Кетти, конечно, знала, что Генри предназначается ей в мужья; он был гораздо красивее, более эффектен и остроумен, чем Жильберт, но почему-то тихий, скромный доктор пришелся молодой девушке больше по душе. Старый опыт, доказавший, что противоположности сходятся, подтвердился еще одним фактом. Кетти мало заботилась о том, как отнесется Генри к ее поступку; она была уверена, что он не долго будет сердиться на нее за то, что она предпочла ему другого. Она считала своего двоюродного брата неспособным серьезно относиться к чему бы то ни было, и по ее мнению, Генри был еще слишком легкомыслен для того, чтобы жениться. У нее появилось, было, сомнение, согласится ли ее мачеха отказаться от задуманного плана, но это сомнение рассеялось при мысли о доброте и отзывчивости Эвелины.

«Стоит мне только сказать ей, что я буду глубоко несчастна, если не выйду за Жильберта, и она на все согласится!» подумала девушка, с благодарностью вспоминая о молодой прекрасной женщине, бывшей для нее настоящим другом.

– Фрейлейн Рефельд! – вдруг раздался робкий голос.

Кетти вздрогнула, вспыхнула до ушей, но не тронулась с места.

– Фрейлейн Рефельд! – прозвучало снова, и у ограды сада показалась фигура Жильберта.

– Ах, это вы, доктор? – с притворным изумлением произнесла девушка.

– Вы читали мои стихи? – еще тише спросил молодой человек.

– Да! – шепотом ответила Кетти.

– Вы… вы… не сердитесь на меня?

Девушка молча покачала головой. Это движение привело Жильберта в неописуемый восторг, он забыл, что от любимой девушки его отделяет решетка сада, бросился вперед и так ударился о железо, что цепи решетки зазвенели.

Кетти испугалась, вскочила с места и только теперь сообразила, как нелюбезно было с ее стороны не пригласить доктора в сад.

– Пожалуйста, войдите! – торопливо предложила она, желая исправить свою ошибку.

Она, конечно, думала, что гость войдет через калитку сада, но Жильберт предпочел тот путь, который указал ему вчера Генрих. Не долго думая, он взобрался на решетку и перескочил через нее.

Кетти прыжок доктора доставил большое удовольствие. Это было в высшей степени романтично. Герой романа и не должен был войти в калитку, как обыкновенные люди, а с опасностью для жизни преодолеть препятствия, чтобы быть ближе к избраннице своего сердца. Доктор и не подозревал, как высоко подняло его в глазах Кетти легкое гимнастическое упражнение. Теперь он был в беседке и не смел поднять глаз на предмет своей любви. Девушка снова села на скамью и, опустив глаза, ждала с сильно бьющимся сердцем объяснения в любви, которое было теперь неизбежно. Жильберт не ошибся – его мужества хватило ненадолго. На влюбленных напала непобедимая робость, они не в состоянии были произнести ни одного звука.

Наступило долгое молчание. К счастью, на улице раздался стук колес; молодой доктор был убежден, что это едет Эбергард с целью очернить его в глазах Эвелины Рефельд, а вследствие этого нельзя было терять ни одной минуты.

– Фрейлейн Рефельд, я люблю вас! – вдруг воскликнул Жильберт с храбростью отчаяния.

«Слава Богу, наконец-то он заговорил», – подумала молодая девушка и ждала, что вслед за этим последует что-нибудь поэтическое вроде того, что было в стихах, но влюбленный закончил очень прозаически:

– Я люблю вас и прошу вашей руки!

Молодая девушка была несколько разочарована, что после длительной паузы последовала такая простая фраза. Но, как бы то ни было, это все же было признанием в любви и требовало какого-нибудь ответа.

– Право, доктор, все это так неожиданно для меня! – пробормотала она.

– А между тем я люблю вас уже очень давно, – с грустью проговорил Жильберт. – Целый год я молча боготворю вас, но до сих пор не смел признаться вам в своих чувствах. Фрейлейн Рефельд, позволяете ли вы мне надеяться?

Этот вопрос был задан с таким волнением и страхом, точно от ответа Кетти зависела жизнь или смерть молодого доктора. Лукавая улыбка скользнула по лицу юной девицы, она чувствовала, что в ее руках находится судьба человека, написавшего незабвенное стихотворение «Екатерине», и решила прийти ему на помощь.

– Меня зовут Кетти, а не фрейлейн Рефельд! – прошептала она.

– Кетти, моя Кетти! – с восторгом воскликнул Жильберт, забывая все на свете.

Теперь ему не нужно было ничье вмешательство. Страшное слово было произнесено и развязало ему язык. Хотя он говорил прозой, а не стихами, но в его выражениях было столько поэзии, что даже требовательная Кетти осталась довольна.

Давно затих стук колес экипажа, который проехал, не останавливаясь мимо виллы Рефельдов, а влюбленные даже не заметили этого. Они с выражением глубокого счастья смотрели в глаза друг другу, запечатлев свою помолвку первым поцелуем.

Когда Генрих вернулся на виллу, то никого не застал дома. Горничная сообщила ему, что барыня пошла гулять по горной тропинке, а господин Гельмар полчаса тому назад уехал в ближайший город С. Он оставил письмо для господина Кронека, которое просил передать сразу же, как только вернется молодой барин.

Генрих взял письмо и тоже пошел по направлению горной тропинки. По дороге он разорвал конверт и начал читать послание Гельмара, состоявшее из нескольких строк:

«Дорогой Генри, неотложное дело заставляет меня поехать на несколько дней в С. Надеюсь, что ты как-нибудь уладишь неприятный инцидент. Рассчитываю на тебя как на близкого друга и уверен, что ты постараешься устроить дело без особенного для меня беспокойства. Уполномочиваю тебя поступать в этой истории всецело по своему усмотрению. Думаю вернуться обратно в конце недели. Твой старый друг Гвидо».

– Негодяй! – пробормотал Генрих, скомкав письмо в руке. – Он трусливо сбежал, опасаясь мести со стороны обманутой девушки, и поручает мне не допустить Гундель до открытого скандала! Я должен сделать это, как «близкий друг». Хороша дружба, нечего сказать! Давно пора положить ей конец! Если представится какая-нибудь возможность, я постараюсь скрыть от Эвелины, что за человек Гвидо Гельмар; я не хочу, чтобы она разочаровалась в нем как в любимом поэте, но если он успел уже заронить в ее сердце искру любви, то я расскажу ей всю правду, не щадя его!

Эвелина сидела под деревом в небольшом лесу и читала книгу. Это было ее любимым местом с того памятного вечера, когда она встретила здесь Генриха.

Весна в том году властной хозяйкой прошла и по верхушкам гор, и все вокруг ожило и зацвело. Дикая яблоня уже сняла с себя свой белый подвенечный наряд и надела зеленое платье, блестевшее на солнце, как шелк. Деревья и кустарники были покрыты густыми листьями; кругом расстилалось море зелени, а сквозь нее мелькали стеклянная поверхность озера и голубоватая линия гор. Все было залито золотым блеском и свежестью прекрасного майского дня.

– Простите, если я помешал вам, – сказал Генрих, заметив, что молодая женщина при его появлении вздрогнула. – Вы были так углублены в книгу, что не слышали моих шагов

Лицо Эвелины еще носило следы того впечатления, которое произвела на нее только что прочитанная книга. Ее щеки горели, а глаза от удовольствия блестели. Взгляд Генриха скользнул по книге, которую держала в руках молодая женщина, и он с деланным равнодушием произнес:

– Ах, вы читали «Альпийскую фею»? Значит, я, действительно, помешал вам?

– О нет, я читаю ее во второй раз, – быстро ответила Эвелина, – и, знаете, во второй раз она произвела на меня еще большее впечатление, чем в первый.

– Неужели? Значит, вы не согласны с мнением Гвидо, что это произведение никуда не годится?

– Я совершенно не понимаю Гельмара, – воскликнула Эвелина, закрывая книгу. – Он или был слеп, когда читал «Альпийскую фею», или умышленно не видит всей красоты этого произведения. Мне кажется, что в этом случае играет некоторую роль и зависть. Меньший талант завидует значительно большему, стоящему выше его.

– Неужели вы предпочитаете автора «Альпийской феи» нежному поэту, воспевающему розы и трели соловья?

– Вы, по обыкновению, шутите, – с легким упреком заметила молодая женщина. – Разве можно поставить на один уровень Гвидо Гельмара и неизвестного автора «Альпийской феи»? Мягкая, мечтательная лирика Гельмара напоминает лунный свет, а с каждой строки «Альпийской феи» сверкает горячий солнечный луч. Свет луны гаснет при восходе солнца, и поэзия Гельмара тускнеет в сравнении с пламенными словами «Альпийской феи». В некотором отношении вы правы, Генри, подсмеиваясь над стихами своего друга. Иногда и мне надоедают все эти «увядшие розы». Во всяком случае, талант Гельмара в сравнении с талантом неизвестного автора – то же самое, что детский колокольчик в сравнении с могучим церковным колоколом.

Эвелина была очень возбуждена и не заметила выражения глаз своего собеседника. Чувство гордости сверкало в его взгляде, и он с трудом сдерживал свою радость.

– Только бы Гвидо не услышал вашего приговора! – стараясь принять шутливый тон, проговорил Генрих. – Он принял бы ваши слова за смертельное оскорбление, так как крайне чувствителен в этом отношении.

– Да, я знаю. Это единственный недостаток вашего друга, который во всех других отношениях – идеальный человек. Я очень ценю его за то, что он и в жизни так же чист и далек от житейской грязи, как и в своих произведениях. Вы слышали, что он уехал?

– Да! – лаконично ответил Генрих.

– Он поехал на несколько дней в С. к своему приятелю, заболевшему во время путешествия. Гельмар встретил на улице телеграфиста, и тот вручил ему телеграмму, присланную больным. Недолго думая, Гельмар вернулся домой, чтобы проститься со мной, затем попросил дать ему лошадей и уехал на железнодорожную станцию. Мне кажется, Генри, что вы мало цените своего друга; этот случай еще раз доказывает, с каким самопожертвованием относится Гельмар к близким ему людям.

Генрих прислонился к стволу дерева и молча смотрел на молодую женщину, которая и не подозревала, какого человека она считала «идеальным во всех отношениях». Неужели он так дорог ей, что ее сердце истечет кровью, если она узнает всю правду о Гвидо Гельмаре? Генрих хотел, во что бы то ни стало узнать, насколько ей близок отсутствующий поэт, и потому обратился к Эвелине: