Сейчас Виктория стояла перед ним, словно раздетая. Интересно, тронул он ее в той же мере, как она его? Грудь ее высоко вздымалась, дыхание было поверхностным, а глаза рыскали поверх его груди, смелым, оценивающим взглядом продвигаясь все ниже.

В течение этого короткого времени Грант подумал, что, возможно, ей понравилось, как он ее поцеловал. Может, она позволила бы ему смахнуть с ее плеч рубашку и пробежать руками поверх груди. «Виктория, раздетая, в воде, со мной...»

Издав горловой звук, Грант силой вытолкнул себя на берег. Не медля ни минуты, он подхватил свою рубашку и сапоги и опрометью бросился прочь. Рассвирепев, он мчался по сверкающему белому пляжу, взбегая вверх, спускаясь вниз и останавливаясь только для того, чтобы в сердцах метнуть в море ракушку или представить свое судно, стоящее на якоре.

Пока он не нашел Викторию, его обуревало желание поскорее вернуться домой, но отныне он видел в этом единственное спасение для себя. В привычном ему мире Виктория утратит свою привлекательность, так как эта девушка слишком прямолинейна, слишком дерзка.

Грант вглядывался в заходящее солнце, поражаясь буйству огненной палитры, простирающейся сквозь небо. Нигде, кроме как здесь, он не увидит такой картины. Кроваво-красный цвет забивал оранжевый. Пурпурный и темно-синий смыкались с цветом ночи. В этом разгуле красок, как в зеркале, отражались его собственные безумные чувства. Грант был намерен их обуздать – иначе он пропал. Эта девушка возбудила его эмоции удивительным образом.

До сих пор ни одна женщина не возбуждала в нем такого желания. Он желал ее больше, чем кого-либо, больше, чем вообще был способен желать.

Когда Грант вернулся в бухту, Виктория уже ушла, и он устало поплелся к ее дому. Поднимаясь по тропе, на полпути он учуял запах готовящейся пищи. В природе не существовало аромата лучше, чем этот. Запах становился все более сильным, и Грант почувствовал, что его рот заполняется слюной.

Грант застал Викторию возле открытого очага, где она готовила их улов, и заключил, что никогда в жизни не был так голоден. Окинув глазами лужайку, он спросил:

– Чем будем есть?

Она язвительно засмеялась:

– Вы так уверены, что получите еду?

– Где посуда? – проскрежетал Грант.

В ответ раздался страдальческий вздох.

– Напрасно ищете, – сообщила Виктория. – Довольствуйтесь этим блюдом.

Грант уставился на деревянный диск, который она назвала блюдом, – он был доверху наполнен пластами белой рыбы. Неужели ему придется есть рыбу руками?

Виктория уже приступила к еде, издавая смачные звуки, отнюдь не способствовавшие упрочению его сопротивления. Наконец все манеры были отброшены в сторону, и он, сложив ладонь ковшом, зачерпнул несколько пластов. Препроводив их в рот, он прикрыл глаза, прежде чем успел остановить себя. Рыба буквально таяла во рту – вкус, консистенция и аромат были несопоставимы ни с чем, доселе им испробованным.

Заметив, что Виктория внимательно наблюдает за ним. Грант покраснел. Хотя он старался есть, как подобает цивилизованному человеку, его усилия не увенчались особым успехом: точно зверь, он проталкивал в рот кусок за куском и высматривал следующую порцию. Виктории приходилось вырывать у него блюдо, чтобы очищать рыбу от костей. Остров понемногу начинал его принимать. Но он не примет остров. Грант не мог этого допустить. Он преодолеет силу его притяжения.

– Что вы делаете? – спросил он, увидев, как Виктория выжимает себе на пальцы сок какого-то фрукта. Она не ответила, только швырнула ему вторую половинку плода, у которого был кислый запах, забивающий рыбный запах на руках.

– Вы прекрасно обошлись без столовых приборов, – небрежно сказала Виктория, падая в уцелевший, плавно покачивающийся гамак.

– Не понимаю, почему вы не выстругали несколько ложек и вилок. Сделали же вы рыболовные крючки из кости! Вы такая способная...

– Зачем было попусту использовать нож – мой единственный нож, – когда есть эти четыре пальца и противостоящий им большой?

– Затем, чтобы достичь некого подобия цивилизации. – Грант уселся на бревно возле костра. – Когда вы вернетесь домой, вам придется заново осваивать кучу вещей.

– А что, если я ничего не забыла? Может, я сознательно предпочитаю отказываться от некоторых привычек.

– И каких же?

– Таких, которые здесь неуместны. – Виктория свесила ногу за край гамака и принялась раскачивать гамак. – Например, одеваться как леди. Напяливать на себя нижние юбки на три сотни фунтов. Даже если бы у меня имелось такое количество, это было бы самоубийством. Здесь нужно приспосабливаться – или вы умрете.

– Это не цивилизованная постановка вопроса. – Грант взял ветку из кучи хвороста и разворошил угли. – Не важно, где вы находитесь, в любом случае вы не должны утрачивать свои манеры, свою одежду. Иначе вам не сохранить свою личность, – заключил он.

Виктория напряглась.

– А к чему мне было сохранять ее? Поймите, капитан, в течение восьми лет мы считали себя умершими для остального мира. Здесь у нас была полная свобода. – Она снова расслабилась. – И сознаете вы это или нет, но вы тоже приноравливаетесь, как в свое время сделала я.

– Что вы имеете в виду?

– То, что вы сняли свою рубашку, сапоги...

– Так вы заметили это? – Грант поднял брови. – Я понимаю, почему ваша одежда наподобие... – он махнул рукой на яркий шарф, который она обернула вокруг груди, – наподобие этого. Но все же, может, стоило бы быть немного поскромнее? Когда вы оказались здесь, вы были уже достаточно большой девочкой, чтобы иметь представление о приличиях.

– О приличиях? – фыркнула она. – Как мне называть вас впредь – святой капитан или капитан святость? Да, я была достаточно взрослой, чтобы усвоить правила приличия – если то, чему меня учили, было таковым. Когда мне было меньше лет, моя мама обычно говорила, что ничто не ограничивает свободу человеческого духа так, как приличия. Мама назвала бы вас фарисейским брюзгой.

– И вовсе я не брюзга, – запротестовал Грант. – Я придерживаюсь правил приличия, потому что это становой хребет Британии. Это то, что отличает наше общество от любого другого в мире. – Он взъерошил волосы, собираясь обосновать сказанное. Из множества вещей, неправильно понятых или игнорируемых ею, это нельзя было оставлять без внимания. – Правила приличия возникли не вдруг и не из вакуума – они формировались пластами, на протяжении многих эпох и поддерживаются обществом по ряду причин...

Тори задумчиво посмотрела на него.

– Да, – сказала она, – так я и буду вас называть – Капитан Брюзга.

Грант гневно сверкнул глазами. Черт побери, она не поняла ни одного его слова!

– Если личность и приличия для вас ничего не значат, – наконец сказал он, – я вправе сомневаться, хотите ли вы вообще уехать отсюда.

– Почему вы так решили? Только потому, что я не выбежала на пляж встречать вас? Это вовсе не значит, что я не хочу покинуть эти места. Возможно, вы начитались историй о кораблекрушениях, но, поверьте мне, все они неправдоподобны. По-вашему, женщины, до которых никому в мире не было дела, потому что их считали погибшими, побегут встречать корабль, полный матросов, которые провели в море много месяцев без женщин? Где вы такое видели?

– В самом деле, вы были правы, проявляя осторожность. – Грант задумчиво посмотрел на костер, размышляя о дневнике. Что сталось с тем капитаном? – Вы совсем ничего не писали о том негодяе, которого мисс Скотт ударила камнем...

Ее нога, качавшая гамак, притормозила движение, и Тори села.

– Не писала, потому что история на том и закончилась. Он умер, и мы оставили его там. Экипаж не смог его найти. Они были в ужасе и через день уплыли.

– И вы нисколько не жалеете об этом? – Он с нетерпением ожидал ее ответа. Неужели ее не терзали кошмарные воспоминания? «Он домогался ее, он мучил ее, – писала она в своем дневнике. – Я пыталась ее защитить, я хотела причинить ему боль. Я будто лишилась рассудка».

– Жалею? Разумеется, жалею. Конечно, лучше было бы избежать всего этого, но в той ситуации я предпочла бы вместо Кэмми сама бросить в него камень и часть вины взять на себя.

Грант не верил своим ушам. Он едва удержался, чтобы не высказать свое осуждение. Другая в той ситуации ломала бы себе руки в ожидании помощи. Ни одна женщина не бросилась бы извергу на спину, чтобы его удушить. Это был предел возможного. И вот теперь, спустя годы, она говорит, что хотела бы нанести завершающий удар своими руками.

Встретив ее недрогнувший чистый взгляд, Грант на мгновение испытал благоговение. Он все понимал и не хотел бы никаких перемен в ее действиях, но по-прежнему пребывал в смятении. Виктория слишком отличалась от всех женщин, каких он когда-либо знал.

В конце концов он неуверенно произнес:

– Я разделяю вашу предосторожность. Ваша бдительность в отношении нас была оправданна, но те проказы... Можно было бы обойтись без них.

Виктория пожала плечами и опустилась обратно в гамак.

– Я полагаю, в то время это было единственным выходом.

– Вы так думаете? Я бы предположил, что инстинкт у вас возобладал над логикой.

– Что то, что другое – результат одинаковый. – Виктория пожала плечами. – Вот только инстинкт срабатывает быстрее. – Она продолжала покачиваться в гамаке.

Неожиданно ему захотелось поколебать ее устои.

– Как инстинкт поможет вам планировать свою жизнь, когда у вас возникнет такое желание? – поинтересовался Грант. – И вдруг вам нужно будет добиться чего-то большего, чем удовлетворение основных потребностей?

Виктория посмотрела на него так, будто он свалился с луны.

– Мой единственный план – остаться живой, и, я думаю, этого будет более чем достаточно.

Грант не мог ничего понять: сам он уже давно спланировал свою жизнь на все последующие годы. Все у него было расписано до мельчайших деталей. Он доставит Викторию в Англию и заработает Белмонт-Корт. Когда старый хозяин скончается, он восстановит поместье и вернет ему былую славу. Достигнув этого рубежа, он начнет подыскивать себе супругу: обстоятельно, без эмоций, как и все, что он делал. С таким поместьем он найдет себе такую партию, какую ему только захочется. Это будет степенная английская невеста с родословной и безупречными манерами...