Уже в аэропорту я вспомнил, что забыл позвонить в магазин для уточнения сроков доставки купленного мной товара. Я знал, что не смогу лично поздравить Дину с днем рождения, так как буду в это время колесить по Елисейским полям, но купил для нее подарок, который действительно порадует ее. Я очень хочу, чтобы она правильно поняла мой поступок, и не вернула подарок в магазин. Надеюсь, у нее достаточно благоразумия, чтобы не сделать глупость. Пусть в моем доме играет музыка и слышится детский смех. Я улыбался про себя, представляя недоумение на лице Дины, когда в день ее рождения раздастся звонок в дверь и носильщики внесут в гостиную красивое дороге пианино. Она будет думать обо мне, каждый раз касаясь клавиш своими тонкими пальчиками. Мой маленький светлый ангел. Единственная святыня в сердце законченного грешника и плейбоя, последний благородный порыв. Признаюсь, что очень горжусь собой. Видит бог, я становлюсь лучше, даже просто думая о ней.

Однако благородным порывам суждена короткая жизнь. И первое, что я сделал, прилетев в Лондон…. Напился. Мертвецки. Вдрызг. До поросячьего визга. Утреннее похмелье переросло в еще один скоротечный пьяный день в полном одиночестве. Но это совершенно нормально. Длительные перелеты всегда травмируют мою психику так, что требуется определенный реабилитационный период. А лучшее лекарство против фобий — хорошая доза чистого виски.

Я беспробудно пил два дня, пропустив все экскурсии и разругавшись с гидом и всем персоналом гостиницы. А вечером третьего дня отправился в паб и подцепил хорошенькую мулатку. Она работала танцовщицей в местном клубе и плохо говорила по-английски, но мы понимали друг друга с полуслова. Для тех отношений, что мне требовались, вовсе не нужны слова. Единственное что я узнал о ней, было имя. Бьянка. Как знаменитая певица. Смуглая кожа, черные неистовые глаза и широкие крутые бедра. Бьянка оказалась настолько гибка и неприхотлива, что я взял ее с собой в Париж, но мы потеряли друг друга уже на следующий день, так как мне приглянулась очаровательная парижанка с бледным лицом и впалыми скулами. Ее имя я запомнить не успел. Утром она незаметно покинула меня, прихватив бумажник с наличными. Благо, что банковские карты я хранил отдельно, и порочная бестия не смогла до них добраться. Я долго смеялся над собственной глупостью. И целый день провел в экскурсиях по Парижу, решив передохнуть.

Но вечером устал от праведного образа жизни. Не помню, как меня занесло в закрытый ночной клуб. Меня пропустили по просьбе нового знакомого. Молодого юриста, коренного француза из богатой семьи, напыщенного и испорченного, как я сам. Анри провел меня по всем потайным комнатам клуба, где главной религией и божеством был порок во всех его проявлениях. Правду говорят, что французы знают толк в удовольствиях. Не знаю, насчет удовольствий, но разврат в чистом виде шокировал даже мою повидавшую многое и познавшую многих душонку. Не стоит углубляться в описания, так как утром я был противен сам себе, и даже отражение в зеркале показалось сильно подурневшим. Ничего не имею против раскрепощенных отношений, но определенная грань все же должна быть. Раскаиваться не имело смысла, и опыт, пусть и печальный, но все-таки опыт. В этой жизни нужно успеть попробовать все, что дается или запрещается. Запреты сами по себе вызывают острое желание их нарушить, и именно запретные удовольствия особенного дороги. Я больше не стал встречаться с Анри, не смотря на многочисленные звонки и приглашения. Мне уже не двадцать лет и те развлечения, которые предлагал юный француз, стоили немалых физических затрат. Наверно, я становлюсь моралистом, но в полном понятии этого слова, а только частично. Предпочитаю грешить по старинке.

Впервые вернувшись в отель не глубокой ночью, почти трезвым и в одиночестве, я испытал странное, непривычное мне чувство одиночества и тоски. Я лежал на кровати в полной тишине, и смотрел в распахнутое окно. На звездное небо. Бескрайнее, черное и высокое. Я чувствовал себя маленькой песчинкой в огромном мире, до которой никому нет никакого дела. Рядом с кроватью стояла открытая бутылка виски, и налитый до краев стакан, но я не притронулся к спиртному. Не единой мысли не шевельнулось в измученном разгульными вакханалиями мозгу. Полностью опустошенный и обессиленный. Пустая голова и тяжелое чувство неуместности. Я был не там, где должен быть. И делал не то, что хочу. Удивительная штука случилась с моими желаниями. Я словно что-то потерял и никак не могу найти. Раньше каждый будущий шаг казался четким и продуманным, я твердо знал, что принесет новый день, что я хочу, чтобы он принес. А теперь завтрашнее утро казалось размытым и неясным, как туманный алеющий рассвет за окном.

Не в силах больше лицезреть загорающееся небо с одного ракурса, я встал с кровати и взяв стакан, накинул на плечи плед и вышел на балкон. Взгляд лениво скользнул по столику с остатками вчерашней бурной ночи и опрокинутыми стульями. На спинке одного из стульев висел кружевной чулок. Это возмутительно. Я плачу огромные деньги за сутки пребывания в этом отеле, а прислуга даже не удосужилась прибраться, пока меня не было в номере. Брезгливо поморщившись, я прошел к перилам и посмотрел вниз на раскинувшиеся живописные просторы Елисейских полей. С высоты двадцатого этажа вид открывался поистине фантастический. У меня дух захватило. Сколько я здесь? Неделю? Может, меньше? Я давно потерял счет времени. Но почему же я раньше не видел, какая красота окружает меня? В такие моменты в сердце любого человека, будь он отъявленным преступником или святой невинностью, просыпается самое лучшее и светлое. Благоволение и радость, которыми хочется поделиться. Рай был создан для двоих, и оказаться в земном раю в полном одиночестве кажется мне неправильным и противоестественным. Безликая вереница женщин, с которыми я провел прошлые ночи, не сгладила ощущения неполноты и душевной прострации. Я приехал сюда за новыми впечатлениями и исцелением от мрачных мыслей, но лучше не становилось. Я тосковал, бросаясь из крайности в крайность. Наверно, снова иду по неправильному пути, и вместо того, чтобы смотреть на солнце, и питаться положительными эмоциями, я все больше окунаюсь в грязь, наказывая себя за то, что не в силах исправить. Мне вновь мерещиться, что я давно мертв, и воскресить меня способно только чудо, а в чудеса, как я уже говорил, не верю очень много лет.

Я делаю обжигающий глоток виски. Тепло разливается по телу мощной волной. Рассвет все ближе, небо ярче, и воздух так чист, что впервые в жизни хочется плакать. Я закрываю глаза, чтобы не позволить себе эту глупость, и поворачиваюсь спиной к зарождающемуся солнцу.

И вижу другую реальность. Грубую и неприглядную. Стол с засохшими останками фруктов, посыпанных сигаретным пеплом, небрежно брошенные на пол бокалы и бутылки из-под шампанского, грязный след на шелковом чулке, одиноко повисшем на спинке стула и голубая подсветка сотового телефона, который, как мне казалось, я потерял. Я взял его, предварительно обтерев краем пледа с дисплея липкий след от вина или фруктов. Покрутил в руках, припоминая, что это и как им пользоваться. Проверил сообщения и неотвеченные вызовы. Как всегда, ничего важного. Звонили только из офиса издательства. Несколько сообщений от Леры, содержащие банальные фразы, типа: «Как Париж?», «Оторвись там за меня» и «Приезжай скорее, я скучаю».

Не знаю, зачем я набираю ее номер. Нет, не Леры. Я звоню Динаре, забыв о разнице во времени, и не задумываясь об истинной причине своего порыва.

После долгих гудков, мне, наконец, отвечает ее сонный хрипловатый голос. Она не кажется удивленной, не отчитывает меня за оборванный сон. Я рассказываю ей о Париже, вернувшись к перилам. Описываю красоты Елисейских полей, и просыпающегося пылающего солнца на горизонте, жалуюсь на плохой сервис и похмельный синдром. Она слушает меня, а, может быть, продолжает видеть сны. А когда я спрашиваю о Кирилле, Динара начинает говорить, и уже слушаю я. Каждое слово наполнено смыслом и чувством, и я понимаю, что из нас двоих, именно эта девушка живет, а я только существую. Пусть ее мир придуман и наивен, полон иллюзий и смешных праведных принципов, но она в нем счастлива. Для Динары нет других истин, нет грязи, растлевающей душу и тело. И ей удается на краткий миг пролить в меня теплый живой свет своей розовой реальности. Влияние этого странного человечка на мои мысли и стремления неоспоримы. Я все еще потворствую плохим привычкам, но думаю уже иначе. Совсем не так, как до встречи с ней. И мне не хочется сопротивляться. Не хочется разрывать нить, связывающую двух противоположных людей.

Мы говорим целый час о самых разных вещах, и мне кажется, что нет пропасти, разделяющей нас, нет километров и границ. Я представляю ее милое лицо, взлохмаченные со сна волосы и простую хлопчатобумажную пижаму с мишками. И мне так хочется оказаться рядом, стать частью ее жизни, научиться дышать и смеяться, как она. Пьяный бред избалованного пресыщенного миллионера? Может быть, но в данный момент только это и истинно для меня.

Весь следующий день я веду себя, как образцовый турист, а вечером снова набираю ее номер. Иногда она передает трубку Кириллу, и мы вместе смеемся над ее маленькими проделками, рассердившими Дину. Я обещаю мальчику, что привезу целый чемодан подарков, и уже через час скупаю все детские магазины, и снова звоню им, чтобы рассказать, что одного чемодана не хватит и придется нанять грузовик для встречи в аэропорту. Потом приходит ночь, и я ложусь в одинокую кровать, рядом с которой нет бутылки с виски. Я курю, глядя в потолок, и набираю один и тот же номер. Зачем я это делаю? Я бы хотел, чтобы Дина спросила меня, но она молчит. И просто слушает, словно понимает, как мне сейчас нужно говорить, просто говорить с ней. Я рассказываю ей то, что никому никогда не рассказывал. О своем детстве, школьных друзьях, первой выпитой бутылке водки и выкуренной сигарете, о родителях, и их ограниченной скудной жизни и ранней смерти, о первой любви и разочаровании, о жестокости и непостоянстве, об изменах моих жен и своих собственных, о душевной пустоте и ночных кошмарах. Я не знаю, нравится ли ей роль исповедника, но мне импонирует то, что Динара не выдвигает обвинений и не пытается судить меня. Странно, когда мы говорили с ней раньше, с глазу на глаз она частенько пыталась навязать мне свои идеалистические утопические взгляды на жизнь. А сейчас просто слушала.