Александр Прозоров - Царская любовь

Три десятка всадников кованой рати, потеряв десяток коней, буквально расшвыряли, растоптали, смели центр копейного строя, на треть сократив число врагов и оказавшись за их спинами. Аркебузиры, застигнутые врасплох, полегли на месте, а копейщики разбегались, не понимая теперь, с какой стороны ждать нападения. Паники еще не было – пехотинцы пытались собраться в строй, замыкались в круги, ощетинившиеся пиками сразу во все стороны. Вокруг хищно кружились татары, засыпая их стрелами.

– Коня великому хану! – над самым ухом заорал Савад-бек. – Уходим, уходим!

– Куда уходим, почему? – не понял разгоряченный Саин-Булат, душа которого все еще пела от восторга схватки и быстрой победы. – Добивай неверных!

– Коня великому хану!

Рядом наконец-то оказался оседанный скакун с окровавленной шеей и головой, касимовский царь поднялся в седло, с высоты которого сразу увидел выбегающих со стороны замка к дороге свежих копейщиков – многие и многие десятки, бесчисленные толпы, рвущиеся к обозу, отрезающие пути отступления.

– Куда, трусы?! – заорал на откатывающихся прочь нукеров Саин-Булат. – В атаку! Бей неверных!

– Чем бить, великий хан?! – зло заорал в ответ сотник, хватая лошадь господина под уздцы. – Их не меньше тысячи!

С пустыми колчанами, с рассеянной по полю кованой ратью, татары не могли противопоставить толпам свейских копейщиков ничего. Просто – ничего. Разве только разогнаться во весь опор и бесполезно нанизаться на длинные пики неверных.

– Разворачивайте обоз! – все еще пытался командовать касимовский царь, но все было бесполезно. Возничие прыгали с облучков повозок и разбегались в стороны, татары скакали вдоль брошенных телег, и в общей толпе бегущих воинов Савад-бек тянул за собой лошадь с плачущим в седле от бессилия великим ханом.

Бегство остановилось только в нескольких верстах, когда захрипели, роняя из-под сбруи розовую пену, уставшие лошади, а драпающие пешком возничие начали падать от усталости.

– Жалкие трусы! – опять ругнулся Саин-Булат, спрыгивая с седла. – Вы не достойны звания воинов Аллаха! Вы не достойны служить русскому царю! Вы не достойны шертной грамоты, которую целовали моему брату на верность! Савад-бек, собери сотников! Я хочу знать, сколько осталось людей? Возничих тоже сгоняйте сюда! Я заставлю их всех заплатить за малодушие!

Не видя врага, люди постепенно успокаивались, собирались вместе. Десятники смогли наконец пересчитать своих воинов, отчитаться перед сотниками. Или, точнее – перед Савад-беком. А уже тот пошел с поклоном к касимовскому царю.

– Ныне полторы сотни у нас в седлах, великий хан, – сказал он понуро сидящему на березовом пне Саин-Булату. – Пара сотен пешцов с обоза. Может, еще кто подтянется. Но возничие без оружия все. С ножами, да иные с топорами токмо. И у татар ни копий, ни стрел. В обозе все осталось.

– Разъезды выслал?

– На дороге оставил, великий хан.

– Собери стрелы и пики оставшиеся, полусотню поставь на дороге в заслон, – распорядился Саин-Булат. – Пусть возничие срубят ближние деревья и сделают завал. Подождем. Лошадей не расседлывайте, токмо подпруги отпустите. Пусть отдохнут.

К вечеру стало ясно, что гнаться за русскими обозниками свеи не стали – слишком увлеклись грабежом. Вернувшиеся лазутчики доложили, что вражеских пехотинцев возле замка собралось никак не меньше тысячи, из которых с три сотни аркебузиров с тяжелыми стволами. Вопреки обычаю неверные не перепились и выставили крепкие дозоры – близко не подобраться.

– Что прикажешь, великий хан? – собрались вокруг Саин-Булата татары и старшины обозников.

Касимовский царь тяжело вздохнул. Как ни хотелось ему сквитаться с наглыми свеями, однако с тремя сотнями безоружных людишек супротив тысячи ратных не попрешь. Даже если это вонючие неверные дикари.

– Здесь ночуем, отставших подождем, – распорядился Саин-Булат. – С рассветом на Псков двинемся и в Касимов.

– На Новгород и в Касимов? – осторожно уточнил сотник.

– Какой к псам шелудивым Новгород?! – зло огрызнулся татарский хан. – Как я брату в глаза посмотрю?! Как я ему про позорище такое поведаю, что гяурам поганым весь обоз царский, все припасы для двух крепостей отдал?! В Касимов со Пскова поскачу, от насмешек боярских прятаться. При дворе государевом, мыслю, засмеют. – Саин-Булат поморщился и мотнул головой: – Зачем ты вытащил меня, Савад-бек? Почему не дал честно сгинуть в сече? Как мне жить теперь с моим позором?

– Кабы не сгинул, а в полон попал, раненым али оглушенным, позор приключился бы еще страшнее, – резонно ответил сотник. – Да и сгинул бы – разве хорошо тело твое неверным на поругание оставлять? Коли жив, завсегда сквитаться сможешь, тремя победами на каждое случившееся поражение ответить. Кто из воевод ни разу бит не бывал, разве есть такие? За одного небитого двух небитых дают!

– Не стыдно ворогу достойному проиграть. А мы от кого бежали, Савад-бек? От дикарей! От жалких немытых гяуров! Конные от пеших! Позор! Почему я не выслал свежие разъезды? Куда спешил, почему не разведал? Зачем обоз за собой потащил? Почто поспешил заслон малый истреблять? Зачем в сечу ненужную полез? – Саин-Булат постучал кулаками себе по голове. – Дурак я, дурак! Обошли бы засаду стороной, и вся недолга! Позор! Мой позор, на мне одном, на моей деревянной дурости!

Княгиня Анастасия Черкасская, урожденная княжна Мстиславская, хорошо знала правила, по которым живет окружающий мир. Она знала, что главным является не соблюдение правил и обычаев, а признание оных правил. В этом мире считается позорным ходить простоволосой. Но если ты накинула поверх головы прозрачную понизь, ничего ни от кого не скрывающую, – позора нет, ибо правило ты признала и голову прикрыла. В этом мире нельзя ходить голой. Если твоя грудь безразмерно выпирает наружу, пугая мужчин, если бедра облегаются ярким поясом, привлекая похотливые взгляды, но все это задернуто тонкой тканью – то при всей блудливости одеяния в беспутстве женщину никто не обвинит. Человеку не обязательно верить в бога, ему можно творить колдовство, водить хороводы и оплодотворять поля, но если он вовремя ходит в церковь и соблюдает посты – он всеми считается истинным христианином. Женщина может сколько угодно путаться с мужчинами, вытравливать плоды и развращать собственных слуг, но до тех пор, пока она прилюдно появляется в одиночестве, ведет целомудренные беседы и громко охает, краснея, при виде обнаженного торса лавочного грузчика – она будет считаться невинным ангелом.

Главное не в том, чтобы не нарушать. Главное – сохранить внешнее благолепие.

Княгине Анастасии удалось опасно проскользнуть по очень тонкому лезвию, по самой грани чести и бесчестия.

Она приняла хана в дальней усадьбе. Это не город, на выселках дать приют путнику есть поступок правильный и понятный – не в лес же человека на ночлег отправлять? Она позволила Саин-Булату задержаться – но позволить скитальцу некоторый отдых после дальней дороги тоже есть вещь дозволительная. Гостеприимство – это по-христиански.

Анастасия ни разу прилюдно не прикоснулась к касимовскому царю, не одарила его излишне теплым взглядом или словом и отправляла в опочивальню со слугами, особой заботы не проявляя. А что уж там воображали люди о событиях, творящихся под покровом ночи, – за фантазии чужие она не в ответе. Посему все выглядело как бы прилично и правильно. Почти…

Почти – ибо татарский хан провел в ее усадьбе почти всю зиму! Одинокий мужчина прожил всю зиму в доме одинокой женщины! Обычным путевым привалом в долгой дороге объяснить сие уже не так просто.

Совсем тонкая, почти невесомая грань отделяла одобрительное гостеприимство радушной хозяйки от блуда развратной бабы, заскучавшей в глухомани без мужской ласки. Блуд же означает, что на княгиню Черкасскую станут показывать пальцем и шептаться, стоит только выехать в любой город, появиться в церкви. Что перед нею закроются двери всех домов – и не будет больше ни пиров, ни охот, ни приемов; что на ее приглашения больше уже не откликнется никто из князей и бояр, что закроется для нее дорога в царские палаты, что любой священник станет требовать от нее покаяния и откажется допускать к причастию. Добрая родня подобного шанса не упустит, постарается, патриарха и епископов щедрыми подношениями по уши умаслит, но своего добьется: вдову – в монастырь, ее владения – по семьям.

Дабы всего этого не случилось, отныне поведению вдовы надлежало стать исключительно безупречным, целомудренным, благотворным для тела и бессмертной христианской души.

В глубине своей души, для самой себя, княгиня Анастасия оправдание минувшим поступкам нашла. Ведь с самого первого момента их встречи с касимовским царем она никогда, ни единого раза не пошла на поводу своей похоти! Она с самого начала искренне пыталась избавиться от сладострастного наваждения!

Сперва княгиня понадеялась разочароваться в Саин-Булате, получив настоящий поцелуй вместо воображаемого. Но увы – реальный оказался слаще мечтательного. Потом она понадеялась разочароваться в телесной близости. Однако безумная ночь с татарским ханом вышла даже отдаленно не похожей на унылый супружеский долг, отдаваемый мужу, она вся прошла в горячих волнах нестерпимого наслаждения, из которого Анастасия выскальзывала лишь на краткие минуты, дабы перевести дух. И тогда женщина решила, что, если ночей будет несколько – постель наскучит. А вместе со скукой вернется обычная, спокойная жизнь, изгнать из которой Саин-Булата удастся с величавой легкостью. Однако не наскучила! Стало только хуже. Анастасии казалось нестерпимо мало тайной любви, она хотела настоящую, открытую целиком и полностью. Чтобы выходить, держась за руки, чтобы не скрывать нежных взглядов, чтобы прилюдно называть друг друга ласковыми словами…

Это был омут, неодолимая трясина, затягивающая в себя все глубже и глубже, сколько ни пытайся вырваться на свободу. И только долгая разлука, некоторое успокоение души, письма многих родичей и наконец-то услышанный голос рассудка убедили княгиню, что рвать опасную безумную связь нужно решительно, резко и бесповоротно. Ибо сама собой сия страсть не уляжется, не погаснет.