Феодосья посмеивалась украдкой в протяжении россказней об устрицах – она их видела в книге морских монстров. Но вздрогнула от страха после баяния о сере: счастье, что едет она не в Палестины, где можно ненароком низвергнуться через сие Мертвое море в ад, а в греческие летящие вверх Метеоры, с которых, Бог даст, досягнет она небесного рая, в коем пребывает Агеюшка.

– Есть в окияне летающие рыбы, – баял другой купец. – И поющие свистом. И огромный слизень с осемью хвостами, которыми утаскивает корабли под воду.

Путники не знали, верить или нет?

«Вот бы повитуху Матрену сюда, – с улыбкой подумала Феодосья. – Уж она бы затмила всех своими правдивыми побасенками».

Путешественников тронул рассказ о богомольце, которому в святом Иерусалиме упал на ноги колокол, а он со слезами на глазах благодарил Бога за счастье принять муки там, где Христос их принимал.

В один из дней стали все самовидцами столкновения двух кораблей. Феодосья вскрикнула при виде с воплями падающих в воду людей.

А в самом въезде в Азов по реке проплыли растерзанные тела, и караван обошла ужасная весть об ограблении впереди идущих баркасов.

Мужчины нахмурились и покрепче ухватились за рукоятки кинжалов.

А Феодосья забилась на полати в деревянной клетушке и истово помолилась взятым в путь образкам Николая Чудотворца и Богоматери Одигитрии – защитникам путешествующих.

Она боялась не ранений или смерти, а того, что в битве с грабителями обнаружится ее женская суть.

Жаркая молитва помогла: вскоре путешествующие в тревоге увидели на круче дюжину всадников с копьями, увешанными пучками волос и полосами кожи, которые, поглядев на баркас, ускакали прочь.

Все с ликованием благодарили Бога за спасение.

Азов очаровал Феодосью.

Шумная пристань – опытный паломник пояснил, что она называется порт, – суета, яркие чужестранные одежды, прилавки с рыбой и неописуемое сладкое воние моря.

Гость, имевший чертеж с землеописанием, вновь раскинул его и указал дальнейший маршрут. От острова Крит, запомнила Феодосья, выход на Средиземное море, налево – путь в Иерусалим, направо – на Афон. Феодосье же с десятком монахов предстояло, минуя святую гору Афон, пешком или верхами достигнуть в глубине грецкой Фессалии монашеской республики Метеоры.

До Царьграда плыла изрядная двухмачтовая барка, изящно и грозно изукрашенная изображениями льва и единорога. Феодосья из рассказов попутчиков уже знала – ладья для морского плавания не должна иметь гвоздей, ибо в Средиземном море много по дну лежит камня под названием «магнит», и сей магнит притягивает к себе всякое железо, потому гвозди могут выскочить, и корабль рассыплется.

Зрелище морских просторов привело Феодосью в смятение.

Она уже слышала, что Земля – кругла, словно репа, и зрение шеломля, или, по-научному, горизонта, вроде бы подтверждало это весьма спорное утверждение, но как же тогда не выливалась из земного шара с краев морская вода? А если буря и море взволнуется? Непременно выплеснется и потечет на небо? Может, сия вода, как и испарившаяся в облака, выпадает потом грозой? Но тогда дождь над окияном должен быть соленым? А ежели не выплескивается вода из чаши морской, то что ее притягивает назад? Что может удержать воду на репе? Ничто. А на столь же круглой Земле? Ясно, что должна внутри ея быть сила притяжения, но ведь в глубинах – только ад. Неужели ад удерживает все на земле? Пожалуй, так и есть. Значит ли сие, что все, что на земле, – пакость и зараза? И лишь чистое и светлое, как душа Агеюшки, может преодолеть земное тяготение и взлететь на небо? Сам по себе сей факт неплохо укладывался в теорию Феодосьи. Но как же тогда цветы и плоды – почему оне не улетают на небеса? И сможет ли она, грешная Феодосья, на серебряной ступе с зарядом пороха взлететь на небесные сферы, обитель безгрешных? Феодосья в отчаянии вздохнула. Зримое и знаемое пока еще не могли прийти к согласию в ея уме. Она не знала, чему верить: собственным очесам или мировой научной мысли? А потому хмурила лоб и сводила узорные брови почти весь путь.

К счастью, выдался он спокойным: до берегов грецких путешественники не встретили ни пакостей, ни злоключений, окромя, что один путник низринулся в пучину вод, а у Феодосьи случились месячные женские тяготы. Впрочем, она запасла в дорогу затычки из мягкого сена, завязанного в льняные тряпицы, и, сославшись на морскую тошноту, четыре дня пролежала в дощатой каморке в утробе барки. Лежа на соломенном матрасе, повторяла она грецкий словник: да – «нэ», нет – «охи», много – «поли», маленький – «микро», хорошо – «кала», добрый вечер – «калиспэра». А когда вышла из каморки на волю, с восторгом узрела вдали голубые горы и сбегавшие по уступам белые дома с плоскими красными черепичными крышами. На выступающем в море мысу основательно стоял каменный городок, по-грецки – крепость. У его подножия, в заливе, кишел порт, небольшой, но пестротный и живой.

Вскоре баркас пристал к берегу.

Монахи не могли сдержать грешного любопытства и обошли лавки и прилавки порта.

Торговали здесь серу, чтоб высекать огонь, но все дружно подвергли сей товар критике, поскольку известно, что лучше всего высекать искры кресалом, а сера – от дьявола. Торговали мыло грецкое, темно-зелейного цвета, сваренное из оливкового елея. Попробовала Феодосья и само сие масло – зеленое и зело перченое, так что запершило глотку. Продавали черный ладан, мастику, вино доброе, всякий овощной фрукт, орехи, сладкие царские рожки и живых пучеглазых рыб.

Возле одной лавки, для приманивания покупателей, в деревянном загоне сидела угрожающего вида птица, строфокамил африкийский, как сообщил один из знающих монахов.

Птица сия ростом досягала Феодосье до уха, голову имела утячью, глотку без перьев, крылья кожаные, ноги журавлиные, на ногах – копыта. И сим копытом норовила пнуть зрителей.

«Ох, не кривила повитуха Матрена, бая об африкийских чудовищах», – в удивлении покачала головой Феодосья.

Опытный монах по имени Вассилис, хорошо знавший по-грецки, повел паломников через площадь – «агору» – по узкой улице, вымощенной камнем. Феодосья тянула шею и оглядывалась: между белыми домиками с голубыми дверями и ставнями виднелась то шелковица, то райская смоква, а один двор – «перистиль» – венчала финиковая пальма со свисающими метелками желтых цветков. Пальма оказалась вовсе не перевернутой елкой, как полагала когда-то, живя в Тотьме, Феодосья.

Зашли в базилику, сложенную из пестрого камня.

О! Что за реликварий ждал там путников!

Великолепные перламутровый дискос и потир синего стекла, вышитые покровцы и воздухи, золототканые антиминос и илитон, дарохранительница, водосвятная каменная чаша. Один из образов был обрамлен перламутровыми створками и раковинами морских обитателей.

– Вот они, рыбьи кости! – торжествуя, прошептал Вассилис недоверчивым слушателям.

Все подивились и вышли на залитую солнцем улицу. На окраине селения, возле утрамбованной серой дороги, уходящей в поле, путников ждали лошаки и даже невероятный зверь – верблюд, привязанный к огромному, развесистому царьградскому рожку с остатками прошлогодних стручков на вершинах. Феодосья впервые видела дерево, на котором растет любимое состоятельными москвичами лакомство.

Сговорившись в цене, монахи, перекрестясь, воссели на ослятей. Феодосья опасливо угнездилась на ковровом седле, прижалась ногой, кою тот час принялись кусать блохи, к горячему, булькающему брюху ослятя и потрусила по камням и пыльной стелющейся заразе.

Вереница сперва двигалась вдоль пшеничного поля, усеянного по кромкам алыми маками. Затем все поле стало алым.

– Прелепо! – улыбнулась Феодосья случившемуся рядом монаху. – У нас такого засилья цветов нет.

– Семь лет мак не родил, а голода не было! – уперся патриотично настроенный попутчик и, вздернув русую бородку, подпнул ослятя копытцами сапог.

Потянулись ряды маслинных деревьев – старые, с седыми, перекрученными стволами, и молодые, с узкими листочками. Миновали деревушку с разбежавшимися по сторонам робкими козочками. И вдруг Феодосья увидела посаженные ровными рядами деревья, усыпанные яркими оранжевыми мандаринами! Такой же, только высушенный плод перекатывался и постукивал в чудесной склянице, подаренной возлюбленным Истомой. У Феодосьи забухало в сердечной жиле…

«Что как Истома шел сим же путем в летящие ввысь Метеоры? – возликовала, отринув доводы разума и утратив всякую логику, Феодосья. – Иначе откуда мог он взять забаву с мандарином? А ежели пребывал Истома в православных грецких землях, то не мог он быть разбойником и бийцем, торговавшим табачным зелием. И значит, казнен был по гнусному навету, не справедливо. А коли так, и Агеюшка рожден не от государственного преступника, а от честного мужа, невинно пострадавшего от людской злобы».

Феодосья блаженно улыбалась.

Как поле, усаженное цветами, как жужжание пчелки, как плескание прозрачной воды была улыбка ее.

Ей хотелось запеть, раскинув руки, закружиться веретеном, упасть среди алых маков и глядеть в лазоревые грецкие небеса.

Феодосья поскребла ногу, кусаемую блохой, и засмеялась: встреча с мандариновыми садами – добрый знак, не иначе, ждало ея впереди, в Метеорах, самое счастливое событие!

На ночевку встали возле бьющего из скалы святого источника.

Вода в нем была превкусной – холодной и сладкой, и невозможно было остановиться, чтоб не пить ее.

Легли под навесом из сухих пальмовых листьев и тростника.

Купно расстелили шерстяные войлоки – от змей, завязали ушеса, чтоб не влез скорпион – пустынный рак, имеющий на хвосте коготь, поглядели на сверкающую звездами небесную сферу и усонмились с любовью в сердце.

Метеоры предстали неожиданно.

Открылась по выходе из зарослей акаций и густого ивняка над ручьем долина с селениями.

– Каламбаки и Кастраки, – сообщил Вассилис.

Все оживились и повернули головы к горам, укрывающим вдали долину.