Когда-то в сторону порта здесь текла река; теперь на ее месте оказалась улица Рамблас длиной в милю. Рядом так и бурлил поток людской энергии. Мужчины и женщины останавливались лишь на мгновение, чтобы купить цветы, кофе или булочку. На нас взирали гранитные шедевры европейской архитектуры семнадцатого века с причудливыми горгульями и изящными испанскими. балконами; молодежь в джинсах спешила на занятия в университет.

Пара шведов с рюкзаками за спиной поднялась на террасу и на превосходном английском поинтересовалась, можно ли присесть за наш столик. Мы с сероглазым визави согласились, и шведы молча сели рядом. Ароматы свежих цветов и турецкого табака смешивались с запахом выхлопных газов точно так же, как в годы моей юности.

Неподалеку от кафе остановился американец, не сводя глаз с уличного мима. Это мой сосед по самолету, доставившему нас из Нью-Йорка в Барселону. Я заметила его еще перед вылетом в зале ожидания в окружении очаровательных сотрудниц аэропорта. Впрочем, он ничуть не смущался.

Стивен Брендон, горнолыжник, экс-участник Олимпийских игр, теперь был журналистом и телевизионным комментатором в Лос-Анджелесе. Немного загадочный, лет под сорок, он путешествовал со своей дочерью-подростком, явно ревновавшей его.

— Это я, тот самый Стивен Брендон из статьи в журнале «Пипл» о знаменитых холостяках, — заявил он, когда мы поднялись в воздух. И продолжил без тени смущения: — Что я могу сказать? Так продаются журналы… Послушайте, вы вообще-то намерены со мной разговаривать?

Его дочь метнула на меня ледяной взгляд и заказала для них обоих наушники, чтобы смотреть фильм.

Семичасовой перелет прошел почти незаметно. Поначалу Стивен показался мне слишком самоуверенным и болтливым, впоследствии я нашла его очень славным. Мне еще не встречался человек с таким искренним, заразительным смехом. Не слишком громким и не слишком тихим, выражающим неподдельную радость. Широкоплечий, стройный, Стивен сразу же привлекал внимание. Тело молодого лыжника-олимпийца обрело мужскую зрелость. Седина на макушке как-то сразу подкупала. Седые виски, по-моему, всегда отдаютфальшью. Широкий подбородок, ясные голубые глаза — он производил впечатление открытого человека.

Примерно часа через два после взлета мы заговорили о судьбе. Какие только темы не обсуждаются в самолете! По узкому проходу двигалась тележка со спиртным. Почему бы не расслабиться с помощью «Абсолюта» со льдом?

— Конечно, конечно, — я все еще поддразнивала его из-за статьи в «Пипл». — Холостяк из массового журнала, верящий в судьбу.

Но Стивен даже не улыбнулся.

— Вы не верите, что это судьба свела нас в этом самолете?

— Отнюдь, — улыбнулась я. — Это сделала служащая авиакомпании.

— Она стала лишь орудием судьбы, — рассудительно заметил Стивен. — Судьба странным образом помещает людей в определенные места. Служащая авиакомпании сидит на своем месте ради одной-единственной цели — чтобы мы оказались соседями в этом самолете.

Эта интерпретация показалась столь неожиданной, что мы оба весело рассмеялись.

Юная ревнивица уткнулась в журнал.

Стюардесса принесла маленькие подносы с едой. Я заказала особый «здоровый» обед и огорченно посмотрела на завернутый в целлофан фрукт.

— Хотите шоколадное пирожное? — Стивен протянул мне двойной фадж. Миновав несколько часовых поясов, мы не знали, сколько сейчас времени.

— Где-то сейчас обед, — я с благодарной улыбкой взяла фадж.

Ревнивица явно осуждала меня за отсутствие заботы о фигуре и прибавила громкость в наушниках.

Я старалась есть таявший шоколад как можно аккуратнее, хотя и не могла объяснить себе, почему столь озабочена ее мнением о моих манерах. Заметив несколько упавших крошек, ревнивица бросила на меня еще более презрительный взгляд и уставилась на облака.

Похоже, Стивен, избавившись от ее присмотра, тоже почувствовал себя свободнее.

— Надеюсь, вы не верите этим публикациям. Ну, я имею в виду ту статью в журнале, — пытался разговорить меня Стивен. — Никто не станет платить за журнал, напичканный правдой.

— Да? И в чем же правда? — удивилась я.

— Вы хотите ее услышать?

— Конечно.

— А правда состоит в том, что еще будучи молодым я путешествовал по свету, завоевав серебро на Олимпийских играх, имел массу девушек и иногда действительно позволял себе безумства… Тогда я был мальчишкой, не ведавшим страха. Та жизнь закончилась много лет назад, но паблисити осталось и поныне. Телекомпания использует меня для привлечения женской аудитории.

— Неужели они способны на такую низость?

— А телекомпании никогда и не делали вида, что занимаются благотворительностью. Они отступятся, что бы я ни говорил по этому поводу. Для них экс-чемпион — просто человек с подходящим имиджем.

— Точный расчет. Чисто коммерческий.

— Знаете, все эти похождения в молодости меня устраивали, но сейчас я совершенно утратил к ним всякий интерес.

— Что-то вроде кризиса середины жизни, который часто переживают положительные мужчины. Только у вас все наоборот, — я не преминула съязвить.

— Это не кризис, — насупился Стивен. — Просто серьезный очередной шаг в жизни. Сейчас передо мной открываются новые возможности, и мои отношения с женщинами меняются. Если появится кто-то постоянный, наши отношения будут, вероятно, гораздо серьезнее.

Легкая ирония в беседе потихоньку исчезала. Я попробовала ее восстановить.

— О эти пресловутые «отношения»! Ненавижу. Это слово убивает романтику. Слишком часто его употребляют. А звучит, как термин из психиатрии.

— Точно — как термин из психиатрии, — фотогенично улыбнулся Стивен, правда, как-то виновато; я же почувствовала себя остроумной, находчивой. — Это слово сулит проблемы, и обычно они действительно появляются, — продолжил он. — Но как назвать иначе? Привязанностью? Обязательствами?

— Пожалуй, нет, это еще хуже. Человек просыпается утром и вспоминает: «У меня есть обязательства». Прямо как работа. Я устал от этого. Роман — как вам нравится это слово, Элизабет?

— Это уже гораздо лучше. Чувствуется романтика, — откликнулась я. — Произнося слово «роман», сразу видишь парочку, целующуюся в Париже или Риме.

— Или в Барселоне?

— Или в Барселоне.

— Но романами я уже сыт по горло, — заявил Стивен, пытаясь снова перевести беседу в серьезную плоскость. — Мне бы хотелось более глубоких чувств. На самом деле я всегда избегал эмоционального риска.

Неожиданно мы многозначительно переглянулись, как незнакомцы, с языка которых вот-вот слетит нечто большее, но они не понимают, почему.

— Похоже, в сегодняшней атмосфере присутствует что-то необычное, Стивен, — заметила я, когда погас свет и начался фильм, который уже демонстрировался во время другого полета. Неужели на земле Знаменитый Холостяк Стивен искренне опасается эмоционального риска? Мне рядом с ним весьма уютно. Стюардессы раздали подушки и одеяла; мы подняли подлокотники, чтобы освободить пространство. Содержимое маленьких бутылочек с «Абсолютом» наконец подействовало, и мы заснули. Позже, открыв глаза, я увидела, что даже дочь Стивена потеряла бдительность и погрузилась в сон.

— Почему бы нам не поехать в Барселону вместе? — по-джентльменски предложил Стивен, помогая мне управляться с багажом на таможне. — Меня ждет лимузин.

— Нет! — тут же запротестовала его дочь. — У нее слишком много чемоданов. Они не поместятся.

Бедная девушка в испуге принялась перечислять пункты их сложного маршрута. Никаких посторонних, говорили ее глаза, нечего даже думать об этом!

— Мы с папой будем очень заняты, нам надо составить список самых интересных мест для моих лучших подруг из Беверли-Хиллз. Они приедут сюда в следующем месяце.

«В надежде на то, что их отцы немедленно испарятся», — едва не выпалила я, отклонив предложение Стивена.

— У меня номер в «Колоне». Я позвоню и с удовольствием пообедаю с вами, — пришлось срочно придумать предлог.

— Обещаете? — спросил он.

— Обещаю.

— Хорошо, потому что теперь мне известно, где вы остановитесь, и не дай Бог не позвоните — я тотчас приду вас разыскивать!

«Как он мил», — подумала я, взяла его визитную карточку с телефоном в «Авенида Палас» и спрятала во внутреннее отделение своей сумочки. Несчастная девушка была вне себя от ярости, но на самом деле она волновалась напрасно. Вряд ли стоило затевать что-либо с обладателем столь яркой и «безупречной» репутации, как Знаменитый Холостяк Стивен.

Сейчас, в этом старом кафе по соседству с сероглазым незнакомцем и шведской парой, мне казалось, что беседа со Стивеном произошла не несколько часов тому назад, а давным-давно, в далеком прошлом. Я заглянула в сумочку проверить визитную карточку журналиста. Через мгновение подняв голову, я увидела его самого. Он мелькнул с дочерью среди потока автомобилей через Рамблас, потом растворился в толпе на боковой улочке в сторону Баррио Готико.

Официант подошел к нашему столику; сероглазый испанец собрал все счета — свой, мой и шведской пары и, несмотря на наш дружный протест, благодушно расплатился. Шведы, поблагодарив его, удалились. Вскоре мой щедрый сосед поднялся и пригласил меня прогуляться по пестреющей цветами Рамблас. Какой чудесный день! В это время суток в начале барселонского лета безоблачное небо еще хранит приятную утреннюю свежесть, блестящие автомобили еще не сверкают отраженными солнечными лучами, а потрескавшиеся тротуары и асфальтовые мостовые еще не пышут жаром… Вместе с новым спутником мы затесались на Рамблас в толпу вокруг торговца диковинными птицами; дюжины ярких пташек из разных стран радостно щебетали в чистеньких клетках… Давно забытые мужские голоса — «Que guapa, guapisima», прекрасная, прекрасная, — звучавшие когда-то на Рамблес вслед длинноногой Бетти, снова раздавались вокруг. Голоса мужчин становились все громче, ритмичнее и наконец превратились в вибрации, исходящие от движущейся толпы. Испанец нежно обнял меня за талию, желая то ли защитить, то ли заявить о своих правах, но я с удивлением испытала проснувшееся чувство опасности, всколыхнувшееся в душе… «Осторожно», — подсказывал почти забытый внутренний голос. Мы свернули с Рамблас на огромный, заваленный свежими продуктами знаменитый барселонский рынок «Ла Бокериа». Бетти всегда обожала бродить по «Ла Бокериа».