– Вы будете у нас желанным гостем, милости просим! А теперь едем, Кетти, нам давно пора домой.

Он предложил руку двоюродной сестре и повел ее к экипажу. Жильберт, не привыкший иметь дело с дамами, не двинулся с места и только провожал глазами удалявшуюся парочку. Кетти надулась – ей не понравилась невежливость молодого доктора, но когда она увидела из окна кареты, что Жильберт продолжает стоять на том же месте и не спускает с нее восхищенного взгляда, ее гнев моментально рассеялся; на ее губах снова появилась обворожительная, лукавая улыбка, и она приветливо еще раз кивнула ему головкой. Генрих все это видел и намотал себе на ус.

– Какой симпатичный этот доктор Жильберт! – равнодушно сказал он, когда карета отъехала от виллы Эбергарда.

– Ты это тоже находишь? – радостно воскликнула молодая девушка.

– Конечно! Он, кажется, очень любезный и скромный человек. Было бы хорошо, если бы вы познакомились поближе, и он бывал бы иногда у вас в доме. Когда Гвидо и я уедем, тебе, пожалуй, будет скучно здесь. Мне приятно будет осознавать, что у вас все-таки есть подходящее общество.

– Какой ты добрый, Генри! – растроганно проговорила Кетти.

– Разумеется, я – самый бескорыстный человек, – со смехом ответил Генрих. – Интересно, что сказал бы тебе по этому поводу доктор Эбергард, если бы ты спросила его обо мне в настоящую минуту. В сущности, он прав; все делается из эгоистического чувства.

4

Отъезд тайного советника Кронека вместе с сыном был назначен на следующей неделе. Гельмар не мог оставаться один на вилле Рефельдов в качестве гостя и потому тоже должен был уехать, несмотря на сильное желание пожить у Эвелины еще.

Утром, на следующий день после визита Кетти к доктору Эбергарду, Эвелина осталась в гостиной одна. Шторы были спущены, балконная дверь полуоткрыта, и в комнате было полутемно и прохладно. Эвелина чувствовала себя неважно. Ее прогулка в горы и продолжительное пребывание на воздухе после захода солнца не прошли бесследно для ее здоровья. Весь день накануне она пролежала у себя в комнате, а теперь, хотя и вышла к гостям, все время лежала на кушетке в гостиной. После утреннего завтрака все ушли, чтобы не утомлять больную, только Гвидо Гельмар счел себя вправе войти в гостиную, чтобы развлечь хозяйку дома. Взяв стул, он сел возле кушетки и начал говорить мягким, тихим голосом о том, как он беспокоился вчера весь день о здоровье госпожи Рефельд и как счастлив, что сегодня снова видит ее.

Затем он перешел на свой предстоящий отъезд, мысль о котором отравляла ему радость встречи.

Молодая женщина со слабой улыбкой слушала своего поклонника, и Гвидо не мог не заметить, что больная думает о чем-то другом. Время от времени она поглядывала в сад, откуда доносились смех и громкие голоса. Там на зеленой лужайке играли в крокет Кетти и Генрих, по обыкновению весело болтая, и поддразнивая друг друга. Гельмар старался сосредоточить внимание молодой женщины исключительно на своей особе и, видя, что это ему не удается, решительно встал и закрыл балконную дверь.

– Генрих остается верен себе, – укоризненным тоном проговорил Гвидо. – Он знает, что вы больны, что вам нужен покой, и, тем не менее, поднимает такой шум вблизи от дома.

– Ну, Бог с ним, – с некоторой горечью возразила Эвелина. – Очевидно, скорый отъезд не причиняет ему такого горя как вам, хотя ему придется расстаться с Кетти.

Гельмар многозначительно улыбнулся и с презрительным снисхождением пожал плечами.

– Ведь это мотылек, он может только весело порхать. Вы знаете, как я люблю Генри, как легко извиняю его ошибки, но не могу примириться с его отношением к вашей семье. Это непростительная беспечность! Он, правда, не может чувствовать глубоко и серьезно, это не в его натуре.

– А я думаю, что он гораздо глубже, чем это кажется, но почему-то стыдится показать свои истинные чувства и потому будто бы смеется над ними.

Впервые Рефельд приняла сторону своего молодого родственника; Гвидо был очень удивлен, но не показал этого и поспешил согласиться с хозяйкой дома.

– Возможно, что вы правы. Я, конечно, не знаю Генриха с этой стороны, хотя знаком с ним так давно, но у женщин на этот счет более зоркий взгляд. Я был бы очень рад, если бы ваше предположение подтвердилось. Вы даже не подозреваете, до какой степени мне тяжело сообщать о Генрихе такие вещи, о которых я предпочел бы умолчать. Ведь все его выходки объясняются только крайним легкомыслием. Если бы вы не потребовали от меня полной откровенности, то я охотно скрыл бы его неблаговидные поступки; мне очень неприятно бросать тень на моего милого Генри.

– Наоборот, вы делали все возможное для того, чтобы оправдать своего друга, – возразила Эвелина. – Ему трудно было бы найти лучшего защитника.

Молодая женщина вдруг остановилась. Она вспомнила свой разговор с Генрихом на опушке леса и обещание, данное им. Было бы вполне естественно сообщить об этом Гельмару, но Эвелина не проронила ни одного звука об этой встрече.

Гвидо даже не заметил, что Рефельд не окончила начатой фразы; его мысли были заняты другим. Взглянув в окно, он убедился, что Генрих и Кетти все еще увлечены игрой в крокет. Тайный советник сидел в своей комнате и писал письма, так что никто не мог помешать поэту, высказать хозяйке дома то, что он давно собирался открыть ей. Гельмар вынул из кармана рукопись и попросил позволения прочесть ей то, что написал вчера в «день скорби». Бледное лицо молодой женщины оживилось, так как стихотворения Гвидо всегда представляли для нее большой интерес. Она приподнялась на кушетке и внимательно слушала произведение Гельмара. Это были стихи, безупречно красивые по форме, но избитые по содержанию. Тем не менее, красивый, нежный голос поэта проникал в самую глубину сердца Эвелины. Она вслушивалась в эти звуки со слезами на глазах, а ее взор был устремлен на вазу с цветами, стоявшую на камине. В вазе находилась лишь одна ветка, вся усыпанная цветами. Хотя она была сорвана еще третьего дня, но сохранила всю свою свежесть. Темно-синие цветы с красной чашечкой и золотым венчиком распустились еще пышнее. Они опустились низко, точно кланялись темным глазам, грустно устремленным на них.

Гвидо читал с все возрастающим чувством. Он воспевал чудный увядающий цветок, стремившийся к солнцу, причем нетрудно было угадать, что под солнцем поэт подразумевает самого себя. Прочитав стихотворение, он протянул его Эвелине. Оно было посвящено «Увядающей розе».

– Мы понимаем друг друга, – сказала молодая женщина со слезами на глазах. – Только вы один почувствовали, как мне тяжело, когда окружающие стараются обмануть меня, подавая надежду на выздоровление… Благодарю вас!

Она протянула поэту руку, и тот страстно прижал ее к своим губам.

– О, это я должен благодарить вас за то счастье, которое испытываю в вашем присутствии! Если бы вы знали, как вы близки, как дороги моему сердцу!

Эвелина оставила свою руку в руке поэта. Ей была в высшей степени приятна чистая дружба с этим незаурядным человеком, к которой не примешивалась ни малейшая доля страсти. Гельмар знал так же хорошо, как и она, что ее дни сочтены, что он ухаживает за умирающей. Каково же было удивление молодой женщины, когда Гвидо вдруг упал перед ней на колени и сделал ей форменное предложение быть его женой. В его тоне слышалась уверенность; видно было, что он не допускает мысли об отказе.

– Бог с вами, Гельмар, – воскликнула Эвелина, с трудом преодолевая свое волнение. – Вы говорите о любви, о счастливом браке, будто не знаете, что я стою на краю могилы, что мне суждено прожить лишь несколько месяцев или даже, может быть, неделю!

– Что мне до этого! – страстно возразил Гвидо, – я знаю лишь одно, что люблю вас, Эвелина, и вы должны быть моей, даже глядя в лицо смерти. Что значит скучная, неинтересная долгая жизнь в сравнении с несколькими счастливыми неделями, в течение которых осуществится мечта всей жизни? Если в нашем распоряжении остался один год, то в течение этого года мы испытаем самое великое счастье. Я буду оберегать свой нежный цветок от малейшего ветра, буду лелеять его на своих руках все то время, какое ему суждено будет прожить. Скажите «да», Эвелина, согласитесь быть моей женой, и я буду счастливейшим человеком в мире.

Эвелина слушала точно во сне. Она никогда не думала, что Гельмар любит ее так страстно. Она сама доказывала себе, что это безумие, тем не менее, сознание, что она так горячо любима, действовало на нее как бы опьяняюще. Она никогда не знала ни любви, ни счастья. Ее молодость проходила лишь в тяжелых обязанностях, без нежной теплоты и ласки. Ее брак с больным и сравнительно старым человеком доставил ей лишь большие заботы и огорчения, а когда муж умер, и она могла вздохнуть свободно, явилась тяжелая болезнь, грозившая скорой смертью. Неужели же теперь, когда ей оставалось жить так недолго, она оттолкнет от себя любовь такого тонко понимающего человека с благородной, возвышенной душой?

Молодая женщина отклонила предложение поэта, но неуверенно, ее голос дрожал от волнения и сквозь туман слез, заволакивавший ее глаза, она видела умоляющий взгляд Гвидо, слышала его мягкий, чарующий голос. Она чувствовала, что не в состоянии будет долго сопротивляться его мольбам. Все еще колеблясь, она протянула руки, желая поднять Гельмара с колен. С ее губ уже готово было сорваться роковое «да», но вдруг к ее лбу прикоснулось что-то невыразимо легкое и слегка холодное, точно дуновение ветра, и на ее колени упала ветка цветов. Сильно распустившиеся цветы своей тяжестью сломали тонкий стебель, и ветка свалилась вниз. Эвелина вздрогнула. Эти синие цветы напомнили ей что-то, точно предостерегали ее от большого несчастья.

Гвидо протянул руку за цветком, собираясь произнести по этому поводу что-то поэтическое, но молодая женщина опередила его и, точно боясь, чтобы он не прикоснулся к цветку, поспешно прижала душистую ветку к своей груди.