Елена Колядина - Цветочный крест • Потешная ракета

Вспомнивши сей случай, Феодосья слегка сгорбилась и приблизилась к Смерти, бессильно постанывая, всем свои видом показывая, что настал ея смертный час.

– Полежите, Смертушка дорогая, еще немного, пока я травяного навару наварю да лепешки из срединной сосновой коры в кипятке размочу. А не то у голодной-то у вас дрогнет коса в руке и не снесет головы новопреставленному, – слабым голосом промолвила Феодосья.

– И то верно, – согласилась Смерть и вновь присела на лежанку. – А ты сама-то чего, али занедужила? Больно голос слабый.

– Помираю аз, – радостно доложила Феодосия.

Смерть повела глазами.

– Помираешь? Что-то не припомню аз тебя в списках, – задумчиво пробормотала она.

– В каких списках? – заволновалась Феодосья.

И щепотка бузины просыпалась из ея перстов мимо каменного горшка, прямо в огонь, наполнив избушку сладким вонием.

– Где же мой узелок? – вытянув шею, вопросила Смерть.

– Вот он, – с поклоном вручила Феодосия черную изношенную котомку.

Смерть развязала узел, разложила его на коленях и развернула свиток полосок бересты, пергамента, бумаги, тряпиц. Все они были тесно покрыты письменами.

– Та-ак, раба Божья Феодосья, как по батюшке?

– Изварова Строгонова.

– Феодосья Изварова Строгонова… – несколько раз пробормотала Смерть, роясь в свитках. – Чего-то не нахожу… Нифонт есть, Акулина, Василий, Фрол, Амос, Карп, Олегия, Мария, еще Мария, а Феодосии нет.

– Может, обронили? – чуть не плача предположила Феодосья.

Смерть поскребла в заушенье.

– Не должно. Сроду такого не было, чтоб Господь назначил умирать, а я по вине своей раба не прибрала. Да я лучше лишнего на тот свет отправлю, чем назначенного провороню!

Феодосья испуганно закусила губу: «Леший меня дернул хайло открыть».

– Я в том смысле рекши, что не леший ли своровал список? Здесь всю ночь лесная нечисть глумилась и похотствовала. Аз сама видала – встретила их.

– Видала? А разбойника не встречала, который осину ищет?

– Нет, не довелось.

– Где-то здесь он, недалече. Аз, пока по вашей чаще пробиралась, не раз слышала его словеса. Удавлюсь-де на горькой осинушке, на самой вершинушке! Занесло же меня в пустыню!

– А вы только по густым местам идете?

– Истинно. Смерть по безлюдью не ходит. Ибо там нет мне работы. Поэтому отшельники иной раз так долго и живут. Им уж на том свете провиант назначен, а мне все не по пути в пустыню идти, кельи их искать.

Феодосия разлила зелейный навар из каменного горшка по туескам и, подав с поклоном один из них Смерти, с любопытством, неистребимым в ней никакими муками, вопросила:

– А зачем Богом назначено, что некие его рабы сами на себя накладывают руки?

Смерть отхлебнула горячего навару, блаженно вздохнула и с поучением взглянула на Феодосию:

– Господь нарочно дал человеку возможность самоубийства. Дабы человек мог преодолеть сие искушение! Чтоб не в смерти искал освобождения от тягот и напастей, не в пеньковом воротнике, а в молитве и вере в милосердие Божье! Потому как тело сгубить легко, а душе потом каково?

– Дереву Господь такого искушения не дал, – радостная от открытия, промолвила Феодосия. – Дерево не может на осине удавиться. И заяц не может. А человеку – дал. Потому что дорог Ему человек, и хочет Он его закалить!..

– Верно, чадце мое.

– Побайте мне про себя, про свой живот, – попросила Феодосья. – Когда еще доведется живую Смерть встретить?

– Чего обо мне баять? – с удовольствием начала Смерть. – Живу – об себе не думаю, а все об других. Иной раз случается и знатную особу прибрать.

– Неужто и царя – вы?.. – понизив глас, вопросила Феодосия и поглядела на руки Смерти, словно не веря, что одними и теми же дланями упокоятся и государь, и она, жалкая раба его Феодосья.

– А мне что царь Иван, что Ивашка подзаборный. Перед Смертью все равны. Смерть – не жена, её с порога не погонишь. Смерть расплохом берет. От неё не откупишься. Царь и народ – все в землю пойдет. Да мужику-холопу еще и лучше иногда на том свете: князь его в котле кипит, а он, раб, – дрова подкидывает. Иной царь в скудоумии своем еще размышляет, как сладко ночь проведет, а того не ведает, что любостраститься ему нынче со Смертью придется.

– А вы что же… – Феодосья смутилась. – Вы тоже… как всякая жена… у вас и лоно есть?

– Здрасьте! Али я на мужика похожа? Прости, Господи, мою душу грешную, да только иной сластолюбивый муж, как меня увидит, кричит: «Знаю, что перед смертью не надышишься, но позволь в последний разок с бабой смеситься!» Ну, я на него грешным образом взлезаю, да до смерти и скокотаю. Аз ведь и чадцев рожала.

– Чадцев?! – поразилась Феодосья. – И где же оне?

– Мертвые все на свет появлялись. Господь ко мне милостив, не допускал, чтоб чадца мои на этом свете маялись, лямку тянули да горбатились, сразу к себе, в царство Божие забирал.

– Вот и моего Агеюшку Боженька возлюбил – прибрал, когда ему и годика не было. А теперь и мой черед пришел…

– Что-то я никакого Агея не припомню, – пробормотала себе под нос Смерть. – Ты, Феодосьюшка, об сыночке своем не печалься: чем меньше жил, тем меньше грешил, тем скорее в рай попадешь.

– Это понятно. Меня другое гнетет: мне в наказание и другим женам в назидание – очадела-то аз в грехе, дал Господь Агеюшке смерть мученическую: волк его унес, – сказавши сие, Феодосья глубоко вздохнула, сдерживая слезы. – Так уж поплакать хочется, да повитуха Матрена сказала: коли будешь плакать, так все чадца на том свете играть будут, а твой Агеюшка – ведра со слезами таскать. Я уж и молчу, ни слезинки не проронила.

Феодосья утерла сухие глаза.

– А вот говорят: Смерть сослепу лютует! Бывает такое? Уж извините, если не дело говорю.

– Баянье это! Пустые бабьи досуги! Если бы люди не помирали, где бы все поместились? Земля невелика, в окияне плавает. Все бы в воду в конце концов свалились. Не по головам же ходить?

– Сие истинно! – согласилась Феодосья.

– Аз без поры душу не вынимаю. Её Бог вложил, он и забирает. А я только тело вскрываю, чтоб душе вырваться легче было, чтоб не держали ея плоть с похотью.

«Что же я потолок не разобрала? – вспомнила Феодосья. – Надобно землю над лежанкой разворошить, чтоб душа моя в дыру вылетела. А кто же тогда меня в домовину уложит? Али мне сразу, живой в колоду лечь и накрыться? Ох, а причастит меня – кто? А может, у Смерти все уж продумано? Мне и печься не об чем?»

– Смертушка, дорогая, а принимает ли Господь без покаяния, причащения и соборования?

– Естественно! В бою ратников кто ж соборует? Никто. А смерть на поле брани – самая красная!

– И то верно, – обрадовалась Феодосья.

– Коли Смерть пришла, так ни об чем не переживай: лег под образа да выпучил глаза, всего и делов. Поверх земли лежать не оставят. Земляная домовина и бездомному от Бога припасена.

– Истинно!

– По смерти человека видна и жизнь его, – разговорилась Смерть. – Иной слабый духом кричит, сквернословит, под камнем от Смерти прячется. Жить не умел, так и умирать такого не научишь. Или другой дурень: у него жизнь на нитке, а он думает о прибытке. А ведь на тот свет ничего не унесешь, туда ворота узкие, с сундуком не пролезешь. Одна сущеглупая баба, меня увидавши, с пестом на меня накинулась!

– Да от смерти разве отобъешься? – засмеялась Феодосия.

– Истинно! А потом кричит: «Тут и постарее меня есть!» Аз ей молвлю: «Ежели пришла Смерть за бабушкой, так не указывай на дедушку». А другой от меня как побежит во весь дух, по полю скачет, ровно заяц. Или вместо боярина под образа холопа уложат, да самого говенного, какого не жалко. Гос-с-поди!.. Смерть объегорить думают!

Феодосья склонила голову пониже и принялась торопливо хлебать навар, дабы не выдать ни видом, ни звуком, как удалось-таки однажды обмануть им Смерть, плясая под дудки вокруг колыбельки братца Зотеюшки. «И на старуху бывает проруха», – подумала она.

– Зато иной прекрасный человек лег, сказал: «Прощай белый свет и моя деревня», – и преставился, – продолжала баять Смерть.

Наконец, с чувством испив навар и съевши сосновую лепешку, Смерть поднялась с лежанки и твердо стала на ноги.

– Спасибо тебе, Феодосьюшка, дорогая, за приют. За мной теперь должок! Пошла я до патриарха Нифонта. Идти еще далеко.

– А как же я? – взволнованно вопросила Феодосья и выбежала вслед за Смертью вон, неловко ухватив ея за рукав. – Смертушка, милая, аз как же?

– А что – ты? – рассеянно спросила Смерть, оправляя платье. Взгляд ее упал на рябиновые колоды. – Это чего у тебя? Одно корыто другим прикрыто, что такое? Отгадай загадку?

– Сие – домовина моя, – ответствовала Феодосья. – Мне в нея лечь прямо сей час, живой?

– Почто? – поинтересовалась Смерть.

– Как же… новопреставиться… Под дерновое одеяльце… к Агеюшке…

– Что ты ищешь живого среди мертвых? – рассеянно сказала смерть и пошла прочь. – Прощай, Феодосья!

Феодосья в ужасе кинулась следом, забежала вперед и с рыданьем кинулась под ноги Смерти.

– Смертушка, родная, забери меня!

– Не я забираю, а Бог, – недовольным голосом рекши Смерть; в мыслях она уж была у патриарха Никона в Ферапонтовом монастыре. – А Он тебе не назначил покамест.

– Аз к Агеюшке хочу! К сыночку моему!

– Не заслужила, значит, ты еще царства Божьего, не вымолила, не сотворила нужных деяний, – несколько смягчившись, промолвила Смерть. – Слушай, чадце мое. Лишить тебя жизни аз не могу: нет тебя в списках на сей день. Но приют твой и доброту аз не забуду. И обещаю тебе: как придет твой срок, то смерть твоя будет мгновенной, без мук! Ты только крикни в смертный час: «Смертушка, приди за Феодосьей-отшельницей!» – и я тут как тут буду! А теперь ступай к живым. Живому нет могилы!

Натвердо слов Евнгельских она не помнила, стало быть, цитировала не точно. Но сие было не суть важно для Феодосьюшки сей час. Ибо даже не точные, словеса сии имели такую силу, что сподвергли вдруг юную жену к ясному и внятному толкованию обстоятельств ее встречи со Смертью. Не нужно Господу, чтоб твердили Его слова наизусть и гордились точностью цитирования. Нужно Ему, чтоб краткие слова Его взрастали всепроникающей верой, большими делами и неохватными розмыслами. Иногда достаточно и ощущения Его слов, чтобы из едва уловимого аромата незаметного крошечного полевого цветка взрос благоухающий луг и благовонный сад. Так и Феодосья не из зазубренной догмы, но из ощущения слова Его взрастила превонный и прелепый, каким прекрасным может быть только то, что Им сотворено, божественный цветущий крест.