В пять часов маркиза, баронесса и маленькая Цецилия снова разместились в тележке, а Пьер Дюран сел на оглобли. Они выехали без затруднения. Отъехав полмили от города, свернули на проселочную дорогу, к маленькому загородному дому, купленному госпожой Амброн в четверти лье от моря. В этот дом обыкновенно приезжали за путешественниками, которые хотели переехать в Англию.

Мадам Амброн желала сама присутствовать при их отъезде. Эта достойная женщина встретила баронессу, ее мать и дочь; было десять часов вечера.

В полночь постучались в двери — то был сам хозяин шлюпки. Баронесса, по условию, заплатила ему пятьдесят луи вперед; остальные должно было отдать на английском берегу.

Женщины завернулись в шубы; мадам Амброн поддерживала маркизу, ужасавшуюся при мысли идти пешком половину лье и ночью; Пьер Дюран взял на руки Цецилию, и все отправились в путь.

По мере приближения их к морю увеличивался печальный шум прибоя, и маркиза трепетала при мысли, что ей придется пуститься по морю в маленькой шлюпке, и предлагала лучше спрятаться где-нибудь в провинции.

Баронесса время от времени поглядывала на маленькую Цецилию, спавшую на руках фермера, и молча отирала слезы.

Пришли к берегу, крутому, как гранитная скала; надобно было спускаться; маркиза совершенно потерялась от испуга.

Тропинка, шириной в два фута, вилась по этой стене; баронесса взяла свою дочь из рук Дюрана и пошла вперед, за ней последовала мадам Амброн, опираясь на фермера; маркиза, поддерживаемая перевозчиком, замыкала шествие.

Когда сошли вниз, баронессу объял невольный страх. На всем горизонте не было видно ни лодки, ни людей, но перевозчик свистнул, и появилась черная точка, увеличивавшаяся по мере приближения, то была лодка с двумя гребцами.

Госпожа Марсильи в последний раз обернулась, чтобы поблагодарить мадам Амброн и проститься с Пьером Дюраном; добрый фермер вертел шляпу с видом человека, который хочет, но не смеет что-то сказать.

— Ты хочешь сказать мне что-нибудь, друг мой? — спросила баронесса.

— Извините… простите… баронесса, — сказал Пьер Дюран, — потому что не мое дело мешаться.

— Ничего, говори, любезный Дюран, — все, что ты мне скажешь, будет принято с удовольствием.

— Я хотел вам сказать, — продолжал фермер, — что, может быть… принужденные ехать так неожиданно, в такую дорогую страну, как Англия, не зная, сколько времени вы в ней останетесь…

— Ну! Что же? — спросила баронесса, видя, что Дюран колеблется.

— То, что вы, баронесса, — отвечал фермер, — не собрали столько денег, сколько бы нужно.

— Я понимаю тебя, мой друг, — сказала баронесса, пожимая ему руку.

— И, — продолжал Дюран, — если бы баронесса… так как аренда наша продолжится еще шесть лет и, надеюсь, будет снова возобновлена, если бы баронесса, говорю я, позволила мне заплатить ей за два года вперед… то оказала бы мне большую милость, потому что разбойники могут отнять у нас эти деньги, и они были бы гораздо сохраннее в руках баронессы. Одним словом, приняв девять тысяч франков, баронесса доставила бы нам большую радость. Они здесь, в этом мешочке — все луидорами. О! Вы можете их взять спокойно; нет ни одного обрезанного.

— Я принимаю их, мой друг, — сказала баронесса, — мы увидимся снова, во времена более счастливые. Будь покоен, Дюран, я никогда не забуду твоей преданности.

— Садитесь скорее, — закричал лодочник, — какой-нибудь таможенник вздумает делать объезды, и тогда мы пропали.

Баронесса в последний раз пожала своей нежной и белой рукой мозолистую руку Дюрана и, обняв мадам Амброн, вскочила в лодку, где ее уже ждали маркиза и Цецилия.

В это время раздался крик: «Кто идет?»

— Отваливай, — сказал лодочник, — и в путь. Живее!

И, прыгнув в лодку, он ногой толкнул ее в море.

Десять минут спустя приехали на корвет, а через день три беглянки сошли на берег в Дувре.

VI

Выйдя на берег, баронесса хотела тотчас нанять карету в Лондон, но маркиза объявила, что так как они счастливо выехали из Франции и достигли безопасного места, то не сделает ни шагу более в смешном наряде, в который она принуждена была одеться. Не видя в этом ничего неудобного, баронесса согласилась; она почти всегда исполняла требования маркизы де ла Рош-Берто, часто безумные, с той дочерней покорностью, которую можно еще встретить в знатных фамилиях, сохранивших предания 17-го века.

Баронесса приказала отвезти себя в лучший дуврский отель, и там, несмотря на усталость и необходимость отдыха, маркиза отперла ящик, спрятанный ею в одноколке, вынула из него прежнее свое белье и платье и, с пренебрежением отбросив ненавистную для нее крестьянскую одежду, начала свой туалет, который окончила, только когда напудрилась и причесалась с такой тщательностью, как если бы вечером должна была представляться королеве.

Все заботы баронессы были сосредоточены на маленькой Цецилии, по счастью, довольно легко перенесшей морское путешествие; но так как она спешила приехать в Лондон и выбрать постоянное местопребывание, то в тот же день нашла места в дилижансе, который отправлялся в столицу в девять часов утра на следующий день.

Английские дилижансы очень удобны, поэтому маркиза села в него без отговорок, особенно когда увидела, что по заботливости своей дочери ее место отделено от всех других путешественников.

Переезд из Дувра в Лондон был скор по обыкновению. Путешественницы, почти не останавливаясь, проехали Кентербери и Рочестер и в тот же день приехали в Лондон.

Баронесса была столь грустна, что не могла смотреть вокруг себя, но маркиза была в восторге; она видела ливреи, гербы, пудру — вещи, которых уже не видела около трех лет, и Лондон показался ей прекраснейшим из городов, а англичане — величайшей нацией на свете.

Путешественницы остановились в Голден-сквер, в отеле, указанном им госпожой Амброн; это было недалеко от Риджент-стрит, и баронесса тотчас же послала к герцогине де Лорд известить ее о своем приезде.

Вечером пришла герцогиня, она была очень дружна с баронессой и предложила ей свои услуги, если та хочет избрать Лондон местом постоянного жительства.

Но у баронессы Марсильи были другие намерения: она хотела во все время пребывания за границей жить уединенно и спросила у герцогини, не знает ли она хорошенькой деревушки, в которой бы ей можно было поселиться и посвятить себя воспитанию дочери. Герцогиня назвала ей Гендон, соединявший близость к столице с уединением деревни, и баронесса дала себе слово поспешить на следующий день в маленький рай, который ей рекомендовала ее подруга.

На другое утро баронесса и маркиза нанесли герцогине ответный визит, и первой заботой баронессы было узнать о госпоже Дюваль, мужу которой и баронесса и маркиза были обязаны своим спасением. Герцогиня велела ее позвать, и через несколько минут вошла госпожа Дюваль в сопровождении своего сына, прелестного десятилетнего мальчика, который тотчас же стал товарищем в играх маленькой Цецилии.

Баронесса, рассказав госпоже Дюваль, как они были спасены ее мужем, передала ей его поручение; бедная женщина выслушала ее слова с истинной благодарностью, потому что более трех месяцев не имела никаких известий от мужа: он боялся писать по почте и пересылал ей известия о себе только изредка, через других, но эти случаи становились все реже и реже, а между тем наступили кровавые дни 10 августа, 2 и 3 сентября, и бедная женщина не знала, не был ли он в числе жертв.

Узнав о муже, она позвала своего сына, который подошел, ведя под руку маленькую Цецилию.

— Генрих, — сказала она, — попроси у баронессы позволения поцеловать руку и поблагодари ее за известие, что твой отец еще жив.

— А где мой папа, маменька? — спросила маленькая Цецилия.

Бедная баронесса залилась слезами и, обняв обоих детей, расцеловала их, что очень показалось странным маркизе.

Вечером баронесса получила от герцогини письмо, которым та уведомляла ее, что не позволит ей ехать одной в Гендон, а заедет за ней и они вместе отправятся в деревушку, место будущего ее жительства.

На другой день, в 10 часов, герцогиня де Лорд приехала к баронессе: она и маленькая Цецилия были готовы, но маркиза еще не кончила туалета.

Гендон был в нескольких милях от Лондона; они проехали их в два часа. Баронесса была обворожена спокойным и скромным видом английских загородных домов: женщина простого вкуса, любившая внутренние наслаждения, она, особенно после смерти мужа, мечтала об уединенной жизни в каком-нибудь маленьком домике, подобном тем, которые ей поминутно попадались на дороге; ей казалось, что в таких жилищах существование должно быть если не счастливо, то почти всегда спокойно.

Гендон в самом деле, согласно словам герцогини, был одной из тех маленьких английских деревень, которых в Голландии и Бельгии находим только жалкие осколки. Баронесса спросила, отдаются ли внаем какие-нибудь дома, и ей указали пять или шесть.

Баронесса так сильно желала поселиться в одном из этих красивых домиков, что пустилась в поиски и хотела снять первый встретившийся ей, не веря, чтобы мог быть другой, красивее и удобнее. Но герцогиня, лучше ее знавшая внутреннее устройство этих маленьких жилищ, уверила ее, что она найдет другой, гораздо более удобный, и, поверив ей, госпожа Марсильи продолжала осмотры.

В самом деле, пятый или шестой домик был так хорош, что и герцогиня признала, что едва ли можно найти лучший. Его наняли за восемьдесят фунтов стерлингов в год, с тем что баронесса Марсильи имела право переехать в него в тот же день.

Это был небольшой двухэтажный домик, белый, с зелеными ставнями, окруженный зеленой решеткой, увитой растениями, листья которых в это время года приняли пурпурный цвет; перед домом был двор, а стороны дороги, ведущей к дому, были усажены цветами. Три ступени вели к двери такого же цвета, как и ставни, посередине которой висел медный молоток, блестевший как золото. Дверь вела в коридор, который выходил в маленький сад с зеленой лужайкой; кругом шла аллея, осененная группами акаций, в глубине была сельская беседка со столом и четырьмя стульями; наконец, небольшой ручеек, мило журчавший, перепрыгивая через маленькие скалы, и образовавшийся под ними бассейн, который мог бы высушить один луч южного солнца.