Илона предложила:

— У Вальки-Коровы возьмем лифчик, а у меня есть роскошный пояс для чулок. Трусики же одолжим у Катьки…

Я еле удержалась от истерического смеха — Валька-Корова была самой грудастой девкой в нашем отряде, а Катькины трусы вообще являлись постоянным поводом для насмешек — нежно-розового цвета, в голубой горошек с белыми кружавчиками, совсем детские. Ей их покупала бабушка.

Все вместе это выглядело несуразно и смешно и прекрасно подходило для нашей затеи.

Тут в раздевалку примчалась запыхавшаяся Катька с каким-то пакетом в руках.

— Это что? — спросила я.

— Секрет! — загадочно подмигнула Катька.

— А что теперь? — Илона вопросительно посмотрела на меня.

— А теперь надо впарить эти таблетки Пафнуту.

— Это что, медсестру посвящать? — ужаснулась Илона.

— Дак можно ж их в чай сховать! — предложила Маруська. — И сахару побольше бухнем — заглотнет как миленький.

На том и порешили, тем более что Катька как раз дежурила. Она и отнесла ужин Пафнуту в лазарет. После обычной вечерней линейки все угомонились и вскоре заснули. Не спали только мы. Неугомонная Маруська подняла голову раньше всех.

— Пойдем уже, что ли? — не терпелось ей.

Мы тихо встали и двинулись к лазарету. У меня в руках была зеленка, Илона несла одежду, а Катька зажимала под мышкой таинственный пакет. Замыкала шествие Маруська. В деле она оказалась трусовата и возле лазарета даже попыталась уйти.

— Мне треба в туалет, — пискнула она, но Катька грозно взглянула на нее и прошипела:

— Свалить хочешь?

— Не, трошки боязно мне!..

В палате Пафнут лежал один. Он набрал себе подушек с соседних коек и теперь спал на них как персидский шейх. Мы стали осторожно раздевать его. Когда я взялась за трусы, Пафнут заворочался, мы в ужасе замерли, но он не проснулся, и мы продолжили наше «голубое дело», как в шутку обозвала эту затею Катька. Пока мы с Илоной возились с одеждой, Маруська завязывала Пафнуту бантики на голове, а потом взяла кисточку и принялась рисовать что-то на его лице. Через пять минут она удовлетворенно отошла:

— Красавец!

Мы ахнули. На щеках Пафнута расцвели роскошные цветы. Маруська использовала еще и йод, поэтому вид у нашего злодея был как у индейца на карнавале.

— Так, а теперь отойдите все, — попросила нас Катька и развернула свой пакет. Мы ахнули — в нем оказалась фотокамера.

— Это ты у Ал-Фе сперла? — спросила я.

— Взяла на время. Сейчас щелкнем красавца — не отвертится, даже если отмоется! — гордо произнесла Катька.

Но мы понимали, как она рискует, — воровство из кабинета директора грозило неделей карцера, и мы невольно прониклись уважением к храбрости и находчивости нашей подруги.

— А кто проявит пленку? — спросила Илона.

— Бабушка завтра обещала прийти, она и проявит, и напечатает! — невозмутимо ответила Катька, снимая Пафнута в разных ракурсах.

Мы только рты пооткрывали. Как показало дальнейшее развитие событий, Катька оказалась предусмотрительней всех.

Наутро Пафнут из лазарета не вышел. Правда, доктор наш, Иван Петрович, весь день пребывал в веселом расположении духа. Гроза разразилась на следующий день. Нас срочно собрали на внеочередную линейку. Перед нами выступала Ал-Фе.

— Я хочу знать, кто брал мой фотоаппарат и куда делась пленка? — в который раз вопросила она, но народ молчал.

Не добившись ответа, Ал-Фе пошла ва-банк:

— Я сейчас разговариваю с тем человеком, который это сделал. Я понимаю, что пленку кто-то из вас передал родным, но с сегодняшнего дня я лично буду проверять все домашние посылки.

Этого мы не ожидали, надо было как-то предупредить бабушку Катьки. Но как? Телефонов было всего два — в кабинете Ал-Фе и у Ивана Петровича в лазарете. В лазарет нечего было и думать соваться, ясно, что Пафнут контролировал всех, кто входил туда. Катька сделала было попытку позвонить бабульке при Ал-Фе, но ей удалось лишь пожаловаться бабушке на пропажу «любимых трусов» и попросить купить новые. Больше разговаривать было не о чем, и Катька ушла. С ужасом ждали мы визита доброй старушки, но тут нам здорово помогла Маруська. Когда бабушка Катьки показалась в воротах интерната, она шепнула нам:

— Устройте свалку!

Мы тут же громко принялись выяснять отношения между собой, и, пока я, Катька и Илона отвлекали общее внимание, Маруська успела подскочить и выхватить из сумки конверт с фотографиями. Бабка даже не заметила пропажи и отдала сумку охраннику. В посылке кроме пирожков лежали новые трусы — на этот раз лилового цвета в желтую звездочку. Да, Катькиной бабушке в чувстве юмора не откажешь! Так в наши руки попал компромат на Пафнута. Ночью мы все собрались в туалете и от души похихикали над забавным видом спящего Пафнута в женских тряпках. Особенно хорошо вышли Катькины трусики.

— Вы только представьте, девки, шо с ним будет, когда мы это оброним где-нибудь в столовой! — свистящим шепотом сказала Маруська.

— Ни в коем случае! — тихо возразила я. — Вот тогда нам точно каюк! Пафнут не тронет нас до тех пор, пока эти фото у нас, в противном случае — ему терять нечего, и тогда война.

— А кто ему сообщит об этом? — слегка напряженно спросила Илона.

— Я и сообщу! — ответила я. Сердце мое колотилось, но отступать было некуда. Девчонки уважительно посмотрели на меня и ничего больше не произнесли, но я чувствовала, как сразу выросла в их глазах. Одно дело — фотографировать спящего льва, и совсем другое — пойти и подергать разъяренное животное за усы…

— Подождите, — подала голос молчавшая до сих пор Катька, — надо эти фотки разделить — на тот случай, если кто-то, спасая свою шкуру, сдаст их! — Она выразительно посмотрела на Маруську.

— А я шо, дура, что ли? — возмутилась Маруська.

— Не дура, но Катька дело говорит, — подала голос Илона.

— И прятать нужно так, чтобы знал только тот, кто прячет! — добавила Катька.

На том мы порешили и разошлись, а я со своей фотографией двинулась к Пафнуту. Он не спал. Когда я вошла, он не успел прикрыться, и я с радостью заметила, что Маруськино творчество еще не смылось, хотя попытки стереть зеленку, очевидно, предпринимались.

При виде меня Пафнут аж захлебнулся от злости:

— Ты? Сама пришла?

— Я.

Страх куда-то улетучился — наверное, потому, что было очень смешно.

Пафнут подскочил ко мне и схватил за волосы:

— Задушу…

Я помахала фотографией в воздухе:

— Ты сюда посмотри!

Он выхватил фотокарточку, заскрипел зубами и разорвал ее в клочки. Я отскочила в сторону и быстро сказала:

— Если тронешь меня — завтра весь интернат будет смеяться над тобой!

Пафнут буквально застыл от такой наглости:

— Да я тебя…

— Ага! А я — тебя! — Во мне вдруг проснулась бабкина упертость — ведь я не раз была свидетелем ее стычек с отцом, и всегда она выходила из них победительницей, потому что была абсолютно уверена в своей правоте. Вот и я понимала, что защищаю сейчас правое дело. Пафнут хоть и злой был, но не дурак, он стоял передо мной, и было видно, как в нем борются здравый смысл и желание растерзать меня. Тут мой взгляд упал на кучку лоскутков. Приглядевшись, я узнала в них Катькины трусики и Валькин лифчик.

— Ну вот, оставил Вальку без белья, — с фальшивым сожалением произнесла я.

Пафнут еще секунду непонимающе смотрел на остатки одежды и вдруг начал хохотать. Глядя на него, засмеялась и я.

— Ой, не могу, это где же Валька-Корова такие трусы отыскала?! — простонал Пафнут, а я благоразумно промолчала об истинном владельце розовых трусиков. Наконец, успокоившись, он сел на кровать. — Ну и чего же ты хочешь?

— Ты не трогаешь меня — и никто никогда не увидит этих фотографий, — спокойно сказала я.

Пафнут долго молчал, потом, лукаво прищурившись, спросил:

— А сколько их еще?

Я сразу поняла — он пытается выяснить, кто еще знает о фотографиях.

— Не скажу, — я уже чувствовала, что победила в этой борьбе.

— Ладно, живи пока, — нехотя процедил Пафнут, — там видно будет…

С этого дня моя жизнь стала если не радостной, то спокойной. Я перестала бояться всех на свете. Благодаря Пафнуту я поняла, что смешное — не страшно, и запомнила это на всю жизнь.

Вскоре я адаптировалась в интернате и даже стала чем-то вроде местной знаменитости, а все потому, что часами могла рассказывать романы Джека Лондона, Марка Твена и, конечно, Жюль Верна. Народ слушал меня затаив дыхание, и даже грозный Пафнут приходил на наши посиделки. В местной библиотеке я нашла книжку «Унесенные ветром», и с этого дня Скарлетт О'Хара стала моей героиней. Я представляла себя неустрашимой Скарлетт и однажды заявила девчонкам:

— Когда-нибудь у меня будет все, я стану знаменитой и поеду в Париж!

Девчонки только охали на мои слова, конечно, никто не верил мне, но спорить не решался. А я с каждым днем становилась все сильнее. По ночам я теперь вспоминала Романа и представляла себя героиней какого-нибудь приключения, в котором Роман выступал в роли благородного спасителя или отважного мстителя за мою честь. И только мысли о бабке я старалась блокировать, так и не простив ей, что она засунула меня в этот зверинец, где мне пришлось отрастить зубы и надеть панцирь.


Светлана поняла, что опаздывает, и быстро вышла из дома. Машина, как назло, долго не заводилась. Наконец мотор довольно заурчал, и она облегченно вздохнула…

Выехав на Крымский мост, она усмехнулась: «Какая все-таки ирония судьбы. Сейчас я еду в свою галерею, на своей машине, у меня свой дом… А тогда, в далеком восемьдесят пятом, у меня ничего еще не было и именно на этом мосту я дала себе клятву, что у меня будет все…»