тщеславия. Конечно, для деревенской девушки большой соблазн стать барыней…

– Оставим в покое эту историю, – с недовольством перебил Гельмар, – я очень рад, что она благополучно окончилась. Сообщи мне лучше, как здоровье госпожи Рефельд? Она не написала мне ни строки, хотя я отправил ей два письма. Меня очень беспокоит ее здоровье.

– Совершенно напрасно. Эвелина чувствует себя превосходно. Скажи, пожалуйста, Гвидо, неужели тебе не стыдно после твоей позорной истории с Гундель заводить новый роман?

– Ты, однако, крайне неосторожен в своих выражениях, Генри, – резко заметил Гельмар. – Я думал, что существует некоторая разница в том, что человек может позволить себе с простой деревенской девушкой и с дамой из общества. Я надеюсь, что ты не сомневаешься в моих серьезных намерениях относительно госпожи Рефельд? Ты знаешь, что я собираюсь…

– Осчастливить Эвелину, предложив ей руку и сердце, – прервал его Генрих. – Нет, я не сомневаюсь в твоих «серьезных намерениях», не сомневаюсь потому, что ты уже давно мечтаешь жениться на богатой невесте.

– Генрих, я запрещаю тебе подобный тон по отношению ко мне! – высокомерно заметил Гельмар. – Ты забываешь, с кем говоришь!

– С известным поэтом Гвидо Гельмаром, певцом любви, идеальным человеком, который так чист и возвышен, как и его произведения. Я, конечно, знаю и другого Гельмара, дружба с которым в юности принесла мне немало вреда. Когда я хотел работать, ты втягивал меня в водоворот сомнительных удовольствий; ты познакомил меня со всей грязью жизни, о которой раньше я не имел ни малейшего представления. Одно время я был твоим достойным учеником, но один талант я все же не сумел усвоить – я никак не мог так хвастать и притворяться, так лгать, как это делал ты! Я не мог быть на вид таким добродетельным, не мог казаться таким невинным, каким казался ты в то время, когда мне приходилось отвечать за свои грехи. Я прослыл бездельником, а ты – человеком высокой честности, хотя я в жизни не сделал ни одной подлости, а на твоем счету их огромное количество.

Генрих говорил со страстной резкостью; он, наконец, высказал то, что давно накопилось у него на душе. Всякий другой на месте Гвидо Гельмара не стал бы так долго слушать подобный поток оскорблений, но бывший друг Генриха обладал особенной способностью быть неуязвимым в тех случаях, когда ему неудобно было обижаться. Он и теперь спокойно сложил руки на груди и с серьезным, почти грустным лицом слушал обвинительную речь молодого Кронека.

– Мой милый Генри, – снисходительно ответил он, – ты постоянно делаешь большую ошибку, сравнивая себя со мной. Между нами существует громадная разница. У вас – обыкновенных людей – одна мораль, у нас, поэтов и художников, – другая. Я прекрасно знаю, что во мне как будто воплотились два существа, две души в одном теле. Поэтому в груди поэта постоянно происходит борьба между ангелом и демоном, добром и злом. Поэтому душа поэта то поднимается ввысь до облаков, то опускается вниз, в пропасть порока. Вот эта борьба двух начал и есть признак гения. Я…

– Оставь, пожалуйста, Гвидо, довольно! – гневно прервал его Генрих. – Ты хочешь доказать мне, что истинный поэт должен быть негодяем. Пожалуйста, не старайся, я все равно не поверю этому. Твои пороки – пороки самого низменного, обыкновенного человека, у которого на первом плане денежные расчеты и выгоды. Тебя не покидали эти соображения с первого твоего появления на вилле Рефельдов. Узнав еще в столице, что мачеха Кетти даже богаче своей падчерицы и приговорена к смерти, ты твердо решил жениться на ней, ни разу даже не взглянув на нее. Ты, конечно, с радостью женился бы на ней и теперь, когда она выздоровела, причем не смущался бы тем, что сделал бы ее глубоко несчастной. Само собой разумеется, я постарался бы открыть ей глаза на тебя, если бы это понадобилось.

– Что ты, вероятно, собираешься сделать и теперь. Берегись, Генри, потому что я могу…

– Оклеветать меня, – перебил его Генрих. – Я знаю, ты на это великий мастер. Однако твои труды пропадут даром. Эвелина – моя невеста и, разумеется, поверит только мне.

Гельмар вздрогнул. Этот удар был для него совершенно неожиданным.

– Твоя… твоя невеста? – заикаясь, повторил он. – Так вот почему она так изменилась ко мне! Ты, по-видимому, прекрасно воспользовался моим отсутствием. Это…

– Что? – грозно спросил Генрих, подходя к нему ближе. – Ты, кажется, считаешь себя оскорбленным? Я готов дать тебе удовлетворение в любой момент. Будем драться на чем тебе угодно.

– Я не принадлежу к породе драчунов! – с чувством собственного достоинства ответил Гельмар, на всякий случай, однако, пятясь к дверям. – Такого рода удовлетворение я предоставляю тем, чья жизнь не имеет никакого значения. Само собой разумеется, что с этого момента нашей дружбе наступил конец.

– О, ей уже давно наступил конец! Ты знаешь, как решительно я отвернулся от тебя, но ты для чего-то продолжал играть эту комедию дружбы.

– Да, ты, действительно, стал настоящим филистером [3], – насмешливо заметил Гельмар. – Начиная с мая прошлого года, ты ведешь самую добродетельную жизнь. Ну, желаю тебе много счастья! Для такого маленького человека как ты, конечно, самое лучшее жениться на богатой и жить на ее счет, ничего не делая.

Гельмар высокомерно поднял голову и вышел из павильона.

Генрих провел рукой по лбу. Его лицо горело от негодования; он тоже хотел уйти, но какой-то шорох позади него заставил его оглянуться.

На пороге буфетной стояла Эвелина. Ее лицо было бледным, на ресницах дрожали слезы, а на губах блуждала горькая улыбка.

– Эвелина, ты здесь? – испуганно воскликнул Генрих.

– Прости, Генри, я не хотела подслушивать, – дрожащим голосом проговорила молодая женщина. – Я собиралась выйти из павильона в тот момент, когда вы вошли, но первые слова вашего разговора приковали мое внимание. Боже, какой ужас я услышала здесь!

– А я так хотел избавить тебя от разочарования в любимом поэте! Что делать, я не виноват; он сам разоблачил себя в твоих глазах. Тебе очень больно это разочарование? Я боялся этого и потому ничего не говорил тебе о Гельмаре.

С последними словами Генрих подошел к своей невесте и обнял ее. Глаза молодой женщины были еще влажны, но она нежно улыбнулась своему жениху.