Софья Карловна претерпела так много, что, казалось, ничто не могло поразить ее исстрадавшееся сердце… «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат»…

На Бетанкура ее записка произвела ошеломляющее действие.

Ни к чему он не был так мало готов, как к встрече с Софьей Карловной, и ничто не могло так сильно удивить и испугать его, как перспектива этой неожиданной встречи.

Записка княгини застала его еще в постели. Он тотчас же встал и, на словах ответив посланному, что сейчас приедет, действительно тотчас же стал торопливо одеваться.

Княгиня ждала его почти спокойно. Ею овладело почти то же мертвенное спокойствие, с каким она незадолго перед тем стояла у гроба только что отошедшего в вечность сына. Она чувствовала, что что-то окончено, ушло, что с чем-то и с кем-то надо прощаться, и это предстоящее ей прощанье злым призраком, ужасом зияющей могилы вставало перед нею.

Ждать Софье Карловне пришлось довольно долго, и, несмотря на то, что вернувшийся посланный доложил княгине, что барин сейчас же вслед за ним сам будет, прошло более часа, прежде чем лакей гостиницы, осторожно постучав в дверь, подал Софье Карловне визитную карточку Бетанкура.

Этот полуофициальный тон, эта визитная карточка, поданная там, где она была в праве ждать страстного порыва и горячих объятий, холодом охватили Софью Карловну; она чувствовала себя в положении человека, которому прочитан его смертный приговор.

— Просите! — могла только сказать она, и когда дверь отворилась и на темном фоне портьеры показалась так хорошо знакомая ей дорогая фигура Александра Михайловича, ее как ножом по сердцу ударило. Она могла только встать с места и, не сделав ни одного шага ему навстречу, тихо проговорить: — Здравствуйте!..

Она даже «здравствуй» сказать не решилась этому совсем ей чужому человеку, который так виновато, так растерянно стоял на пороге комнаты.

«Ты» говорят людям близким, дорогим, а Бетанкур был совсем чужим ей!

Александр Михайлович превозмог свое волнение и подошел к княгине. Она молча протянула ему руку; он поднес к губам эту дорогую, знакомую ему красивую руку… и только! Ни обнять, ни поцеловать близкую ему женщину он не решился. Он не решился даже спросить у матери своего умершего ребенка о причине и подробностях его сиротливой кончины. Им овладела какая-то непонятная робость. Так несмело, так трусливо он еще никогда в жизни ни к кому не подходил.

Софья Карловна осторожно освободила свою руку из его дрожавших рук и тихо сказала:

— Садитесь!

Бетанкур опустился на близ стоявший стул.

Прошла минута тяжелого, ничем не нарушаемого молчания. Александр Михайлович заговорил первый, и заговорил прямо о деле. Он чувствовал и понимал, что ни о чем ином между ними не могло быть речи.

— Я не ждал вашего скорого приезда, — не глядя на нее, сказал он, — и вследствие этого не мог приготовить подробный отчет в оставленных мне вами деньгах!

— Да разве я требовала от вас отчета? — твердо и спокойно спросила она.

— Я не говорю этого, но все-таки… чужие деньги — святая и ответственная вещь.

— Я передала эти деньги не «чужому», а близкому и родному мне человеку. Вы знаете, что я не придавала им значения даже тогда, когда покупала на них счастье и покой дорогих мне существ!.. Стану ли я говорить о них теперь, когда я, совершенно одинокая, стою на краю двух глубоких могил?

— Двух могил? — удивился Бетанкур.

— Да! Ведь вы для меня тоже умерли и, несмотря на то, что я вновь беседую с вами, вы от меня дальше, нежели мой бедный Вова, что лежит там, далеко, в чужой земле, на берегу чужого моря!.. Но оставим в покое могилы и перейдем к разговору о живых. Скажите, пожалуйста, вы… не женаты?

— Что за вопрос? Вы знаете, что нет! — пожимая плечами, ответил Бетанкур.

— И не собираетесь жениться?

— Никогда и ни на ком! В этом я даю вам мое честное слово!..

— Напрасно!.. Я не верю ему!.. Вы живете один или с товарищем?

— Нет, я временно поселился с Остен-Сакеном, братом бывшего адъютанта великою князя.

— Почему «бывшего»? — спросила Софья Карловна. — Разве он не служит более?

— Нет, он вышел в отставку.

— Почему же вы так стеснили себя помещением? Ведь у вас должны быть деньги?

Бетанкур, видимо, сконфузился и тихо произнес.

— Я уже сказал вам, что представлю вам подробный отчет обо всем, что было истрачено вами и мною в течение этого времени! Вы много и часто требовали, я тоже… имел неосторожность много тратить и — главное — довольно много проигрывать!

— Вы не поняли меня!.. Мне никакого отчета, равно как никаких денег не нужно от вас. Если у вас есть что-нибудь, принадлежащее мне, в чем вы не имеете особенно настоятельной надобности, то я укажу вам лицо, которому вы можете вручить все это. Что касается меня, то мне не до того… Да я, быть может, и не останусь в Петербурге. Я еще ничего окончательно не решила, но жизнь в этой холодной столице, в этом холодном городе, где нет ни солнца, ни людей, ни жалости, ни чести, в этом городе, где все таксируется и все продается, — мне не под силу!..

Александр Михайлович молча сидел, потупив взор и неловко перебирая в руках пышный султан своей форменной каски.

Софья Карловна подняла голову и прямо, в упор взглянула на него, причем произнесла:

— Мы с вами видимся, вероятно, в последний раз, Александр Михайлович! Мы расстанемся навсегда, но, прежде чем навеки проститься с вами, позвольте мне сделать вам вопрос. Вы согласны?

Он ответил молчаливым наклонением головы.

— Прежде чем формулировать свой вопрос я обращусь к вам с последней и убедительной просьбой. Во имя всего прошлого, во имя тех минут полного счастья, какие я знала подле вас, и тех, какие я могла дать вам; во имя той горячей, беспредельной любви, какою я любила вас; во имя всей моей загубленной жизни и холодной, сиротливой могилки нашего сына, дайте мне слово, что вы ответите совершенно прямо и откровенно!

— Я даю вам это слово, княгиня! — твердо ответил Бетанкур.

— Благодарю вас! Я в свою очередь даю вам слово, что все, что вы скажете мне, навсегда останется тайной между нами.

— Я слушаю вас, княгиня!..

— Скажите мне, Александр Михайлович, но — умоляю вас! — прямо и откровенно скажите: эта неожиданная для меня разлука, ваше равнодушие… ваша измена… то равнодушие, с каким вы встретили весть о кончине вашего ребенка, — все это было продиктовано вам? Вы не по своему личному побуждению следовали, когда разбивали всю мою жизнь, втаптывали в грязь и мое самолюбие, и мое сердце?

— Мне трудно ответить вам на это, княгиня!.. Да, если вы хотите, то я не совсем самостоятельно действовал и многим готов был бы пожертвовать для того, чтобы сбросить со своих плеч эту роль.

— Многим… но не всем?

— Да, не всем! — твердо и прямо ответил Бетанкур.

— Своим служебным положением и дорогими вам аксельбантами, например, вы не пожертвовали бы? — иронически спросила княгиня.

— Нет, княгиня, ими я не пожертвовал бы! — поднимая голову и в упор взглядывая на Софью Карловну, произнес Бетанкур.

— И… за то, чтобы вы разбили чужую жизнь и чужое сердце, вам дорого было заплачено? — дрогнувшим голосом спросила Софья Карловна. — Сколько сребреников было уплачено вам?

— Я не понимаю вас, княгиня!..

— Ах, Боже мой!.. Чего тут не понять? Это еще от Иуды-предателя ведется; ведь им была оценена и продана драгоценнейшая жизнь!..

— Это уже оскорбление, княгиня Софья Карловна, а оскорбления я даже от вас выносить не стану! Когда позволите вы мне доставить вам отчет и остаток принадлежащих вам денег?

— Мне лично доставлять ничего не нужно. Это было бы равно трудно для нас обоих!..

— Я только что хотел просить вас об этом и искренне признателен вам за то, что вы пришли навстречу моему желанию! — с легким поклоном, подымаясь, произнес Александр Михайлович.

Княгиня тоже встала с места, как бы подчеркивая этим, что считает разговор совершенно оконченным, и произнесла:

— Я пришлю вам адрес того лица, которому вы можете передать все то, что пожелаете передать мне!.. Но прошу вас совершенно не стесняться, и если деньги особенно нужны вам…

— Мне чужое не нужно, княгиня; до этого я еще не упал…

— Одной ступенькой ниже, одной выше — это уже в счет не идет! — с оттенком легкого презрения произнесла Софья Карловна.

Бетанкур почтительно поклонился и вышел из комнаты.

Даже простым рукопожатием не обменялись эти два человека, еще так недавно близкие и дорогие друг другу и теперь навсегда разъединенные.

В тот же вечер княгиня Софья Карловна послала разыскать старого управляющего своей матери и, спустя неделю, получила от него врученные ему Бетанкуром отчеты, а с ними незначительную часть того крупного капитала, который она так доверчиво отдала в его руки. Отчеты она тотчас же, не читая, подписала и приказала немедленно отослать к Александру Михайловичу, деньги же, даже не пересчитав их, отправила в опекунский совет.

Их было сравнительно мало. На проценты с такого скромного капитала жить было нельзя, а потому предстояло проживать капитал. Но княгиня не останавливалась перед этим и не задумывалась ни над чем. Она и вообще была непрактична, а в данную минуту, будучи всецело поглощена всеми обрушившимися на нее ударами судьбы, меньше нежели когда-нибудь была способна остановиться перед материальными расчетами. Кроме того, в ней заговорила и гордость оскорбленной женщины, и ей не только не хотелось сократить свои расходы, но, напротив, она желала блеснуть своей роскошью и ослепить ею своего неверного поклонника.

Софья Карловна наняла дорогую квартиру в центре города, обставила ее с самой прихотливой роскошью, завела дорогих лошадей и ценные экипажи, и на все это, приобретенное без расчета, без малейшего признака разумной экономики, потребовалась такая крупная затрата денег, что даже неопытный, но честный управляющий, помнивший княгиню еще ребенком, решился предупредить и остановить ее.