Александр Прозоров - Царская любовь

– Ерунда. Коли голова на плечах осталась, остальное уж мелочи. Отлежишься. Поход наш, считай, закончился. Так что хоть до самого возвращения не вставай.

Русская армия простояла возле побежденного города чуть больше недели, после чего ратные обозы один за другим покатились на восток, и к концу января государев двор уже вернулся в Новгород, заполняя царский дворец шумом и суетой. Больше всех работы, понятно, обрушилось на банщиков. После долгого похода отмыться хотели все, от Ивана Васильевича до последнего обозного смерда, и татарский хан не стал исключением.

После парной Саин-Булат вернулся в свои покои размякший, горячий, розовый, как поросенок, и совершенно сомлевший.

– Ты здесь, боярин? – застав в горнице постельничего, обнял друга татарский хан и повел за собой. – Это славно на диво! Ты знаешь, сколь чудесен бывает после парилки шербет из барбариса с лимоном, принесенный со льда, закушенный ломтиком соленой медвежатины и закуренный кальяном с черным персидским гашишем? Сейчас ты попробуешь и скажешь, может ли сравниться с таким удовольствием даже самое крепкое и настоянное вино! Мы так давно не сидели за кальяном, друже! Я даже забыл, когда такое случилось последний раз.

– Мне доставили письмо, Саин-Булат, – ответил боярин Годунов.

– И что с того, друже? Завтра! Отложи все хлопоты и дела на завтра. Сегодня давай отдыхать и веселиться!

– Кое-кто не желает, чтобы посыльные носили письма тебе, друг мой. Кое-кто желает сохранить ваши отношения втайне, – не принял его тона постельничий. – И потому внутри письма с моим именем имелось другое. Уже с твоим.

Боярин протянул Саин-Булату сложенный втрое лист беленой бумаги с восковой печатью по центру.

Расслабленность моментально слетела с касимовского царя. Он схватил письмо, сломал печать, развернул…

«Мой любезный хан! Великой наивностью оказалась надежда на то, что о твоем пребывании в моей окраинной усадьбе никто не узнает. Не прошло и недели после твоего отъезда, как ко мне пришло письмо от отца, а вслед за тем письма от братьев и от родственников по мужниной линии. Ты сам понимаешь, как выглядит проживание постороннего мужчины в доме одинокой женщины на протяжении трех месяцев, и сослаться на стечение обстоятельств мне удастся лишь в том случае, если более не возникнет никаких сомнений в случайности зимнего визита. Я люблю тебя, мой ненаглядный и желанный витязь, я люблю тебя так, как не мечталось даже в детских девичьих грезах, я безмерно счастлива, что смогла оказаться в твоих объятиях, что предалась сказочному безумию душой и телом. Но ныне прошу тебя: более никогда не пиши мне, не присылай подарков и никогда не показывайся рядом со мной и моими владениями. Токмо так мне удастся подтвердить невинность твоего появления в Бобриках на пути в Касимов, задержку из-за непогоды и праздников и невинность наших охотничьих и святочных развлечений. Если же возникнет подозрение на наше знакомство, то для защиты княжеского рода Мстиславских и Черкасских от срамных слухов и доказательства своей чистоты мне придется принять постриг.

После того, что случилось между нами, любый мой, после пережитого счастья мне ужо не страшно отречься от мира. Однако же в душе моей все же таится надежда, что судьба снова сведет нас случайностью, каковая не вызовет подозрений, и я опять смогу узреть тебя. А может статься – и ощутить прикосновение твоих ладоней к своему телу. Токмо ради надежды сей молю тебя, мой любимый: забудь обо мне! Никак не выдавай никому нашего знакомства, не навещай, не вспоминай моего имени и сожги это письмо, как только дочитаешь последнюю строчку».

– Иншал-ла! – Саин-Булат сложил письмо, подошел к масляному светильнику и сунул его уголок в огонь.

– Я так и думал, – пробормотал постельничий. – Когда послания приходят подобным образом, хорошего от них не жди.

– Ничего не было. – Татарский хан выждал, пока бумага догорит, растер пепел между ладонями и сдул его в сторону окна. – Я даже не знаю, о ком ты говоришь.

– Как скажешь, друг мой. В конце концов, это не мое дело.

– Спасибо, боярин, – кивнул Саин-Булат. – Выполни еще одну просьбу.

– Какую?

– Забудь все, что знаешь! Ничего никогда не было. Ни у меня, ни непонятно с кем, – не очень вразумительно, но доходчиво выразился татарский хан.

– Уже забыл, – согласно кивнул постельничий.

– Шербета я больше не хочу. – Касимовский царь с силой провел ладонью по лицу. – Хочу кальян. И аркебузную пулю в голову. Когда государь отдохнет и вернется к делам, сразу предупреди меня, боярин. Попрошусь в новый поход.

– Хочется кого-нибудь убить? – понимающе кивнул постельничий.

– Просто не нагулялся в потехах кровавых, друг мой. Сабля в ножнах заскучала, кровушки попить просит. Разве можно ей в этом отказать? – с силой сжал кулак татарский хан. – Воины мы али нет?

Минувший год стал для государя Ивана Васильевича годом успехов и побед. Летом в битве у Молодей его рати разгромили огромную армию Османской империи, вырезав всех янычар, захватив пушки и перебив большинство пришедших на русскую землю крымчаков. Зимой – он лично пришел на помощь своему зятю и взял для него в Ливонии несколько городов. Однако великие победы требовали великих сил. Полки победителей после тяжких ратных дел разошлись по поместьям и уделам на отдых, и служивых людей повелителю всея Руси остро не хватало.

Посему предложению брата еще раз сходить в Ливонию государь зело обрадовался, и уже в середине февраля касимовский царь Саин-Булат повел трехсоттележный обоз к крепостям Нейгоф и Каркус, освобожденным от шведов вскоре после взятия Вейссенштейна.

После штурма под рукой татарского хана осталось всего две сотни воинов, из которых только три десятка – в броне. Все остальные ушли в Касимов – кто с добычей, кто лечиться. Однако для здешней мелкой порубежной войны даже две сотни были огромной силой, и потому Саин-Булат особо за успех похода не беспокоился. Когда передовой разъезд сообщил о свейском заслоне впереди – он даже обрадовался. Впервые за долгие недели у касимовского царя появилась возможность отвести душу на неверных, добровольно лезущих под саблю.

– Яштиряк! – окликнул он слугу. – Скачи в хвост, передай Савад-беку, чтобы меня со своей полусотней нагонял. Коли уж бить ворога, то сразу всей силой.

– Сей миг, великий хан. – Нукер поворотил коня.

– Слушайте все! – привстал на стременах Саин-Булат. – Проверьте колчаны! У кого неполный, набить сколько вместится! Кто халаты и шапки железные скинул, надевайте, дело ныне будет кровавое! Щиты на крупы, кованой рати броню проверить и рогатины к седлу прицепить! Готовьтесь, други мои, скоро разомнемся!

Выждав с полчаса, дабы татары приготовились к стычке, касимовский царь перешел с неспешного походного шага на широкую рысь и повел отряд вперед, постепенно отрываясь от обоза.

Через две версты дорога вышла на просторное поле, раскинувшееся от чахлого березняка с севера до длинной ограды перед двухбашенным замком на южном краю равнины. Яркое весеннее солнце уже успело извести здесь почти весь снежный наст, местами из-под белого покрывала даже проглядывала черная земля. И поперек этой чистоты стояли, перекрывая тракт, четыре ряда свейских копейщиков в кирасах и широкополых шлемах, с редкой цепочкой аркебузиров впереди. Похоже, у неверных хватило ума разослать дозоры, и о подходе обоза они знали.

– Сотни две, – прикинул число свейских воинов нагнавший хана Савад-бек в стеганом халате и островерхой шапке с нашитыми на кожу железными пластинами. – Должны справиться.

– Тогда начинай, – предложил верному, многоопытному сотнику касимовский царь.

Седой воин привстал на стременах, призывно свистнул и указал вперед.

Татары дали шпоры коням, с диким воем и посвистом понеслись вперед.

Свеи торопливо опустили пики, готовясь принять на них степняков, но за сотню шагов до врага всадники вдруг повернули вправо и влево, расходясь в стороны, и на пехотинцев обрушился плотный поток стрел. Послышались крики, стоны, копейщики стали ронять оружие и припадать на раненые ноги. Одни после этого отползали за спины товарищей, приволакивая непослушные конечности, другие снова поднимали оружие и возвращались в строй.

Татары умчались, повернули и опять поскакали вдоль вражеского строя, торопливо опустошая колчаны. Свеи не выдержали напряжения и стали стрелять по стремительным степнякам из аркебуз, хотя никаких надежд попасть в подобную подвижную цель не имели.

– Пора, – перехватил удобнее рогатину Саин-Булат и вскинул ее над головой: – За мной, правоверные! Во имя Аллаха, сотрем неверных с лика нашей священной земли! Ур-ра-а!!!

– Ур-ра-а-а!!! – подхватили его клич одетые в броню воины и вслед за ханом стали разгонять коней для атаки.

Легкая конница отпрянула, открывая путь. Саин-Булат увидел впереди перепуганные лица аркебузиров и нацеленные, казалось, в самое лицо дула. Грохнуло несколько выстрелов – не все свеи, как оказалось, разрядили свои стволы – и стрелки кинулись бежать под прикрытие копейщиков, те опустили пики, упирая концы длинных ратовищ в землю…

– Иншал-ла!!!

Саин-Булат привычно нацелился рогатиной на копейщика из второго ряда, а не первого. Вторые обычно не ждут удара, и потому свалить их намного проще. Первого же просто отшвырнул грудью разогнанный в галоп скакун. Татарский хан качнулся влево от пики, направленной справа, от левой закрылся щитом. Еще два наконечника пробили шею вороного жеребца, и тот кувыркнулся вперед, проламывая уже мертвым телом третий и четвертый ряды копейщиков, сминая людей и вдавливая их в землю.

Уже соскальзывая с седла, Саин-Булат выхватил саблю, кувыркнулся вперед через щит – и оказался среди торопливо заряжающих стволы аркебузиров. Еще не вставая, рубанул саблей по ногам вправо и влево, прикрылся щитом от удара прикладом, уколол понизу в ответ, вскочил, чуть повернулся, позволяя свейскому мечу скользнуть по нагрудным пластинам доспеха, срубил вытянутую руку, ударил окантовкой по ребрам еще одного аркебузира – и вокруг стало свободно.