Когда мы спускались в лифте, я выразила свое изумление:

— А ведь он был таким кокаинистом.

— Похоже, ты сожалеешь, — заметил ты.

— О, я уверена, он сейчас гораздо счастливее.

Я не была уверена. В те дни я все еще считала здравомыслие подозрительным. Действительно, когда-то мы здорово веселились, и я испытывала непостижимое чувство утраты. А в тот день я восхищалась массивными дубовыми столом и стульями, купленными за бесценок на домашней распродаже на севере штата, пока ты с поразившим меня терпением покорно проводил полную инвентаризацию кукол «Детишки Капустная грядка», принадлежавших младшей дочке. Мы искренне расхваливали неординарный салат, ибо в ранние восьмидесятые козий сыр и вяленые томаты не успели выйти из моды.

Еще несколько лет назад мы договорились, что вы с Брайаном не будете спорить из-за Рональда Рейгана, — для тебя он был добродушным предметом поклонения с обаятельной улыбкой и финансовым гением, восстановившим национальную гордость; Брайан считал его почти идиотом, который обанкротит страну снижением налогов на богачей. Пока девочки с недетской громкостью крутили одну и ту же песню «Эбони энд Айвори» и подпевали невпопад, мы придерживались нейтральных тем, и я с трудом подавляла раздражение. Ты сокрушался, что «Никс» не попали в плей-офф, а Брайан талантливо изображал спортивного фаната. И все мы были разочарованы скорым завершением последнего сезона «Все в семье», но согласились, что шоу выдохлось. Единственный спор в тот вечер закрутился вокруг аналогичной судьбы сериала «Чертова служба в госпитале МЭШ». Прекрасно зная, что Брайан боготворит Алана Альда, ты обозвал его ханжой.

Однако ваши споры были пугающе добродушными. Слабостью Брайана был Израиль, и меня подмывало как бы между прочим упомянуть «иудейских нацистов» и взорвать его любезный фасад. Правда, вместо этого я спросила Брайана о теме его нового сценария, но так и не получила вразумительного ответа, поскольку старшая девочка залепила жвачкой белокурые волосы своей Барби. Брайан положил конец рассуждениям о растворителях, решительно отхватив пострадавший локон ножом, что немного огорчило Луизу, — единственный шумный эпизод, а в целом никто не выпил лишнего, никто не обиделся. У них был милый дом, вкусная еда, милые дочки — милые, милые, милые.

Я сама себя разочаровала, сочтя наш идеально приятный ленч с идеально приятными людьми несовершенным. Почему я предпочла бы драку? Разве обе девочки не очаровательны? Так имело ли значение то, что они беспрерывно прерывали беседу, и за весь день я так и не смогла закончить ни одной мысли? Разве я не была замужем за человеком, которого любила? Так почему какой-то порочный бесенок, сидевший во мне, хотел, чтобы Брайан сунул руку под мою юбку, когда я помогала ему принести с кухни вазочки с мороженым «Хааген-даз»? Вспоминая прошлое, я с полным правом могла бы лягнуть себя. Всего через несколько лет я заплатила бы любые деньги за простую семейную вечеринку, во время которой самым худшим проступком детей была бы жвачка в волосах.

Однако в вестибюле ты громогласно объявил:

— Это было бесподобно. Они оба потрясающие. Надо поскорее пригласить их к нам, если, конечно, они найдут приходящую няню.

Я придержала язык. Ты не стал бы выслушивать мои мелочные придирки. Не был ли ленч скучноват, не показалась ли тебе вся эта игра «Папочка лучше знает» придурковатой и пресноватой (наконец я могу признаться, что мы с Брайаном переспали на одной вечеринке еще до нашего с тобой знакомства), а ведь Брайан когда-то был заводилой в любой компании. Вполне вероятно, ты чувствовал то же, что и я, и эта, по всей видимости, удачная встреча показалась тебе такой же унылой и пресной, но вместо предпочтения другой очевидной модели — мы же не собирались бежать за граммом кокаина — ты проигнорировал реальность. Они — хорошие люди и хорошо нас приняли, следовательно, мы отлично провели время. Другой вывод был бы пугающим, вызывающим призрак не упоминаемого в приличном обществе порочного пристрастия, без коего мы не могли прожить, но смириться с которым тоже не могли, и менее всего могли вести себя в буквальном соответствии со сложившимися стереотипами.

Ты рассматривал искупление как закон желания. Ты презирал людей (таких, как я) за упрямую, смутную неудовлетворенность, поскольку считал, что неспособность принимать простую радость жизни говорит о слабости характера. Ты всегда ненавидел разборчивых в еде, ипохондриков и снобов, презирающих «Язык нежности» только из-за популярности этого фильма. Хорошая еда, милый дом, милые люди — чего еще я могла желать? Кроме того, хорошая жизнь не стучится в дверь. Радость — это работа. Итак, раз ты достаточно потрудился, чтобы поверить, будто мы — в теории — хорошо провели время с Брайаном и Луизой, значит, мы действительно хорошо провели время. Единственным намеком на то, что на самом деле встреча тебя утомила, был твой преувеличенный энтузиазм.

Выходя через вращающиеся двери на Риверсайд-Драйв, я не сомневалась, что мое смутное беспокойство скоро пройдет, хотя те же мысли вернутся, чтобы преследовать меня. Однако я не предвидела, что твое навязчивое желание запихнуть бурный уродливый опыт в опрятную коробку, как прибитую к берегу корягу — в дорогой чемодан, и искреннее смешение понятий есть и должно быть, твоя врожденная склонность ошибочно принимать то, что ты имеешь, за то, чего ты отчаянно хочешь, приведут к таким разрушительным последствиям.

Я предложила пройтись до дома пешком. По роду своей работы в путеводителе «На одном крыле», я всюду ходила пешком, и импульсивность была моей второй натурой.

— До Трибеки миль шесть или семь! — возразил ты.

— Ты взял бы такси, чтобы попрыгать через веревочку семь тысяч пятьсот раз перед матчем «Никсов», но боишься, что энергичная прогулка тебя переутомит.

— Да, черт возьми. Все в свое время.

Если не считать ограничение физической активности и аккуратность, с которой ты складывал свои рубашки, твой образ жизни был достоин восхищения. Однако в более серьезных ситуациях, ранклин, я была менее очарована. Со временем аккуратность легко соскальзывает в ортодоксальность.

Итак, я пригрозила, что пойду домой пешком в одиночестве, и добилась цели. Через три дня я улетала в Швецию, и ты с жадностью цеплялся за мое общество. Мы весело спустились по тропинке в Риверсайд-парк, где цвели гинкго, а на травянистом склоне помешанный на похудании народ занимался тай чи.

Стремясь как можно скорее уйти подальше от собственных друзей, я споткнулась.

— Ты пьяница, — сказал ты.

— Два бокала!

Ты причмокнул.

— В середине дня.

— Лучше бы выпила три, — резко сказала я.

Ты рационализировал любое удовольствие, кроме телевидения, а я надеялась на легкость, как в дни наших первых свиданий, когда ты появлялся у моей двери с двумя бутылками пино нуар, упаковкой пива «Сент-Поли герл» и распутным, плотоядным взглядом, не обещавшим уйти раньше утра.

— Дети Брайана, — официально начала я. — Они вызвали у тебя желание завести своего?

— М-м-может быть. Они очаровательны. И потом, я не из тех, кто запихивает зверюшек в мешок, когда они просят крекер, мистера Банникинза и пять миллионов глотков воды.

Я поняла. Эти наши разговоры требовали смелости, а твоя вступительная реплика ни к чему не обязывала. Один из нас всегда вживался в роль родителя, уходящего первым с вечеринки, а я припоминала все, что мы говорили о потомстве в прошлый раз, в общем, ребенок — существо громогласное, грязное, непослушное и неблагодарное. На этот раз я выбрала более дерзкую роль:

— По крайней мере, если я забеременею, что-то случится.

— Естественно, — холодно произнес ты. — У тебя будет ребенок.

Я потянула тебя по тропинке вниз к парапету.

— Перевернуть страницу — отличная идея.

— Не понимаю.

— Я хочу сказать, что мы счастливы. А по-твоему?

— Конечно, — осторожно согласился ты. — Я так думаю.

Ты не считал, что наше счастье нуждается в тщательном исследовании. Счастье легко спугнуть, как капризную птицу. Она улетит, как только один из нас выкрикнет: «Взгляни на этого прекрасного лебедя!»

— Ну, может, мы слишком счастливы.

— Да, я как раз об этом и хотел поговорить с тобой. Хочется, чтобы ты сделала меня немного несчастнее.

— Прекрати. Я говорю о любви, как в сказках: «И жили они долго и счастливо, и умерли в один день».

— Сделай одолжение: говори со мной проще.

О, ты точно знал, что я имела в виду. Счастье не скучно. Просто это не очень интересная история. И когда мы стареем, одним из наших главных развлечений становится пересказ — не только себе, но и другим - нашей собственной истории. Я должна была понять; я улетала из своей истории каждый день, и это превращало меня в преданное заблудившееся животное. Соответственно, я отличаюсь от себя в юности только одним: теперь я считаю тех, кому нечего или почти нечего рассказать себе, страшно счастливыми.

Сияло ласковое апрельское солнце. Мы замедлили шаг у теннисных кортов полюбоваться мячом, от мощного удара вылетевшим в дыру в зеленой сетке.

— Все кажется таким упорядоченным, — пожаловалась я. — «На одном крыле» сбавляет темп, и поэтому единственное, что может случиться со мной в профессиональном смысле, — это банкротство компании. Я всегда умела зарабатывать деньги, но по сути своей я старьевщица, Франклин, и я не знаю, что с ними делать. Деньги надоедают мне и начинают менять мой образ жизни на совершенно мне не подходящий. У многих людей нет ребенка, потому что они не могут себе его позволить. Для меня было бы облегчением найти объект денежных трат.

— А я не объект?

— Ты хочешь слишком мало.

— Как насчет новой прыгалки?

— Десять баксов.