– Вот и добро. Эх, слезы бабьи, тут и высохли, – смягчился Извара. – Мы с матерью не вороги тебе, Феодосья. И так порешили, что не допотопные теперь времена, чтоб невеста с женихом впервой на свадьбе встречались. Завтра в обед приедет Юда в наш дом, и сможете вы с ним за столом побеседовать, приглядеться, дабы на свадьбе не напугалась ты рыжего-конопатого да не сбежала из-под венца с каким-нибудь скоморохом.

Мария и Феодосья вздрогнули.

– Тьфу на тебя, отец, – замахала руками Василиса.

Золовка принялась торопливо переставлять миски на столе. Феодосия через силу улыбнулась, тая волненье:

– Что ты, батюшка… Разве я вас с матушкой ослушаюсь?

…«Ох, ослушалась бы, кабы не страх за Истому. Вырвут пуп зазнобе синеглазому, ох, вырвут! А меня так и так за Юдашку отдадут», – томилась Феодосья, сжимая в руках пяльца с рукоделием.

– Ой!

Иголка уколола перст, расплылось по небесному шелку темное пятнышко.

«Почему кровь на пальце – алая, а на синем шелке делается бурая? – заинтересовалась Феодосия. И вздохнула. – Пойду у Юды проклятущего спрошу, он все знает. Ой, нет! Ну его к лешему… Заведется опять баять, что кровь – тоже соленая, и стало быть, без соли ни куда. Да я бы весь век хлеб без соли жевала, лишь бы с Истомушкой один кусок делить…»

Облизав перст, Феодосья поплелась вниз, к Юде.

– Аз заждался, – ласково изрек Юда.

– Юда Ларионов, не сыпь ты мне соль на раны, – взмолилась Феодосья. – Аз тебя второй раз в жизни лицезрею, не требуй от меня невозможного.

– Это хорошо, что ты соль помянула, значит, слюбимся мы с тобой и не один пуд соли вместе съедим.

– Пусть так, – покорно произнесла Феодосья. – Пусть так…

– А! Это твое рукоделие? И это все – тоже? – Юда обвел пудовыми ручищами разложенные на лавках и поставцах вышивки, сорочки, полавочники и прочие тканые вещи. – Золотые у тебя персточки.

Феодосья рассыпала мелкие смешинки.

– Жених на дворе, так девка – за прялку, – пробормотала она со смехом.

– Что?

– Так, пустое…

Феодосья развеселилась, вспомнив, как ожидали в доме приезда Юды. А все Матрена, сводня старая, затеяла… С утра в теплые покои, куда планировалось препроводить дорогого жениха, холопки стаскивали со всех комнат рукоделия, вроде как Феодосьюшкой изготовленные. Феодосья пыталась было поспорить, но куда там!.. Сюда же заранее привели холопку Парашку – тощую, долговязую, как репейник, и что самое ценное, кривую на один глаз. Матрена самолично, с помощью сажи, довела чумазость Парашки до самой крайней степени, долго рядила ея в рогожи и трепала волосья. Угомонилась повитуха, только когда Василиса, внезапу вошедшая в покой, гаркнула от испуга и перекрестилась:

– Ну чистое чучело!

Парашке вменялось оттенять светозарную лепоту Феодосьюшки, для чего усажена она была на короб возле печи – в зону видимости жениха. Задумывалось также, что Парашка должна будет спотыкаться о половик, разливать миску и прочим образом выказывать криворукость, но в последний момент Василиса испугалась, что полоротая девка обольет Юду пищей али помоями, и плану был дан отбой. Стоило женам заслышать за частоколом всадника, как Матрена кидалась к Феодосье и принималась бить ея по щекам, дабы ввести в румянец.

– Баба Матрена, отвяжись! – вопила Феодосья.

– Ничего, не отвалится у тебя голова, – не отступала Матрена, нащипывая Феодосьины ланиты и тыча в уста надкушенной клюквиной.

Наконец в двери ввалилась нарочно приставленная за ворота замерзшая холопка и закричала:

– Жених въехавши!

– Прялку! Прялку неси!

– Куда въехавши-то?

– В Красную Слободу! К нашему двору уж приближается!

– Веретено! Где веретено?

Феодосью дружно усадили на сундук, подсунули под бок расписную прялку, в руки – резное веретено. Матрена успела подскочить со смазанным маслом гребнем и гладко учесать волосы надо лбом Феодосьи да напялить на нее еще одну душегрею – для наилепшей полноты тела. К моменту появления жениха Феодосья так упрела, что уже начала злиться на ни в чем не повинного Юду.

Жених снял высокую суконную шапку с меховой опушкой, хотел было положить ее на короб, но испугался, обнаружив на ем кривоглазую Парашку в рогоже. Помяв шапку, он нашарил зенками образа и трижды перекрестился, кланяясь.

– Феодосьюшка, – медовым голосом испросила Матрена. – Какой утиральник подать Юде Ларионовичу, тот, который ты на той седьмице закончила, али тот, на котором ты рдяных петухов вышила?

От стены отделилась золовка Мария с двумя полотенцами в руках.

– Все сама, все сама Феодосьюшка наша срукодельничала, – усердно заливалась Матрена. – Уж все-то лето ходила в полюшко, глядела, как лен растет. Сама своими белыми рученьками пряжу пряла, полотно ткала, на солнце белила, дни напролет вышивала… Уж мы ей рекли, де-мол, у батюшки твоего челяди сорок сороков, почто свои рученьки белые натужаешь?..

Феодосья возмущенно запыхтела на сундуке.

– Доченька, хватить прясть, встреть, усади жениха дорогого, – проворковала Василиса.

– Да нет уж, маменька, пока пряжение не закончу, с места не встану, – с издевкой изрекла Феодосья.

Василиса пихнула дочь в бок.

Матрена, румяная как кулебяка, загородила Феодосью и, рьяно вырвав из ея рук веретено, подтолкнула сродственницу к столу.

– Усаживайтесь, Юда Ларионов! – поклонилась Мария.

– Благодарствуйте.

Поднимаясь с сундука, Феодосья украдом спихнула с плеч одну из душегрей, после чего повеселела.

– Как промысел? – спросила она, перебив Матренину попытку набаять Юдушке, как мастерски печет Феодосья пироги и как всю-то ноченьку пекла она рогульки для дорогого жениха.

Задав сей вопрос, Феодосья несказанно обрадовала Юду. Ибо он со вчерашнего дня, когда Извара Иванович подъехал к нему верхом и, не чинясь, предложил разговор об слиянии соляного промысла посредством женитвы, пребывал в трепете. Было Юде уже 20 лет, и давно он помышлял о браке. Но будучи три лета сиротой, не знал, как этот вопрос изладить? Важивал он к себе в покои холопок. Но хотелось ему любовей с женой! Поэтому перспективе брака с Феодосьей Юда искренне обрадовался. И теперь с энтузиазмом принялся баять про соль, то и дело указывая ложкой на серебряную солоницу.

– Не просыпь, а то поссоришься с невестой, – опережая процесс сватовства с обручением, рекла Матрена.

– Какая я невеста? Нас еще и не сватали? – недовольно произнесла Феодосья.

– А кому сватать, ежели Юдушка сиротиночка? Верно, Юдушка? – запела Матрена. – Мы эту вещь и без чужих сватов изладим?

– Сами договоримся, – подтвердила Василиса.

– Да уж у нас с Изварой Ивановичем все договореннось, – заверил Юда. – Моя варница, да ваши четыре. Всего – пятерик. А ближайшая – в Соли-Вычегодской. До нея скакать – не доскакать. Извара Иванович – из ума сложен муж! – обсказал, какие меры нужно принять, дабы пополнить наши общие кладези, погреба да наподгребья.

Юда осторожно взглянул на чумазую Парашку, размышляя, стоит ли раскрывать планы при челяди. Но желание предстать перед Феодосьей в самом выгодном свете взяло верх. «Да она, щурбан кривоглазый, кажись, в изрядном умовредии и навряд ли чего поймет».

– Сперва поклонимся мы возом соли нашему воеводе, да заодно доложим, что поганый народ утаивает от него, а стало быть, от государевой казны, соляную подать. Воевода осерчает, начнет поборы с насилием, всю-то соль до крошечки из отребья вытянет, а после этого новую цену на соль можно будет хоть до небес поднять.

Холопка на коробе икнула.

– Ой, чучело, – возмутилась Матрена. – Видишь, Юдушка дорогой, какие страхолюдные девки бывают?

Юда покосился на короб и прокашлялся, ничего не ответив.

– А наша-то Федосьюшка, как лепешечка в меду!

Феодосья возмущенно закатила глаза.

Матрена гнула свое. Упомянуто было и о белых рученьках, а также ноженьках, и о том, как батюшка с матушкой кормили ея и одевали, не щадя живота своего.

Феодосья пыхтела. Юда же внимал Матрене с неподдельным вниманием, то и дело повторяя:

– Да уж и сам вижу!..

В протяжении всех этих бесед и событий сердце Юды так размягчилось, что рукоделие, принесенное Феодосьей, он рассмотрел с необычной душевною ласкою, лишь самую малость выказав свое мужеское мировоззрение.

– Откуда же ты, Феодосья Изваровна, ведаешь, что земная твердь плавает в окиянах?

– Розмышляла об сим многие часы, – радостно призналась Феодосья. – Брат мой Путила, да и другие купцы рассказывают, что ежели на Сивер по Двине обозом поедешь, уткнешься на студеное Сиверское али Белое море. На Казанские, Астраханские земли поедешь али к крымцам, уткнешься в Евксинское, по-иному – Черное море. По Двине товар повезешь, опять в море ткнешься – в Балтийское. И так кругом, куда ни глянь, вокруг тверди – окияны соленые.

Упоминание про соль Юде понравилось.

– Значит, твердь земная плавает в неопределенном, сиречь безразмерном, окияне. Вот только в каком сосуде плещется сей окиян? Ведь без сосуда он бы растекся? А куда растекся – тоже вопрос? Вот над чем я сейчас размышляю.

Юда глядел на Феодосью, вылупив белесые зенки и раззявив рот. Наконец он встряхнулся, закрыл хлебало и нахмурился. Оглянувшись на спящих женщин, Юда сжал пясть и осторожно приставил ее к Феодосьиному виску. Поталкивая легонько кулаком, Юда пригрозил:

– Вот тебе за эти розмышления, вот тебе! А как станешь моей женой, выбью я из тебя сии мысли не пястью, а палицей.

Феодосья охнула и сжалась. В груди у нее запекло.

Юда дернул из ея дланей рукоделие.

Феодосья очнулась. Вырвала вышивку и завопила:

– Ах ты, соленая борода! Изыди вон, прыщ соленый! Али ты не видишь, тошно мне от твоих рыбьих зенок! Синие я люблю!

Василиса с Матреной подскочили на сундуках. Парашка свалилась с короба.

– Окромя синих глаз не нужны мне другие!

Золовка Мария вскочила с лавки, ринулась к Феодосье и зажала было ей рот ладонью. Но вдруг охнула и изринула иерихонским воплем: