При дворе это приглашение произвело положительный переполох. Иные аплодировали решимости великой княгини и ее августейшего супруга поставить княгиню Несвицкую на один уровень с Нелидовой, которую приглашали все и всюду; другие возмущались, находя, что для людей, себя уважающих, будет обидно и унизительно видеть своих жен и дочерей, приравненных к какой-то скандальной «разводке».

Сильнее всех против участия в придворном празднестве восставала сама княгиня Софья Карловна, но Бетанкур так энергично запротестовал против возможности отказа, что княгине пришлось согласиться и поехать во дворец, где происходила предварительная конференция по поводу живых картин и распределение ролей.

Великая княгиня встретила молодую женщину сдержанно, но с той царственной корректностью, которая составляла одно из главных достоинств этой европейски образованной и исключительно умной женщины. Великий князь прямо-таки обрадовался, увидав свою прежнюю протеже, а остальная часть публики с обычным тактом придворной среды не решилась «сметь свое суждение иметь» и любезно пошла навстречу несколько сконфуженной молодой красавице.

На долю Софьи Карловны по выбору самой великой княгини Елены Павловны выпала в живых картинах роль «царицы Рейна», и Бетанкур, равно довольный как этим назначением, так и самим приглашением, «разрешил» княгине самый широкий «кредит» на костюм рейнской царицы.

Софья Карловна всегда была мастерицей одеваться, и при деятельной помощи нескольких умелых модисток и портних получился такой необычный и по богатству, и по изысканному вкусу костюм, что, когда взвился занавес и перед глазами очарованной публики предстала величественная, поистине царственная фигура «царицы Рейна», на высокой скале среди прибоя волн, вся задрапированная в белый, расшитый золотом хитон, с распущенными волосами и золотым скипетром в руке, — весь зал дрогнул от восторга и изумления.

Картина была поставлена молодым, только что начинавшим тогда и впоследствии знаменитым художником Брюловым и поражала смелостью и шириной замысла и стильной художественностью исполнения.

Государь, сидевший в середине первого ряда подле августейшей хозяйки праздника, первый подал сигнал к аплодисментам, и вслед за ним своды зала задрожали от взрыва всеобщего восторга.

Все предшествовавшие картины, равно как и все те, которые следовали за «Царицей Рейна», пропали и стушевались от невыгодного сравнения. И когда по единодушному требованию публики занавес вновь был поднят и картина повторилась при торжественных звуках немецкого гимна «Die Wacht am Rheih», всегда осторожный и спокойный фаворит государя, сидевший сзади него, вышел из своего обычного подобострастного покоя и, слегка подавшись вперед, восторженно произнес.

— Нет, такая красавица не повторится!

Государь обернулся на это восклицание и провел рукой по влажному лбу. Он тоже сознавал, что встретить такую красавицу ему более не удастся в жизни. Все то, что он видел и встречал раньше и позднее, были женщины, а это было видение, мечта, художественное воплощение красоты.

Когда занавес упал и великая княгиня Елена Павловна встала, чтобы пройти за временно созданные кулисы, государь испросил разрешение последовать за нею; едва войдя на сцену, он прямо подошел к стоявшей у боковой кулисы Софье Карловне и слегка дрогнувшим голосом сказал:

— Вы были обворожительны, княгиня!..

Она молча поклонилась.

— Мы с вами давно не встречались! — продолжал император.

— Я нигде не бываю, ваше величество! — сдержанно ответила Софья Карловна, скорее встревоженная и недовольная, нежели польщенная таким исключительным вниманием.

— Вы так довольны своим семейным счастьем? — слегка насмешливым тоном произнес император.

— О, да, ваше величество! — смело и открыто ответила она. — Вы, ваше величество, выразились вполне точно и справедливо. Мое семейное счастье так полно, так велико, что я ничего нового желать не могу и мечтать ни о чем ином не смею!

— И… в прошлом вы ни о чем не жалеете? — прищуривая глаза, спросил император.

— Мое прошлое было так бесцветно, так безрадостно, что не только жалеть, но и вспоминать о нем я не хочу! — прямо взглянув в глаза императору, ответила молодая женщина.

Он упорно выдержал этот смелый взгляд. Ее решительный тон почти покорял его.

В эту минуту раздался режиссерский звонок, возвещавший о начале третьего и последнего отделения.

— Вы в этом отделении не участвуете, княгиня? — осведомился государь.

— Только в последнем номере, ваше величество.

— Опять «Царицей Рейна»?..

— Да! Великой княгине угодно было, чтобы широкий голубой Рейн еще раз прошел перед глазами публики под звуки чудного нового вальса, посвященного этой царственной реке композитором Лумбье.

— Я не прощаюсь с вами, княгиня! — сказал император, видя, что его присутствие за кулисами задерживает дальнейший ход концерта. — Я еще вернусь сюда по окончании этого волшебного концерта… сказать последнее «прости» загадочной «Царице Рейна»!..

Говоря это, он почтительно склонился перед княгиней и осторожно поднес к губам ее красивую руку.

Последнее отделение концерта превзошло все предыдущее, и, когда под упоительные звуки чудного вальса в последний раз взвился занавес и перед очарованною публикой вновь показался чарующий образ волшебной «Царицы Рейна», восторгу присутствующих не было конца. Занавес поднимался и опускался четыре раза сряду, а к подножию волшебной скалы все время лились томительные, страстные звуки чудного, упоительного вальса… Они словно разбудить хотели эти неподвижно стоявшие волны, словно надеялись призвать к жизни эту неподвижную красавицу, грациозно застывшую на холодной, как она, неподвижной мраморной скале.

Занавес упал в последний раз, и зал с минуту оставался безмолвным, словно зачарованным… Все замерли, охваченные непритворным, почти благоговейным восторгом. Только томительные, страстные звуки вальса по-прежнему лились, отравой огневой страсти западая в душу и будя в ней и тревожную жажду счастья, и мучительную, безотчетную тоску о чем-то невозвратно ушедшем, навеки утраченном.

Государь с минуту молчал и вместе с ним молчал весь зал. Но вот он вновь первый подал сигнал к восторженным аплодисментам и, не дожидаясь на этот раз ни примера, ни приглашения великой княгини Елены Павловны, направился на сцену.

Княгиня Несвицкая уже ушла в отведенную ей отдельную уборную, но еще не раздевалась, по распоряжению режиссера ожидая новых вызовов государя и прочих почетных гостей.

Проходя по узкому кулуару, образовавшемуся между сценой и уборной княгини Несвицкой, государь увидал между кулисами осторожно пробиравшегося Бетанкура, и по его лицу пробежала тень.

Бетанкур, в свою очередь увидав государя, быстро стушевался.

Император понял, что тот испугался, и по его гордому и властному лицу скользнула улыбка. Он понял, что такой соперник ему не опасен, и, осторожно постучав, вошел в уборную княгини Софьи Карловны.

Она вздрогнула при его появлении. Она отчетливо слышала стук, но, видимо, ожидала вслед за этим стуком не появление государя.

— Я не вовремя?.. Вы кого-нибудь другого ждали? — спросил он, прямо и смело атакуя вопросом.

Софья Карловна ответила молчаливым и почтительным наклонением головы.

Это можно было в одно и то же время принять и за приветствие, и за подтверждение;

— Я пришел еще раз благодарить вас, княгиня, за доставленное всем нам наслаждение, — сказал государь, непритязательно опускаясь на простой деревянный стул перед трюмо, на время перенесенный в уборную для туалета княгини. — Я принес почтительный привет чарующей «Царице Рейна» и пришел к ней в последний раз не тем грозным, властным повелителем, каким я привык входить всюду, а подвластным ей, покоренным ею рабом!.. Я пришел сказать решительное слово и выслушать последний, решительный ответ.

— Нужно ли это, ваше величество? — возразила Софья Карловна слегка дрогнувшим, но заметно нетерпеливым голосом, причем, говоря это, слегка побледнела.

— Не перебивайте меня, княгиня! — остановил ее император. — Дайте мне договорить!.. От вашего ответа будет зависеть и ваша… и моя судьба!.. Так, как говорю я сегодня с вами, я еще никогда ни с одной женщиной не говорил!.. Того впечатления, какое вы произвели на меня, еще ни одна женщина в мире никогда не производила на меня. Это не властный каприз царя, не знающего преграды своим желаниям, не безумный, горячий порыв юноши, не испытавшего страсти, не упорная настойчивость упрямого ухаживателя, вопреки всему рассчитывающего на успех!.. Это — нечто новое, стихийное, самому мне непонятное, с чем я бессилен бороться, что поработило меня всего!.. Это — роковое, незнакомое мне до сих пор чувство, в котором столько же вражды и ненависти, сколько страстной, пылкой любви!.. Вы видите, я говорю с вами прямо, я ничего не скрываю, ни за что не прячусь. Я никогда никому не подчинял своей непоколебимой воли, вам же я подчиняю ее. Я никогда ни перед кем не гнул своей гордой головы — перед вами я стою со склоненной головой и жду высшего решения и вашего ответа!..

— Но чего же вы хотите от меня, ваше величество!

— Вашей любви, княгиня, ничего, кроме вашей любви!.. И какой бы ценою мне ни пришлось купить эту любовь, я ни перед чем не остановлюсь, ни над какою жертвой не задумаюсь и не отдам, кроме своей короны!

Княгиня Несвицкая при этих словах поднялась с места и, гордо откидывая назад свою характерную головку, на которой еще блистала призрачная корона «Царицы Рейна», твердым и властным голосом проговорила:

— Ну, так я буду великодушнее вас, государь, и прямо отвечу вам, что я ничем не пожертвую вам. Вы знаете, что я люблю другого, что моя судьба навсегда связана с ним, что я — мать его ребенка. И вы сами отвернулись бы от меня, если бы я все это принесла в жертву суетному и тщеславному желанию сделаться фавориткой самодержавного монарха!.. Вы сами оттолкнули бы меня, государь, за такую недостойную измену всему, что есть в жизни святого и заповедного… А меня еще никогда никто не отталкивал!