– Хорошо запомнили! – прошептал Генрих, очень довольный поведением своего ученика.

– Я не потерплю больше посягательств на мою свободу, – продолжал горячиться Жильберт, – если вы вздумаете насильно удерживать меня, то я разобью окна и выломаю двери!

– Барин, уйдемте отсюда, с ним опасно разговаривать, – испуганно прошептал Мартин и, просунув свою руку под руку доктора, пытался увести его.

Эбергард смотрел теперь на молодого человека не гневно, а озабоченно. Он объяснял себе необычное поведение всегда кроткого и покорного ассистента полным душевным расстройством.

– Жильберт, успокойтесь, все устроится, – проговорил он. – Ложитесь в постель. Я пропишу вам лекарство, а Мартин…

– Мартин не смеет подходить ко мне, а рецепт я и сам могу выписать, если мне понадобится лекарство! – воскликнул Жильберт, страшно возмущенный тем, что его считают помешанным.

Мартин, проявлявший свою силу лишь в тех случаях, когда имел дело с людьми слабыми, чувствовал себя очень неприятно; он трепетал теперь перед молодым доктором и уже давно стоял за дверью, готовый к бегству, если бы ассистенту вздумалось приблизиться к нему. Эбергард несколько раз пробовал остановить Жильберта, но тот кричал все громче и громче, так что перекричал своего патрона, и последнее слово осталось за ним.

– Доктор, довольно, перестаньте, не то, действительно, с ними может произойти удар, – прошептал Генрих, прикоснувшись к его плечу.

Голос молодого Кронека образумил расходившегося ассистента.

– Вы думаете, довольно? – так же тихо спросил он.

– Несомненно! А теперь уходите скорее отсюда, пока они еще не пришли в себя от удивления. Надо торопиться, пока победа еще на вашей стороне! – продолжал шептать Генрих.

Жильберт последовал его совету. Он взял свою шляпу, лежавшую на столе, и, подойдя к открытой двери, произнес:

– Прощайте, доктор Эбергард! Я буду работать без отдыха, пока не выплачу вам всего того, что вы потратили на мое содержание и учение. Кроме денег я ничего не должен возвращать вам, так как ничего другого и не получал. Я никогда не видел от вас ни любви, ни ласки. Прощайте!

– Мартин, не пускай его! – закричал Эбергард, только теперь понявший, что Жильберт серьезно хочет уйти от него.

Но Мартин стоял в самом отдаленном углу передней и боялся пошевелиться, так что Эбергарду пришлось самому побежать за Жильбертом. Однако старик не успел сделать и два шага, как Генрих преградил ему дорогу.

– Бог с вами, доктор, – проговорил он, – неужели вы можете силой удержать своего ассистента? Ведь он – не недвижимая собственность вашего дома, не ваш инвентарь, который будет стоять на том месте, куда вы его поставили.

– Ах, и вы принимаете его сторону? – гневно воскликнул Эбергард. – Впрочем, вы ничего не знаете. Вы не подозреваете, что Жильберт влюблен в эту юную особу, Екатерину Рефельд; если вы будете защищать его, то потеряете и невесту, и наследство!

– Успокойтесь! Предоставьте это дело мне, я все устрою в лучшем виде.

– Да, вы единственный человек, который может помочь мне в этом деле. Вы должны как можно скорее жениться на своей невесте; не медлите ни одной минуты. Затем поезжайте с ней в столицу. Когда Жильберт перестанет видеть ее и слышать о ней, то образумится. Вы женитесь? – грозно закончил он, буквально наступая на Кронека.

Тонкая, лукавая улыбка промелькнула на губах Генриха.

– Конечно, – ответил он, – я только для этого и приехал сюда.

– Ну, слава Богу! – воскликнул Эбергард с вздохом облегчения. У него появилась надежда удержать при себе ассистента до тех пор, пока не минует опасность. Он совершенно не верил, что Жильберт действительно уйдет из его дома.

– Мартин, заячья твоя душа, куда ты спрятался? – более веселым тоном спросил он. – Ты, кажется, окончательно струсил?

Мартин с испуганным лицом подошел ближе к двери и ответил:

– Ах, барин, ведь и вправду было очень страшно!

– Да, Жильберт проявил мужество; кто бы мог подумать! Он был почти так же груб, как и я! – заметил Эбергард, не то, сердясь, не то, восхищаясь своим ассистентом. – Ну, теперь уходите отсюда, мне нужно поговорить с господином Кронеком о важном деле!

Мартин, вдруг потерявший всякую охоту к рассуждениям, повиновался немедленно и беспрекословно. Эбергард достал из кармана платок, вытер себе лоб и с глубоким вздохом опустился в кресло.

– Итак, вы должны жениться, во что бы то ни стало, – вновь заговорил он. – Когда будет ваша свадьба?

– Как только будет возможно, – ответил Генрих, – но сначала позвольте задать вам один вопрос. Помните нашу беседу в библиотеке в прошлом году? Вы тогда согласились на мою просьбу навестить госпожу Рефельд и посмотреть, в каком состоянии находится ее здоровье; вы даже были так добры, что взяли на себя ее лечение. Вероятно, теперь вам будет вполне понятно мое желание выслушать ваше авторитетное мнение относительно ее здоровья.

Глаза доктора засверкали злорадным огоньком, на его губах появилась бесконечно презрительная улыбка.

– Ах, да, да, я вполне понимаю, что вас интересует состояние здоровья вашей будущей тещи! Женитесь, женитесь скорее, мой милый! Да не смущает вас кажущееся улучшение в ее здоровье. У чахоточных нередко замечается вспышка жизни; это бывает перед самым концом. Состояние бедной женщины было безнадежно с самого начала. Вы, разумеется, очень огорчены? Это понятно, понятно, – со злым смехом прибавил старик.

– Следовательно, вы находите, что ваш коллега Мертенс был совершенно прав в своем диагнозе? – невинным тоном спросил Генрих, заранее предвидевший, что Эбергард ответит ему именно так, и потому принявший свои меры, чтобы выведать у него всю правду.

– Мертенс? Мертенс никогда не бывает прав, да будет вам известно! – воскликнул старик, снова пришедший в возбужденное состояние, услышав ненавистное имя.

– Ведь вы тоже признаете, что госпожа Рефельд безнадежна, а профессор Мертенс говорил это уже давным-давно. Вероятно, ему снова придется лечить мою тещу, когда мы вернемся в Берлин.

Доктор вскочил как ужаленный и воскликнул:

– Госпожа Рефельд вернется в Берлин, и опять будет лечиться у этого шарлатана Мертенса? Ну, уж нет, этого я не допущу, я запрещаю трогать ее отсюда!

– Ничего не поделаешь! Ей необходимо поехать в столицу по очень важным делам, – совершенно спокойным тоном продолжал Генрих свою выдумку, – а так как вы не можете лечить ее там, то бедной женщине волей-неволей придется обратиться к Мертенсу как к своему старому врачу.

– Только этого недоставало! – с бешенством крикнул Эбергард и в волнении начал бегать взад и вперед по комнате. – В течение целого года я мучился со своей пациенткой, употребил все свои силы на то, чтобы спасти ее, и вот теперь, когда достиг блестящего результата, должен передать дело своих рук в руки невежды Мертенса!… Весь свет будет кричать, что Мертенс совершил чудо, что он воскресил безнадежно больную, что благодаря его знаниям пациентка совершенно выздоровела! Нет, я ни за что не допущу этого!

– Но вы ведь только что сказали…

– Мало ли что я вам сказал! Я не хотел преждевременно объявлять о своем успехе. Одним словом, наша больная вне всякой опасности и скоро будет так же сильна и крепка, как и мы с вами!

Генрих тоже встал с места и, приняв насмешливый тон, внушительно проговорил:

– Неужели вы думаете, доктор, что я поверю вашим теперешним словам, после того как вы только что высказали совершенно противоположный взгляд? Я понимаю, что вмешательство профессора Мертенса вам неприятно, тем более что он применяет в таких случаях, как у госпожи Рефельд, вновь изобретенное им средство. Само собой разумеется, что если наша больная поправится, то это чудо нужно будет приписать исключительно Мертенсу. Вероятно, вы этого боитесь, и потому ваше второе мнение совершенно противоречит первому. Что касается меня, то я верю лишь тому, что вы сказали сразу, то есть тому, что госпожа Рефельд безнадежна.

Слова Генриха произвели на Эбергарда такое же действие, как красный платок на разъяренного быка. Он бешено бросился вперед, позабыв о Жильберте и обо всем остальном, и воскликнул, побледнев от злости:

– Ну, в таком случае, да будет вам известно, господин любитель чужого имущества, что я все время играл с вами комедию! Я взялся лечить вашу будущую тещу лишь для того, чтобы разбить ваши мечты о большом наследстве, а теперь даю вам честное слово как врач и человек, что госпожа Рефельд никогда не была чахоточной. Я с самого начала поставил диагноз, что у нее болезнь всей нервной системы, которая, тем не менее, грозила ей одно время опасностью для ее жизни. Теперь она совершенно здорова, у нее осталась лишь некоторая слабость, которая тоже скоро пройдет. Я сегодня же сообщу об этом своей пациентке, дам ей слово, что ручаюсь за ее полное выздоровление, и скажу, что она проживет еще, по крайней мере, пятьдесят лет. Посмотрим, пожелает ли она после этого обратиться к Мертенсу!

Эбергард с торжествующим видом посмотрел на молодого человека, думая, что нанес ему смертельный удар, но лицо Генриха сияло невыразимым счастьем!

– Так это правда? – воскликнул он с безмерной радостью. – Я верю вашему честному слову! Эвелина спасена! Слава Богу!

– Эвелина? – повторил старик. – Что это значит?

– Теперь, доктор, браните меня, велите выгнать, делайте со мной что хотите, мне все равно. Вы спасли мне Эви, и я тысячу, тысячу раз благодарен вам. – И Генрих, обняв оторопелого доктора, прижал его к груди.

Эбергард был так поражен, что не успел уклониться от объятий молодого человека; он до сих пор не понимал, чему тот радуется.

– В чем дело? Почему вы сияете? Ведь наследство прошло мимо вас! Ах, Господи, наконец-то я начинаю кое-что соображать. Вы сами влюблены в госпожу Рефельд?

Генрих молчал, опустив глаза, но это молчание еще более убедило доктора в его последнем предположении. Он опустился на диван и, ударив себя по лбу, пробормотал: