Генрих несколько минут стоял перед портретом, впиваясь взглядом в дорогие черты и позабыв все на свете.

– Ах, Господи, что же я теряю время! – вдруг воскликнул он. – Надо воспользоваться свободной минутой, пока Гвидо проливает слезы разлуки. Вчера я никак не мог совершить задуманную кражу, может быть, мне удастся сделать это в последнюю минуту!

Молодой человек подошел к письменному столу, стоявшему у окна, и быстрым взглядом окинул изящный письменный прибор и книги, лежавшие на столе. Стихотворения Гвидо Гельмара в великолепном переплете занимали первое место. Генрих нетерпеливо отбросил книгу в сторону, насмешливо подумав:

«Слава Богу, моя прекрасная «альпийская фея» покоится не среди этих глупостей. Это была какая-то другая старая книга с пожелтевшими страницами. Где она может быть? Ах, вот!»

С этими словами он вытащил из-под пресса какую-то старую книгу, по-видимому, служившую для засушивания цветов. Когда молодой человек открыл ее, то сразу увидел свою «альпийскую фею», лежавшую на тонкой папиросной бумаге. Цветок был тщательно, заботливо засушен; он не изменил ни формы, ни цвета, только пурпурная чашечка превратилась в темно-лиловую, но золотая коронка сохранила всю свежесть красок. Рядом с цветком лежал листочек бумаги, на котором рукой Генриха было написано маленькое стихотворение о «цветке счастья».

– Собственно, это будет воровство, – нерешительно пробормотал Генрих, – но ведь я, в сущности, беру лишь то, что принадлежит мне. Разве я не имею права взять обратно свой подарок?

Молодой человек уже протянул руку за цветком, как вдруг позади себя услышал чей-то голос:

– Генрих, каким образом вы очутились здесь?

Кронек вздрогнул, точно его, действительно, уличили в воровстве. Как пойманный преступник стоял он перед Эвелиной, опустив глаза, с красным от смущения лицом.

– Я думала, что вы наверху, в своей комнате! – удивленно проговорила хозяйка дома.

– Вы, вероятно, недоумеваете, что может делать непрошенный гость в вашем кабинете, почему он стоит у письменного стола? – спросил Генрих, быстро овладев собой.

Молодая женщина промолчала, но на ее лице осталось выражение крайнего изумления.

– Я пришел сюда для того, чтобы совершить кражу. К сожалению, я не могу отрицать свою вину, так как вы застали меня на месте преступления. Я собирался похитить вот эту драгоценность! – прибавил он, указывая на цветок.

– Почему же вы не потребовали своей собственности обратно? Вы имеете на нее неотъемлемое право, так как рисковали жизнью из-за этого цветка.

– Это неважно! Я двадцать раз рисковал своей жизнью, карабкаясь по горам, – возразил молодой человек. – Теперь я хотел взять цветок на память о том вечере, когда вы прочли мне нотацию; она глубоко запала мне в душу, только я стыдился признаться в этом.

Эвелина подошла ближе к столу и с упреком проговорила:

– А теперь, вероятно, стыдитесь показать, что вам жаль уехать из виллы Рефельдов. Ваше равнодушие в минуту разлуки очень огорчило меня.

– Неужели вы помнили, что я вообще существую на свете? – с глубокой горечью возразил Генрих. – Гвидо полностью овладел вашим вниманием, и меня поражает, что вы могли заметить мое настроение!

Эвелина промолчала. В гостиной только что торжествовал Гельмар, он не сомневался больше, что своим последним произведением одержал полную победу над сердцем интересной вдовы, которая при последних словах стихотворения «Прощайте, прощайте» так расплакалась, что вынуждена была уйти из комнаты.

Теперь слезы на глазах молодой женщины высохли, и счастливая улыбка заиграла на ее бледных губах.

– Генрих, – тихо произнесла она и хотела сказать еще что-то, но он остановил ее воскликнув:

– О, ради Бога не называйте меня Генрихом! Когда папа говорит «Генрих», это означает, что он сердит на меня. От вас я тоже всегда слышу «Генрих», вероятно, потому, что всегда нахожусь в немилости у вас. Назовите меня хоть раз на прощанье моим уменьшительным именем «Генри», как зовут меня все.

Молодая женщина несколько секунд колебалась, точно ей было трудно исполнить просьбу своего будущего зятя, и, наконец, произнесла:

– Иногда я вас совершенно не понимаю, Генри. Возьмите свой цветок, который вы мне дали в залог того, что избавитесь от своего легкомыслия, но ваше обещание останется при мне!

– Да, и вы увидите, что я исполню его! – воскликнул Генрих с сияющими глазами.

– Я увижу? – с сомнением и глубокой грустью повторила Эвелина. – Нет, Генри, вероятно, мне не суждено будет увидеть вас больше. Я передам ваше обещание Кетти, и вы должны будете перед ней выполнить свое обязательство.

– Я знаю, что в последнее время вы чувствуете себя хуже, – сказал Генрих, – но возлагаю большие надежды на доктора Эбергарда. Мой отец и Гвидо, конечно, бранят меня за то, что я привел сюда этого чудака-доктора, но я верю ему безгранично. Неужели вы тоже упрекаете меня за Эбергарда?

– Нет, Генри, я знаю, что у вас было хорошее намерение – вы хотели облегчить мои страдания, и я вам очень благодарна за это; но вы, разумеется, не станете настаивать на том, чтобы я лечилась у человека, своей грубостью доводящего меня до нервных припадков.

– Как? Вы не хотите лечиться у доктора Эбергарда?

– Конечно, нет. Достаточно с меня и его первого визита. Я прекрасно узнала его метод лечения и уверена, что не выживу и недели, если Эбергард будет посещать меня.

– А если, наоборот, он спасет вам жизнь? Неужели из-за этого не стоит немного потерпеть?

– Разве он подал вам какую-нибудь надежду? – недоверчиво спросила молодая женщина.

– Прямо он мне ничего не сказал, но между нами существует нечто вроде масонского заговора, и мы без слов понимаем друг друга. По некоторым признакам я убежден, что Эбергард надеется на ваше полное выздоровление. Этот старый эгоист, перессорившийся со всем медицинским миром, отбивающийся ногами и руками от всякой практики, ни за что не согласился бы лечить такого больного, которому нельзя помочь. Для того, чтобы доказать своим коллегам, как неправильно они поставили диагноз, чтобы пристыдить их, он и взялся за ваше лечение. Если бы он не был уверен в своем успехе, в полном смысле этого слова, то не предложил бы вам своих услуг в дальнейшем. Он заранее торжествует свою победу, следовательно, не может быть сомнения, что вы будете здоровы. Эбергард приложит для этого все свои силы и сделает доброе дело не из чувства человеколюбия, а для того, чтобы насолить своим коллегам, в особенности профессору Мертенсу.

Молодая женщина молча слушала Генриха и, когда он окончил, снова недоверчиво покачала головой.

– Нет, вы ошибаетесь, – возразила она, – или – вернее – придаете слишком много значения мудрости этого Эбергарда. Что касается меня, то я скорее склонна верить диагнозу профессора Мертенса; он, вероятно, более сведущ, чем Эбергард. Если бы этот грубый человек был, действительно, таким авторитетом в медицине, то не стал бы жить в уединенной глуши, где у него нет возможности проявить свои знания.

– Но ведь он удивительный чудак. Он не может ужиться ни с одним товарищем. Это прирожденный человеконенавистник!

– Тем больше причин не доверять ему. Если Эбергард, действительно, придет ко мне еще раз, я поблагодарю его за любезное желание помочь мне и попрошу больше не беспокоиться. Ваш отец совершенно согласен со мной в этом вопросе, а Гельмар прямо требовал, чтобы я впредь не принимала этого грубияна. Он находит, что с моей стороны будет непростительно, если я позволю Эбергарду мучить меня. Хорош доктор, который вместо лекарства дает своим пациентам огромные дозы грубости!

В словах молодой женщины чувствовалась болезненная раздражительность. Доктор Эбергард, очевидно, сильно задел своими резкими манерами ее хрупкую, нежную натуру.

Генрих замолчал. Он взял цветок и бережно уложил его в бумажник, затем подошел к молодой женщине, которая стояла у окна и смотрела во двор, как бы не желая больше продолжать начатый разговор.

– Эвелина! – тихо произнес Генрих.

Она вздрогнула, и густая краска медленно покрыла ее лицо. В первый раз молодой Кронек назвал ее по имени.

– Эвелина, – продолжал Генрих, – Гвидо Гельмар потребовал от вас, чтобы вы не принимали больше доктора Эбергарда, а я, наоборот, умоляю вас довериться ему. Неужели моя мольба будет отвергнута?

Лицо молодой женщины покраснело еще сильнее, но она сделала отрицательный жест рукой.

– Нет, Генри, не просите меня об этом, я не могу исполнить вашу просьбу. Я всей душой возмущаюсь поступками и словами этого господина, притом у меня нет к нему никакого доверия.

– В таком случае доверьтесь ему ради меня!

Эвелина молчала; она продолжала стоять у окна, прижав лоб к холодному стеклу. Генрих склонился над ней и тихим, нежным голосом прошептал:

– Эвелина, Эви, ну, ради меня!

Молодая женщина, наконец, подняла голову, и ее глаза встретились с его умоляющим взглядом. Она медленно протянула свою руку, и Генрих страстно прижал ее к своим губам. Таким образом, согласие было дано безмолвно, и так же безмолвно Генрих выразил свою горячую благодарность, а затем долго не выпускал из своей руки нежной ручки Эвелины. Они стояли рядом и молча смотрели на расстилавшийся перед их глазами ландшафт, вовсе не замечая времени.

– Генри, куда же ты исчез? – вдруг раздался недовольный голос тайного советника. – Экипаж уже подан.

– Генрих никогда не бывает аккуратным! – прибавил Гельмар раздраженным тоном.

Молодой Кронек вздрогнул, точно его внезапно разбудили, и выпустил маленькую, изящную ручку, слегка трепетавшую в его руке.

– Итак, я полагаюсь на ваше обещание, Эви, – прошептал он, – а вы верьте моему. До свидания, Эви!

Он быстро вышел из кабинетика хозяйки дома, постоял несколько секунд в соседней комнате, а затем зашел в гостиную, где его ожидали отец и Гвидо.

Эвелина осталась одна; она еще не успела дать себе отчет в том, что произошло, как к ней вбежала Кетти говоря: