– Чего это Феодосий в уединение норовит скрыться? – с беззлобными усмешками вопросили холопьевцы. – Прямо рак-отшельник.

– Монахам не позволено подол задирать при других мужах, показывая елду, – выручал Олексей. – Коли кто увидит монашеский уд – сие будет зело вящий грех для обоих. Но для монаха особенно. Тогда наложат на него наказанье – елду валять да к стенке ставить.

И откуда Олексей все знал?!

– Это как же – валять?

– А вот сего не ведаю, ибо монахом не был, – отбояривался Олексей.

А се… Присев, Феодосья увидела под высокой кочкой, должно быть это был обросший мохом пень, грибы. Старые и переросшие, готовые вот-вот истлеть и рассыпаться, оне, тем не менее, являли каждый собой чудную вещь. Сыроежка лоснилась, как сафьяновый сапог. А боровик, наоборот, бысть нежно матовым, словно новая замша. Так и хотелось коснуться его перстом.

«Не могу понять, как вырастают оне со столь правильно сферической шапкой? – разглядывая грибы, дивилась Феодосья. – Что заставляет их из корешка расти равномерно во все стороны, а не как попало, безобразным кривым наростом? Рос бы один гриб, как гриб, другой – как редька, третий – как огурец, четвертый – вкривь до необъятных размеров, по земле стеляся. Так нет, все из половины шара, либо мисочкой изогнуты, либо яйцом на ножке стоят, и все необъяснимо искусны и совершенны. Почему в природе Божьей все кажется искусным и радует взгляд? А человек где влезет своею рукою или ногою, так смотреть противно. Намусорит, нагадит, разворотит, разломает и так бросит. Отчего в избе солома и листы на полу кажутся сором, а в лесу шуршишь сухими листьями, так душа наслаждается? Может, потому, что каждому творению Божиему нужно быть в своей им созданной оправе? В своем ларце? Выброси рыбу на берег – задохнется. Занеси цветы в избу – увянут. Пчела без улья или муравей без муравейника умрет. И только человек везде как дома. Где он только не поселился. В реку его брось – поплывет сам или лодку сделает. В пустыне оставь – скит срубит да и сядет книгу сочинять. В горах обживается, во льдах, в шахтах подземных, в Африкии даже. Что как человеку дана сила жить везде в сущем мире, а не только в своем муравейнике или улье? Может, кто-то живет сейчас в море-окияне в доме подводном с трубой наверх для дыхания воздухом? Тогда и на небесах живой человек может поселиться? Что как кто-то в далекой стороне уже придумал такую птицу и поднимается на облака? Или на огромной пуле летит из огнеметной пушки на верхние небесные сферы? И меня мог бы взять свидеться на небесах с сыночком Агеюшкой, хоть одним глазком на него взглянуть?»

Феодосья вернулась к обозу, присела к обочине дороги и палочкой нарисовала две окружности так, что они залезли боками друг на друга, и получился в середине чертеж цветочного лепестка.

– Ты что здесь делаешь? – спросил Олексей.

– Так… Черчу… Почему колесо круглое, а след от него – черта прямая? Почему не круглые следы от колеса? Почему вдали лес маленький? На самом деле он большой. Значит, и звездочки на самом деле большие? Как же могут оне тогда быть душами людей? Али душа большая, как бочка? А еще говорят, что звезды – это окошки, через которые ангелы на землю смотрят. Какого же размера те окна? Никак не меньше царской хоромины. Значит, можно через сии окна влететь на большой птице в рай?

Олексей поднял брови и вытаращил глаза. Потом поглядел по сторонам – не слушает ли кто? – и сказал:

– Ты, может, и в самом деле угорела в срубе?

Он приложил руку ко лбу Феодосии.

– Вроде не горячая. А как бредишь.

– Как устроено небо, как ты думаешь?

– Известно как. Это нам еще в школе вдолбили. На первом поясе ангелы, на втором архангелы, на третьем начала, на четвертом власти, на пятом силы… Чего там дальше-то?

– На шестом господства, на седьмом херувимы да серафимы, – подхватила Феодосья.

– Вот-вот!

– А зачем нужно, чтоб солнце крутилось вокруг земли? Висело бы в вышине и круглый год светило. Куда девается кусок Луны, который отсыхает каждый месяц?

– Никуда не девается, – уверенно ответил стрелец. – Бог на звезды его крошит. А часть на землю падает в виде каменьев. В Тотьме тоже такой камнепад был в старые времена.

– Это я знаю. Но неужели тебе не интересно было, глядючи на звезды, размышлять о мироздании?

– Интересно, – подумав, ответил Олексей. – Пошли брусники поедим, там брусники на кочках – как из корзины насыпано.

– Пошли, – сказала Феодосья, поняв, что в своем спасителе ей не обрести собеседника о науках чертежных и космографических.

После обеда Феодосья вызвалась вымыть таган. Начищая его пучком травы с песком, успела она между делом подумать, почему вода не умирает, а человек – умирает? Почему ручей и через тьму лет здесь будет, а ее не станет?

Когда она вернулась с ручья, в лагере стояло тревожное возбуждение – разговоры, беготня. Но не успела Феодосья расспросить, в чем дело, Олексей с довольным видом преподнес ей туесок печеных куриных яиц.

– На!

– Олей! Это откуда? – весело спросила Феодосья. А потом подозрительно уточнила: – Опять на токовище собрал?

– Краденая кобыла не в пример дешевле купленной встанет, – бодро пошутил Олексей.

– Украл?! – возмутилась Феодосья.

– Не украл, а просто взял, – принялся дразниться стрелец и тут же разъяснил, увидев, как закипает Феодосья: – Да не украл! Бабы надарили!

Оказалось, увидав, что проезжающий обоз встал на стоянку, приходили бабы, а с ними двое молчаливых широконосых мужиков из слободы Дудкино, что расположилась за лесочком, под стенами небольшого монастыря, устроенного на холме. Бабы с плачем и поклонами давали в руки возничим вареные да печеные яйца в дорогу, с одной лишь слезной просьбой – не уезжать до утра, ибо сообщили им из монастыря, а там узнали от верного человека, что сей ночью будет набег разбойничьей ватаги. Умоляя о защите, слободские и монастырские жители обещали кормить-поить обозников, а если разбойники осмелятся все же напасть на такую прорву народу, держать оборону вместе с возничими.

– Разбойники?! – ужаснулась Феодосья. И зачастила: – Как это?! Откуда оне? Почему же их не изловят?

– Ишь, молодцы-удальцы, ночные дельцы, навстречу обозу нашему двигают, – перебирая рукоять пищаля на поясе, рек свое Олексей, похваляясь перед Феодосьей. – Ну ничего, оне нас из-под моста дубовой иглой шить хотят, а мы их с моста – огнеметным пищалем заштопаем. По мне, хоть Мишка Деев, хоть сам черт – пущу псам на заедки!

– Да разве мы остаемся здесь?!

– Обговорили мы с мужиками сей вопрос и решили: чем в глухой чащобе темной ночью биться, так лучше на чистом поле возле слободы. В дороге жди да озирайся, из-за какого дуба придорожники с посвистом выскочат? А тут поджидать будем их в спокое и встретим хлебом-солью. Здесь и слободские мужики с топорами есть, и в монастыре какое ни есть оружие запасено. Пусть подойдут! Приестся им наш кусок! У меня кто возьмет без нас, будет без глаз!

К удивлению Феодосии, зело напуганной перспективой ночного разбоя, Олексей был злобно весел и радостен.

– Давно кулаки не чесал! – с затаенной угрозой промолвил он.

Обоз тем временем заворачивал в сторону, к слободе Дудкино. Встали лагерем у южной стены монастыря, заняв все поле. Настоятель, маленький и худой, в преклонных летах, с поклоном и благословением вышел навстречу атаману возничих и доложил, что сей час же поставят его люди котлы на костры, чтоб накормить до ночи всех тушеною капустою с салом, а после проведут совет, как держать совместную оборону и даже, может быть, с Божьей волею изловить наконец-то проклятую шайку? Доложил игумен также, что уже стоят его самые уважаемые монахи-старцы, к ратному бою не способные, в коленной молитве, прося защитить от лихих бийц и разграбления. И под конец со словами: «Прости, Господи, все наши прегрешения!» – поведал, что угощает каждого возничего кружкой хмельного меда, чем вызвал собинное оживление.

– А что, батюшка, есть что в твоей обители грабить, кроме медов? – поинтересовался Олексей, скептически оглядев покосившиеся ворота и с десяток тощих коз, спешно пригнанных из леса юным безбородым послушником.

– Особо дорогого имущества, золота, серебра и кунов не имеем, ибо живем тем, что Господь посылает. Но есть немного утвари, чаши посеребреные для причащения, кресты, один с бирюзой, другой с аквамарином, тканей немного, сало, воск, дичь копченая. Да ведь не столько грабеж страшен, сколько разорение и поругание! А то и кровавые жертвы.

При сих словах Олексей словно вспомнил о чем-то и, поклонившись игумену, развернулся и пошел в обоз, за Феодосьей.

– Давай-ка ты, ученый астроном, собирай именье да иди укрываться в монастыре. Аз в обозе тебе оставаться не позволю. Не для де… Не для безбородых монахов будет зрелище.

– А ты? Аз с тобой!

– Нечего тебе здесь делать! – приказал Олексей. – Бери шапку, кафтан, сущика возьми, яиц вареных и шагай за мной!

Феодосье вдруг стало тепло, как будто вышло из-за туч солнце горячее. И на сердце стало мило. Впервые за долгое время кто-то хотел оберечь ее, позаботиться об ней, укрыть от тревог.

– Будь по-твоему, – сказала она.

И пошла за стрельцом.

В монастыре Олексей ухватил настоятеля и красно сбаял все ту же сказку про монаха, заболевшего в пути и потерявшего память. В другой бы день игумен, бывший весьма любознательным по натуре, заинтересовался про беспамятство, чтоб непременно занести сие событие в летописные хроники, которые он вел, но заботы о предстоящей опасной ночи не дали ему возможности допросить Феодосью в подробностях.

– Ей! Конечно, пусть схоронится в келье. Бог тебя храни! – торопливо сказал настоятель и побежал давать указания по обороне.

Случившийся рядом послушник завел Феодосью в келью, более напоминавшую чуланчик, в углу которого теплилась лампада, показал одну свечу, лучины в светце, кресало, лавку с тюфяком и кружку с водой. А выйдя наружу, заложил дверь на засов.