Вместе с ней он бежал в Астрахань и провозгласил, что весь христианский мир признал царем Ивана Дмитриевича и его мать царицу Марину. Из Астрахани были разосланы прелестные письма волжским и донским казакам. Часть волжских казаков, живших станицами по притокам, увлеклись прелестью и собирались весной идти в поход. «Нам все равно, куда ни идти, лишь бы зипуны наживать». Но то были люди молодые, голь отчаянная. Домовитые казаки засомневались в успехе предприятия и остались верными Михаилу Федоровичу.

Против Заруцкого была послана рать во главе с боярином князем Иваном Одоевским. Заслышав о подходе царских войск, астраханцы отпали от воровства. Атаман бежал на двух стругах и некоторое время скрывался с Маринкой и горсткой казаков в камышах. Про это прознали рыбаки и дали знать Одоевскому. Стрельцы окружили бунтовщиков. Видя, что деваться некуда, казаки связали Заруцкого и Маринку с сыном и выдали их стрельцам, а сами объявили, что целуют крест царю Михаилу Федоровичу.

Пленников отправили в Москву. Заруцкого охраняли двести стрельцов, Маринку с сыном – пятьсот. Был дан наказ везти их скованными и станом останавливаться осторожливо, а если на них придут воровские люди, то Марину с воренком и Ивашку Заруцкого побить до смерти. Но все же их довезли живыми. Атамана третий день страшно пытали, Марину Мнишек с сыном держали в темнице.

Загремели засовы двери. Мнишек вздрогнула и прошептала потухшим голосом:

– Пришли за мной!

В темницу вошли сторожа, готовые силой вытащить узницу, если она от страха забьется в угол. Но Мнишек, презрительно отстранив протянутые к ней руки, вышла сама. Только на пороге чуть замешкалась и бросила тоскливый взгляд в угол, где спал ее ребенок. Когда Мнишек покинула подземелье, в дверном проеме на мгновение появился дьяк, молча кивнул на кучу соломы и приложил ладонь к уху, как бы призывая слушать внимательно и все запоминать. Дверь захлопнулась, загремели засовы и наступила тишина.

Марья подошла к стене и увидела разметавшегося во сне воренка. Ей сразу стало понятным, почему смутился дядя, когда дьяк зачитывал боярский указ. Подыскателю Московского государства было годика четыре от роду. Его называли воренком – сыном Тушинского вора и ворухи Мнишек. Но никто в точности не знал, чьим сыном он был. Родился ли он от брака по расчету, устроенного со вторым Лжедмитрием, или был плодом преступной страсти, которой Марина предавалась с многочисленными любовниками. Так или иначе, мальчик одним своим рождением грозил царствованию Михаила Федоровича. Так объяснял дядя. Но сейчас Марья Хлопова видела перед собой только беззащитного ребенка.

Ребенок шевельнулся, открыл глаза и спросил:

– Где матка?

– Она скоро вернется, – успокоительно ответила Марья.

Сын Марины Мнишек, в отличие от матери, говорил по-русски чисто и бегло.

– Где мы? – спросил он.

– В Беклемишевской башне.

– Почему башня Беклемишевская?

Этот вопрос застал Марью врасплох. При Василии Третьем в башне был заточен боярин Берсень Беклемишев, прямодушный старик, повадившийся говорить «встречу» великому князю. Кивал бы брадой на всякое слово великого князя, умер бы в милости и почете. Ан нет, вздумалось перечить! Великий князь одно толкует, а он ему возражает. Казнили строптивого старца. С той давней поры никто в Кремле не дерзает перечить государям. Ничего этого Марья не знала и только повторила:

– Беклемишевская значит Беклемишевская. Прозвали так.

Но ей не удалось так просто отмахнуться от любопытного ребенка. Мальчику захотелось узнать, из камня ли выложена башня или из кирпича, есть ли в ней бойницы и какая у нее кровля. Марья едва успевала ответить на один вопрос, как на очереди был следующий. В конце концов она умучилась и, когда мальчик спросил, выше ли московские башни астраханских или нет, в сердцах сказала:

– Откуда мне знать, я в Астрахани не была!

– Там башни высоченные. С них сбивают наземь воевод и приказных людишек за непокорство нашему царскому величеству. Они вниз летят и дрыгаются потешно так.

Воренок приподнялся и быстро-быстро замахал руками, словно маленький воробушек короткими крылышками. Замахал и сразу же его мысли перескочили в другую колею:

– А ты можешь пройтись колесом? Дядя Ваня может. Я вырасту и тоже смогу. Да я и сейчас почти могу.

С этими словами он уперся руками в каменный пол и подбросил в воздух тоненькие ножки. Перед носом Марьи мелькнули зеленые сафьяновые сапожки. Отрок завалился на бок и так сильно ударился ногой о каменный пол, что Марья вскрикнула от испуга за него. Но мальчик только весело рассмеялся:

– Не пугайся, девка! Казаки не боятся боли!

За возней и шумом они не слышали лязга открываемых запоров. На пороге стоял дьяк Заборовский. Он глянул на хохочущего мальчишку и плюнул от отвращения:

– Воровская кровь играет! Брось скоморошничать, ступай за мной.

Мальчик фыркнул в лицо дьяку:

– Пся крев! Велю сбросить тебя с башни!

Он вышел из темницы, гордо подняв свою маленькую головку, совсем как мать. Марья последовала за ними. Наверху в застенке ее встретил дядя.

– Отправлю тебя с провожатым домой, – сказал Федор.

– Э, нет! Пусть едет с ними, – возразил дьяк.

– Побойся Бога, Семен!

– Чти боярский наказ! Велено с ворухи и воренка глаз не спускать!

– Ну и удружил я тебе, Машенька! – сокрушался Федор. – Ан делать нечего, полезай в возок.

Рогожный возок ждал у выхода из застенка. В нем сидела Марина Мнишек с лицом словно застывшим из камня. Сын бросился к матери, она молча обняла его и прижала к себе. Мнишек не проронила ни слова, только поглаживала ребенка по головке. Мальчик несколько раз спрашивал девушку, куда их везут, но Марья сама не знала. И только когда возок остановился и дверца приоткрылась, она поняла, что их привезли к Серпуховским воротам.

По краям обширного пепелища, на котором когда-то стояли избы посадских людишек, были вкопаны колья, а на них укреплены тяжелые пушечные колеса. На колесах лежали пущие воры и заводчики, ломаные за разбой, татьбу и иные воровские дела. Вокруг колес толпились любопытные, глазевшие на распластанных на колесах воров с перебитыми железной палицей руками и ногами. Некоторые колесованные, промучившись сутки, уже отошли и окоченели, другие были еще живы и стонали от боли. Толпа гомонила в ожидании зрелища, и в ее гомон врывался разбойничий посвист ветра. Со стороны Кремля надвигалась черная туча, закрывавшая полнеба. Ветер подхватывал снежные крупинки и уносил их вдаль, не давая им долететь до земли.

Под крики и улюлюканье из возка вывели Марину Мнишек. Она стояла, не удостаивая толпу взглядом. Марья вышла вслед за ребенком. Он подпрыгивал, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь из-за спин стрельцов. Ему на помощь пришел мужик в долгополом кафтане.

– Что, постреленок, росточком не вышел? Полезай ко мне на плечи, все увидишь, – предложил он.

Мальчик не заставил себя упрашивать и ловко вскарабкался на плечи. Марина Мнишек недовольно покосилась в их сторону и попыталась забрать сына, но стрельцы преградили ей путь. Между тем ребенок, устроившись поудобнее, расспрашивал мужика:

– Что там лежит на снегу? – спросил он.

– Кол. На него сажают разбойников.

– Как сажают? – продолжал расспросы неугомонный мальчик.

– Голым гузном на острие. Посадят разбойника, и он своей тяжестью насаживается на кол, покуда острие не выйдет сквозь спину или около шеи.

– Скоро ли острие выходит? – деловито осведомился мальчик.

– Ежели по-простому, то быстро, а ежели приспособить кол по-персидски, то разбойник мучается день или два. Зришь стопку дощечек по бокам? Их подкладывают под ноги разбойника, а потом вынимают по одной. Вынут дощечку, кол продвинется во чреве на вершок, через час вынут другую – кол еще продвинется во чреве. Ловко басурмане придумали! – восхищался мужик.

Толпа зашумела громче. Палач с подручными вывели атамана Заруцкого, едва переставлявшего ноги в дубовых колодках. Его локти были заведены назад и крепко скручены веревкой. Сквозь прорехи рубахи глядели вздувшиеся алым жгутом рубцы от кнута.

Говорили, что Заруцкий родом с Украины. Еще ребенком он попал в плен к крымцам и сполна познал рабскую долю. Потом бежал и обрел волю на Дону. В Смуту он вместе с войском Ивана Болотникова пришел под Москву. С той поры имя атамана гремело по градам и весям. В Тушинском лагере казак был пожалован боярским чином. Вместе с князем Трубецким и дворянином Ляпуновым возглавлял первое ополчение, а во втором не участвовал – разошлись его пути-дороги с русскими людьми. Застил ему белый свет надменный лик Марины Мнишек.

Заруцкий пытался погубить князя Пожарского, подослав наемного убийцу. Слава Богу, что князя Пожарского окружала плотная толпа. Злодей промахнулся, ранив человека, заслонившего воеводу. Когда второе ополчение подошло к Москве, Заруцкий бежал как затравленный зверь, опасаясь возмездия. Оно настигло его, но только не от рук Пожарского, которого самого выдали головой ничтожному Борису Салтыкову. Воистину, неисповедимы пути Господни!

К Заруцкому подошел донской казак в красной однорядке. Марья сразу узнала Сергея Карамышева, ударившего плетью Мишу на Каменном мосту.

– Отмучился, атаман? – сочувственно спросил Карамышев.

– И ты… здесь… Сережка? – прохрипел Заруцкий.

Каждое слово давалось ему с трудом. Пробитое легкое свистело, на губах пузырилась кровавая пена. Но он продолжал говорить:

– Пришел проводить? Благодарствую… Поклонись от меня вольному Дону… Иначе бы обернулось, коли послушались бы меня казаки… и встали за истинного государя Ивана Дмитриевича… Сидел бы на Москве наш, казацкий царь, а мы бы гуляли по Дону-батюшке и по Волге-матушке…

– Что вспоминать? Многие из казаков желали по-твоему, но, знать, Богу не было угодно! Теперь царем Михаил Федорович, а кто не восхотел ему крест целовать, казнены смертью.

– Гляди, Сережка!.. Как бы в скором времени не учли казнить тех, кто целовал крест…