Внутреннее убранство дома было очень простым.

В коридор нижнего этажа выходили четыре двери: из столовой, зала, спальни и кабинета.

Столовая и зал соединялись друг с другом так же, как кабинет и спальня.

Верхний этаж был распределен иначе: лестница, по которой в него входили, вела в переднюю, где были три двери: прямо против входа — дверь в небольшой зал, а по бокам — в спальню и уборную.

Верхний этаж предназначался для прислуги, и там, кроме комнат для нее, была прачечная.

Маркизе дом казался слишком малым и годным лишь для житья летом; баронесса, улыбаясь, сказала ей, что они переедут на зиму в Лондон; маркиза поверила этому обещанию и согласилась с выбором своей дочери.

Но домик не был меблирован; надобно было все купить или все нанять. Герцогиня де Лорд и маркиза де ла Рош-Берто, поминутно представлявшие себе, что Франция будет наказана, эмигранты возвратятся в Париж, законная династия водворится на престол, стояли за наем, но госпожа Марсильи, смотревшая на вещи с точки зрения гораздо более положительной, рассчитала, что в три года она заплатит за наем столько же, сколько стоит покупка, и решилась купить всю нужную мебель и все хозяйственные принадлежности, приглашая свою мать выбрать себе комнату, чтобы немедленно убрать ее по ее желанию. Для маркизы и ее гардероба весь дом был слишком мал; она говорила, что в ее замке в Турени у нее были шкафы, в которые можно было бы спрятать все комнаты этого домика; она говорила правду, — но это было в Турени, а не в Англии; надобно было решиться. Пройдя раз двадцать весь дом, осмотрев все углы и закоулки, маркиза выбрала себе спальню и кабинет нижнего этажа.

Баронесса желала как можно скорее водвориться в своем новом жилище, и на другой день герцогиня де Лорд послала на ферму своего обойщика. Баронесса восстала против таких аристократических распоряжений, откровенно признаваясь герцогине, что у нее не более ста тысяч франков, считая в том числе и бриллианты маркизы, но герцогиня отвечала, что с этой суммой при бережливости госпожа Марсильи может прожить пять или шесть лет, а так как войска были не далее пятидесяти верст от столицы, то ясно было, что они прождут спокойно столько времени до своего возвращения; притом, имея фермеров и земли, можно получать деньги из Франции.

Все эти рассуждения казались герцогине и маркизе столь непреложными, что они не могли понять, что баронесса ими не убеждается; впрочем, последняя сделала уступку — приняла обойщика, но решила сама купить мебель.

Неделю спустя загородный дом был готов к принятию новых хозяев; все было очень просто, но чрезвычайно опрятно и отличалось хорошим вкусом. Надобно было все купить! Белье, серебро, мебель, платье и пр., так что, при всей экономии баронессы, у нее вышло двадцать тысяч франков. Это была пятая часть всего ее богатства. У нее остались десять тысяч ливров, данные Пьером Дюраном, и на шестьдесят или восемьдесят тысяч франков бриллиантов маркизы.

Этим можно было прожить пять или шесть лет, и, несмотря на недоверчивость, поселенную в сердце госпожи Марсильи прошедшими несчастьями, она не могла не повторять мысленно, что в течение пяти-шести лет может случиться многое.

В самом деле, в шесть лет совершилось много важного. Но покуда мы, по счастью, должны заняться только загородным домиком и его обитателями.

VII

Воспитание

Конечно, маркиза нисколько не помогала дочери в устройстве их жилища, и поэтому все время приготовлений провела у герцогини де Лорд, упросив госпожу Дюваль помочь ее приятельнице, баронессе.

Госпожа Дюваль была англичанка мещанского происхождения, но отлично образованная, так что благодаря воспитанию могла сделаться наставницей. К участию, которое внушило ей к баронессе общее их несчастье, присоединилась и признательность за тысячи мелких услуг, так что в шесть дней, проведенных этими двумя женщинами вместе для снабжения загородного дома всем нужным, между ними образовалась приязнь, при которой госпожа Дюваль с удивительным тактом умела сохранить расстояние, положенное светом между ею и баронессой.

Дети, не понимавшие еще ничего этого, то боролись на лугу или на ковре зала, то бегали друг за другом или рука об руку по аллее сада.

Через неделю все было готово. Госпожа Дюваль взялась найти баронессе женщину, которая могла бы готовить и смотреть за хозяйством, и воротилась в Лондон.

Детям было очень грустно расставаться.

На другой день герцогиня де Лорд приехала с маркизой и привезла горничную-француженку, которую маркиза наняла лично для себя.

Баронессе было очень неприятно это неожиданное увеличение прислуги, но, зная аристократические привычки матери, она думала, что было бы жестоко лишать этой прихоти маркизу, стольким уже пожертвовавшую в нынешних обстоятельствах.

Конечно, эти обстоятельства нисколько не зависели от воли баронессы. Госпожа Марсильи привыкла к удобствам жизни, как и ее мать, и, следовательно, так же и страдала в своем стесненном положении, но есть люди, забывающие себя для других, — госпожа Марсильи принадлежала к числу их и заботилась единственно о своей матери.

Что касается Цецилии — она не понимала еще здешнего мира: счастье и горе были для нее пустыми словами, которые она повторяла, как эхо, не сознавая их важности и не делая различия в тоне, которым их произносила. Она была прелестная девочка трех с половиной лет, красивая и кроткая, одаренная всеми прекрасными качествами женской природы; счастливое создание, ожидающее только плодотворного действия материнской любви, чтобы соединить в себе все добродетели; все прекрасное встречала она улыбкой — так весенний цветок улыбается солнцу.

Баронесса оценила это счастливое расположение и предоставила себе одной заботу развить его. Впрочем, маркиза охотно предоставила ей эту заботу. Конечно, она любила свою внучку, стороннему взгляду показалось бы с первого взгляда, что она любит ее более матери. Она звала ее к себе из одного угла комнаты в другой, приказывала приносить ее из сада, горячо целовала, но после десяти минут свиданья дитя начинало ей надоедать, и она отсылала его к своей дочери. Маркиза в сорок пять лет любила Цецилию так, как некогда, будучи сама ребенком, любила свою куклу. Цецилия не была для нее необходимостью, как для ее дочери, а составляла минутное развлечение. В минуту энтузиазма маркиза пожертвовала бы жизнью для своей внучки, но не была бы в состоянии переносить для нее какое-нибудь лишение в течение одной недели.

Однако с первого дня между маркизой и баронессой возник спор о воспитании Цецилии.

Маркиза хотела, чтобы ей дали блестящее образование, достойное места, которое ее внучка займет в свете, когда король, отомстив своим неприятелям и снова сев на престол, отдаст баронессе потерянное ею состояние, увелича его процентами благодарности. Поэтому ей нужны учителя языков, рисования и танцев.

Баронесса, со своей стороны, была совершенно противоположного мнения; женщина с умом и чувством, она видела вещи в их настоящем виде. Король и королева заключены в Тампле, она и мать в изгнании; поэтому будущее казалось ей неверным и более мрачным, нежели блестящим, — для такого будущего надобно было воспитать Цецилию. Воспитание, которое сделало бы ее простой, неприхотливой, довольной малым, считала она в настоящее время самым приличным; потом, если бы обстоятельства переменились к лучшему, она могла бы по хорошей основе, ею сотканной, вышить узоры более блестящего образования.

Для того чтобы дать своей дочери учителей танцев, рисования и языков, ей нужно было не то состояние, которое было. Правда, маркиза предлагала пожертвовать на это воспитание частью своих бриллиантов, но и тут баронесса, видя далее своей матери, искренне поблагодарила ее за любовь к внучке, любовь, которая заставляла ее жертвовать тем, что ей было всего дороже на свете, и просила ее поберечь бриллианты на случай крайности, которая, если настоящее положение дел во Франции продолжится, не замедлит посетить их.

Занимаясь сама воспитанием дочери, баронесса могла дать Цецилии первоначальные понятия о всем нужном девушке, и, кроме того, непрестанно окружая ее материнским надзором, развивать в ней чувство всего прекрасного, вложенное природой в сердце малютки, и устранять дурные наклонности, которые могли быть привиты посторонним влиянием.

Маркиза, не любившая спорить, скоро уступила баронессе, и госпожа Марсильи немедленно занялась воспитанием дочери. Великие и святые души находят утешение своей печали в исполнении своих обязанностей. Горесть баронессы была велика, но сладко было бремя, ею на себя возложенное.

Распределение времени занятий сделано было баронессой. Она была убеждена, что ребенок, играя, может приобрести первые сведения о том, что некогда должна знать женщина, — она умела представить Цецилии труд забавой, и дитя приучилось к нему тем легче, что всякий труд указывала ей мать, которую она обожала. Утро посвящалось чтению, письму и рисованию, после обеда музыке и прогулке.

Эти различные занятия перемежались завтраком, обедом и ужином, после которых нижний этаж делался на некоторое время местом соединения маленького семейства.

Само собой разумеется, что через некоторое время маркиза перестала являться к завтраку, который подавался в десять часов и слишком противоречил ее привычкам. Тридцать лет маркиза вставала между одиннадцатью часами и полуднем и ни разу, никому, даже мужу, не показывалась без пудры и мушек. Поэтому ей было слишком тяжело следовать этому образу жизни, и она уклонилась от него; ей, как и в отеле на улице Вернель, приносили шоколад в постель.

Заботы о хозяйстве и о воспитании дочери занимали все время баронессы. Маркиза проводила весь день в комнате, читая сказки Мармонтеля и романы Кребильона-сына, между тем как Аспазия, так называлась горничная маркизы, которой после туалета маркизы нечего было делать, шила или вышивала, сидя подле нее, заполняя своим разговором то время, в которое маркиза не читала.