Маргарет Пембертон - Цветок на ветру

– Что вы здесь делаете? – спросил он в точности таким же тоном, как Льюис.

Оливия улыбнулась. Похоже, скоро будут командовать сразу двое волевых мужчин.

– Пришла повидать тебя. Твой отец тоже здесь.

Рори оттолкнул гору бинтов и вскочил.

– Где он? Можно, я пойду к нему?

– Не сейчас, – покачала головой Оливия, принимаясь сворачивать полоски полотна. – Вдовствующая императрица послала свои войска на помощь «боксерам», которые атакуют и собор, и посольский квартал.

– Жаль, что мне никто не даст оружия! – страстно воскликнул мальчик. – Какая же тоска сидеть здесь и скатывать бинты!

– Тогда пойдем со мной, – предложила Оливия, протягивая руку. – Я собираюсь помочь сестрам ухаживать за больными, и мне понадобится хороший помощник.

– Тут есть и раненые, – сообщил Рори, сжимая ее ладошку. – Я не боюсь крови… – Он осекся и дрожащим голоском добавил: – Только если это не кровь папы.

– Папу не ранят! – пылко заверила Оливия. – Мы не позволим.

– Вы очень хорошая, – неожиданно выпалил мальчик. – Я рад, что вы здесь.

Горло Оливии перехватило.

– Я тоже, Рори, – выдавила она, глядя на шапку черных волос и сознавая, что он взял в плен ее сердце так же решительно и навсегда, как его отец.

С этой минуты дни и ночи слились. Огонь по собору велся непрестанно. Оливия постоянно тревожилась и почти не могла спать.

– Если бы только пошел дождь, – вздохнула одна из монахинь в конце первой, самой долгой недели. – Жара бы спала, и дождь, возможно, успокоил бы «боксеров».

– И нас тоже, – от всей души согласилась Оливия, помогая ей перевязать глубокую рану, нанесенную мечом одному из итальянских матросов. Юбка и блузка Оливии повлажнели от пота. Что же приходится выносить монахиням, облаченным в черные одеяния?!

Прошлой ночью раненый вместе с сослуживцами совершил вылазку под предводительством Поля Анри, того офицера, что встречал Оливию и Льюиса. Им удалось захватить одну из вражеских пушек. Теперь артиллерийская канонада велась с обеих сторон.

Никаких новостей до осажденных не доходило. Невозможно было сказать, что происходит в посольском квартале. Гонца, посланного епископом, обезглавили, а голову выставили на копье перед главными воротами. С тех пор они не делали попыток связаться с внешним миром.

И все трудились с рассвета до заката: сестры, китайцы, дети… Боеприпасов не хватало, поэтому их выдавали по счету. Китайцы, вооруженные пиками, несли дозор Оливия видела Льюиса, только когда тому удавалось заснуть на полу, где были разложены тюфяки. Его лицо потемнело, руки и одежда пропахли порохом.

Скудость припасов и отсутствие сытной еды были такой же причиной тревоги, как и постоянные атаки «маньчжурских знаменосцев» и «боксеров». Взрослым выдавали фунт риса, бобов или проса в день, и становилось все очевиднее, что если осада затянется, норму придется еще уменьшить.

Рори не разлучался с Оливией и усердно помогал ей в больнице, и в детском приюте. Даже спал рядом с ней и перед сном молился за отца. И снова жалел, что слишком мал, чтобы сражаться.

Спокойствие епископа Фавье казалось несокрушимым, и Оливия черпала в нем силы и поддержку.

Один кошмарный день сменялся другим. Временами, когда усталость, голод и отвращение при виде страшных ран, которые приходилось ежедневно обрабатывать, почти брали верх, она закрывала глаза и вспоминала удода, низко летящего над рядами сосен. Если долго оставаться неподвижной, можно было ощутить тепло солнечных лучей и то счастье, которое она испытала в лесу около виллы. Вернется ли прежняя любовь к Китаю или навсегда будет загублена тем, что ей пришлось вынести?!

– О чем ты думаешь? – как-то полюбопытствовал Рори, когда Оливия закрыла глаза, пытаясь воскресить душевные силы.

– Об удоде, – улыбнулась она. – Мне довелось увидеть удода в последние минуты покоя и тишины. Потом были только тревоги. Я посчитала его прекрасным. И Китай тоже прекрасен.

– Это правда, – задумчиво согласился Рори. – В Шаньси есть высокие горы и широкие реки, дикие лошади и фазаны с хохолками.

– В таком случае мы должны помнить обо всем этом и не думать, что происходящее сейчас это и есть Китай! – воскликнула Оливия, перекрывая гром канонады.

– Я все время думаю о папе, – грустно признался Рори. – Он так неосторожен! Я слышал, как он предлагал захватить еще одну пушку.

У Оливии кровь застыла в жилах. Она тоже считала, что Льюис совершенно себя не щадит.

Они лежали на тюфяках, разложенных на полу. Окна были заложены мешками с песком, и поэтому здесь стояла невыносимая жара. У них не было наркоза, почти не осталось спирта и карболки, и приходилось посыпать раны опилками, чтобы остановить кровь.

Несколько снарядов взорвались прямо над головами. Но ответного огня не вели: боеприпасы были на исходе, и поэтому каждая пуля ложилась точно в цель.

Что будет, когда боеприпасы кончатся? Смогут ли они тогда сдерживать «боксеров»? И чем? Пиками и голыми руками?

Грустные детские личики сморщились, как у стариков, и побледнели от голода. Один из новообращенных показал, как варить суп из луковиц лилий и георгин, и Оливия каждый день под огнем выкапывала луковицы в соборном саду.

И хотя редко встречалась с Льюисом, замечала, как он худеет, как все отчетливее выделяется орлиный нос на осунувшемся лице. Но он не знал ни страха, ни сомнений.

Вместе с отважным Полем Анри он вел неустанный бой, отказываясь отсиживаться за баррикадами. Улучив минутку, Оливия покидала больных и пробегала по открытой местности между хозяйственными постройками, больницей, часовней, складами и конюшнями, чтобы отнести ему крохи драгоценной еды. Но слишком часто огонь был настолько силен, что Оливия не смела выйти из больницы, хотя знала, что где-то в дыму и пыли Льюис старается уничтожить одну из пушек, нацеленных на собор. Что он голоден, устал и умирает от жажды.

Иногда он спускался со стен, и их глаза встречались, его, горящие гневом на собственное бессилие и тревогой за нее, и ее – исполненные любви.

Льюис тоже замечал ее впалые щеки и тени под глазами.

Однажды, когда она передавала ему воду, их руки соприкоснулись, и девушка громко ахнула. Он втянул в легкие воздух, пульсирующий напряжением, и хрипло выговорил ее имя.

Но тут рядом взорвался снаряд, и Льюис приказал ей бежать в укрытие.

Следующие двое суток они не встречались. При мысли о том, что мужчинам предстоит новая вылазка, Оливия осознала, что должна поговорить с ним.

– Я отнесу еду на стены, – предупредила она монахиню. – Молодой матрос, тот, что стоит в дальнем углу, нуждается в новой перевязке. На этот раз епископ Фавье предложил использовать измельченный торф вместо опилок.

Едва она повернулась, чтобы выйти из душного, кишевшего мухами помещения, дверь распахнулась. На пороге стоял итальянский матрос.

– «Боксеры» взорвали часть внешней стены и идут на штурм! Их сотни и сотни! Берите палки, ножи, все, чтоесть под рукой.

Милая, добрая монахиня, с которой только что говорила Оливия, схватила палку и бросилась наружу. Оливия бежала за ней, сжимая в руке нож.

– Дети! – молилась она вслух. – Господи, не дай им убить детей!

Их встретил настоящий хаос. Китайские христиане, вооруженные самодельными пиками, пытались остановить нападавших. Оливия успела заметить Поля Анри, яростно сражавшегося с наседавшей толпой, и когда дым от взорвавшегося снаряда развеялся, увидела, что Льюис жив и здоров.

Пули ударялись в землю слева и справа от нее. Все мужчины, способные держать оружие, обороняли пролом в стене. И тут Оливия, к своему ужасу, заметила обезумевшего «боксера», забравшегося на крышу конюшни с факелом в руках. Она закричала, призывая матросов, которые с лихорадочной быстротой готовили пушку к выстрелу. Пока Оливия махала руками, пытаясь привлечь их внимание, маленькая темная фигурка вылетела вперед и метнулась к конюшне.

– Рори! – взвизгнула она, но ее голос потонул в общем грохоте.

Мальчик не остановился. Не поколебался.

Горящий факел был воткнут глубоко в крышу конюшни. «Боксер» уже приготовился спрыгнуть, когда Рори, сжав кулаки, бросился к нему.

Оливия не подозревала, что может бежать с такой скоростью. Сердце трепыхалось где-то в горле. «Боксер» с торжествующим воем слетел вниз, сбив Рори. Оба покатились по земле, поднимая облака пыли. Она видела, как маленькие руки барабанили по плечам врага, как изогнутое лезвие ножа замерло над шеей Рори. Сама Оливия истерически вопила во все горло, И сама не поняла, как ее нож вонзился между лопатками «боксера» Тот отпустил мальчика и обмяк. Оливия схватила Рори за руку, стала вытаскивать из-под тяжелого трупа и неожиданно сама рухнула на землю: пуля с пронзительным жужжанием разрезала воздух и ударила ее в плечо.

Оливия успела рассмотреть искаженное ужасом лицо Рори, поднести руку к тому месту, откуда текла липкая жидкость. И тут мир покачнулся. Звуки и цвета исчезли, и она полетела в темноту, не в силах даже позвать Льюиса.

Кто-то держал ее. Нес на сильных руках.

Сознание на миг вернулось, и тут же она снова впала в забытье, потонув в море боли. Чуть погодя послышался взволнованный голос Льюиса, сумевший пробиться сквозь льнущий к ней мрак, и она заставила себя открыть глаза.

– Оливия! Оливия, ты меня слышишь?

Она попыталась улыбнуться, и он сжал ее еще крепче.

– Слава Богу, – запинаясь пробормотал Льюис.

Оливия лежала на полу часовни. В ушах стоял глухой рев. Откуда-то доносился грохот перестрелки.

– Стена, – прошептала она, вспомнив все, что произошло.

– Все хорошо. Мы отогнали их и забаррикадировали пролом. Оливия, послушай, у тебя в плече засела пуля. Ты потеряла много крови. Пулю нужно вытащить.

Оливия кивнула, понимая, что пытается объяснить Льюис. У них нет наркоза. Нет карболки.