— Бриллианты у меня здесь, с собой, — сказал он ей, крепко сжимая ее в своих объятиях, — я взял их у жены… Это — хорошие, дорогие бриллианты, и мне прямо-таки до боли жаль, что ни одного камушка, ни одной жемчужинки из всего, привезенною мною, не попадет в твои загребастые лапочки! Вот разве Мейера ты уговоришь подождать немного?

— Ну, это дудки!.. Он ждать не станет… Да и к чему это? Не все ли равно?

— Как это «все равно»?.. Я не понимаю тебя!..

— Мало ли чего ты не понимаешь! — презрительно бросила ему Шишкина. — Если бы ты все понимал, так не то и было бы!.. И таких ты денег не проигрывал бы, и об уплате моему Мейеру так не хлопотал бы!.. А вот как сидишь ты незнайкой, так и дрожишь, и платишь, и всякие-то фокусы над тобой, сердечным, проделывать можно!..

Несвицкий при этих словах тревожно поднялся с дивана.

— Ты что-то странное говоришь, Катерина! — сдвигая брови, заметил он. — Ты намекаешь на что-то, от чего тебе может сильно не поздоровиться! Говори толком, если начала!..

— А ты не пугай! — дерзко рассмеялась она. — А то, неровен час, я сама тебя пугать начну, так тогда неизвестно еще, кому из нас страшнее будет. А если ты хочешь гостем у меня быть, так ты говори как следует!.. «Катерины» тебе здесь нет… И чтобы я такого разговора больше не слыхала! Ну, показывай, что ли, что ты там привез. Может, и внимания-то не стоит глядеть на твои камни?

— Ну как это внимания не стоит, если это — царские подарки?

— Как царские подарки? Кому?

— Моей жене. Тут жемчуг, который прислала ей императрица, да браслет, который ей на руку великий князь в день свадьбы надел!

— Так это ты царскими подарками, да еще не своими, а жениными, с Мейером за карточный долг рассчитываться хочешь? — громко рассмеялась Шишкина. — Вот так придумал! И влезет же, прости Господи, в пустую голову барская блажь! Куда же нас после этой твоей расплаты определят с Мейером, да и с тобой вместе, пожалуй?

— За что это?.. Ведь жена сама отдала мне эти вещи?

— Ну еще бы ты украл их у нее? Господи, Боже мой!.. Какой ты несуразный!

— Как же она смеет пожаловаться, если сама отдала?

— «Как смеет»? «Как смеет»? — передразнила князя Шишкина. — Да она так просто, не смеявшись!.. Нет, ты, ваше сиятельство, эту самую дурь брось и с Мейером честь-честью расплатись!.. А не то он до командира дойдет…

— Так что же я сделаю?

— А что хочешь, то и делай! Не учить тебя, не маленький!.. Да ты вещи-то покажи! — и Шишкина опять придвинулась к князю.

Тот лениво поднялся с места и маленьким ключиком отпер принесенный чемоданчик.

Пока он доставал и развертывал бумагу, в которую были завернуты футляры, Шишкина пристальным, жадным взглядом следила за ним.

Он открыл сначала один футляр, потом другой. У нее вырвалось восклицание, как будто дикий стон удовольствия.

— Да, штучки невредные! — тривиально проговорила она. — За это деньги дать можно! Выручить, что ли, тебя, в самом деле? — спросила она, как будто что-то быстро обдумав и решив.

— Да кто это может сделать? Ты?

— Ну да, я! Чего ты рот-то разинул, как галка?

— А разве у тебя есть деньги?

— Это уж не твоя забота. Не было бы, так и говорить не стала бы.

— Но ведь это дорого стоит.

— Цени, как знаешь! Я дам столько, сколько тебе нужно, чтобы с Мейером расквитаться…

— Две тысячи? Нет, этого мало!

— Так ступай, ищи, кто больше даст!.. Только поторапливайся, потому что у меня сегодня опять игра будет большая, а у Мейера свободных денег только и есть что твои. Он игру пропускать не станет, да и мне это не выгодно!..

— Что не выгодно? — тоном глубокого удивления переспросил князь.

— Чтобы Мейер серьезную игру пропустил! У нас сегодня новый фартовый купчик наклевывается, тоже ворона с разинутым ртом. И сам он не заметит, как все до копеечки спустит!

— Но позволь! Ты говоришь таким тоном…

— Каким это?

— А таким, как будто игра здесь у тебя ведется не чистая.

— Есть о чем горевать, что ты думать станешь!

— Но если игра не чистая… то…

— То ты не играй, а главное — не проигрывай!.. Когда ты намедни выиграл здесь у меня пятьсот рублей, так небось не задумывался над тем, «чистая» или не «чистая» игра у меня ведется.

— Так я тебе же отдал эти деньги?

— Глуп был, оттого и отдал!.. А теперь мне Мейер свой выигрыш отдаст… Все вы дураки, и вас только и стоит обирать, как Сидоровых коз! Больше вы ни на что и не годитесь!..

Князь стоял перед Шишкиной ошеломленный, с футлярами в руках, и, глядя на него в эту минуту, можно было без труда согласиться с ней, что он ровно ни на что не годится, кроме того, чтобы служить жертвой ловкой и бесстыдной эксплуатации.

— Ну, убирайся однако отсюда! — сказала она после минутного молчания. — Ты мне одеваться мешаешь! Скоро гости съезжаться станут… Мы сегодня рано за карты сядем, чтобы успеть посреди игры поужинать… После шампанского-то ходче дело пойдет, скорей вороны рты поразевают.

Несвицкий слушал Катю растерянно. Он начинал понимать, что сделался просто жертвой самой смелой и наглой эксплуатации, и в то же время почти с ужасом сознавал, что и вновь готов сыграть ту же пошлую и жалкую роль.

— Так как же с вещами?.. Только навряд ли ты найдешь кого-нибудь кроме меня, кто купил бы у тебя царские подарки. За это, брат, тоже не хвалят. Мне что? С меня взятки гладки!.. Скажу, что ты подарил мне эти вещи, что ты мне ими за любовь да за ласки заплатил!.. Я — вольный казак, мирской человек! Ну, давай, что ли… Так и быть, уж я тебе сотняжку накину… А в остальном мы сочтемся, и в долгу не останусь! — закончила она, подмигнув и протягивая руку за футлярами…

Князь машинально подал ей оба футляра одной рукой, а другой крепко обнял ее и прижал ее к себе.

— Чаровница! — захлебываясь проговорил он, против воли поддаваясь охватившему его непонятному волнению.

Взглянув на него в эту минуту, можно было серьезно поверить в силу навеянных на него волшебных, всепобеждающих чар.

Несколько часов спустя в уютной, залитой огнями квартире Шишкиной шла оживленная и крупная игра. Вокруг нескольких столов толпились гости с разгоряченными лицами. Банкометы спокойно выбрасывали направо и налево выпадавшие карты; понтеры дрожащими руками ставили открытые и закрытые души.

Катя Шишкина, вся сияющая прихотливым нарядом и вся залитая бриллиантами, стояла за стулом молодого, сильно выпившего купца и зорко следила за его игрой, или, точнее сказать, за его проигрышами.

Перед метавшим банком Мейером уже возвышалась груда золота и ломбардных билетов, а он все пригребал и пригребал выигрыш, спокойно и хладнокровно выбрасывая направо и налево поразительно благоприятствовавшие ему карты.

— Борегардик!.. Брось!.. Не играй! — серьезно и почти не стесняясь произнес пристально смотревший на игру князь Урусов. — Я давно и пристально наблюдаю за этой «игрой», и мне сильно хочется пригласить сюда поддержавших чинов полиции… Да эта роль уж очень не подобает. Мне в гвардейском мундире даже на жидов и проституток доносить не подобает!

Борегар послушался и забастовал.

Мало-помалу отстали и другие партнеры, и только все сильнее и сильнее пьяневший купчик продолжал ставить крупные куши, нервно выбрасывая из своих словно бездонных карманов целые горы золота и груды банковских билетов. К утру он оказался в огромном проигрыше, но он не только не жалел о нем, а почти не сознавал его. Он был в равной степени опьянен и множеством выпитого им вина, и вызывающим, почти циничным кокетством хозяйки этого своеобразного дома.

Несвицкий по окончании игры остался в небольшом выигрыше и растерянно рассовывал по карманам выигранные деньги, понукаемый Екатериной Шишкиной, выпроваживавшей его с циничной торопливостью.

— После!.. После!.. На досуге приходи! — почти выталкивая его, сказала она, в то же время нежно улыбаясь протягивавшему к ней руки пьяному купцу. — Видишь, не до тебя теперь!..

— Но… я приехал к тебе, чтобы остаться до завтра! — совсем теряясь, проговорил злополучный князь. — Я думал…

— Ну, и раздумай, если думал! А сегодня у меня оставаться нельзя. Место занято! — И, нагло бросив ему эту циничную фразу, Шишкина почти вытолкала его, чтобы вернуться к пьяному купцу, бесцеремонно расположившемуся у нее, как у себя дома.

Несвицкий и тут смолчал и покорно удалился, чуть не с завистью оглядываясь на покидаемый им вертеп. Он уходил весь заколдованный, порабощенный, загипнотизированный, как сказали бы теперь, когда всему, что казалось сверхъестественным, нашлось и свое точно отведенное место, и свое точно определенное имя.

X

ВАЖНАЯ БЕСЕДА

Услужливый друг или враг анонимным письмом предупредил молодую княгиню Софью Карловну о том, что бриллианты, отданные ее мужу, перешли во владение одной из тех позорных женщин, которые носят в обществе деланный и нелестный титул «жертв общественного темперамента». Но это извещение не взволновало и даже почти не смутило ее.

Одновременно с этим ей принесли другое письмо, над которым она серьезно призадумалась и по поводу которого захотела переговорить и посоветоваться с матерью. Но она застала старую генеральшу совсем больной и даже хотела отказаться от маскарада, чтобы просидеть этот день и вечер с ней; но Елена Августовна наотрез отказалась от такой, по ее словам, бесполезной жертвы и взяла с дочери слово, что она непременно поедет в Павловск и на другой же день после маскарада приедет рассказать ей все, что там увидит и услышит.

День, назначенный для летнего маскарада, выдался светлый и ясный на славу. С утра было жарко, но к вечеру жара спала, и залитый огнями парк весь дышал свежей и ароматной прохладой.