Александр Прозоров - Царская любовь

Женщина обняла его и поцеловала. С надеждой спросила:

– Ведь утром?

– Конечно, – согласно кивнул Саин-Булат, выгадывая им еще одну ночь на двоих.

Над крепостными стенами поднимались густые белые облака порохового дыма, но еще более плотный дым стелился над земляными валами выкопанного через ров от угловой башни бастиона. Время от времени из белесых клубов огненно сверкали выстрелы, и до холма, выбранного русским царем для своей ставки, доносился грохот пушечного залпа.

Пушкари били вслепую, благо башня крепости никуда со своего места убежать не могла, и какой урон наносят их ядра, даже не подозревали. Однако все понимали, что чем больше чугунных шариков врежется в камни укреплений, тем лучше – а потому с рассвета и до заката пробанивали длинные стволы пищалей, забивали в каждый провощенный картуз с порохом, вколачивали пыж, закатывали ядро, вставляли в запальник раскаленный железный штырь. Трясли головами после оглушительного выстрела и снова – пробанивали, забрасывали, забивали, закатывали, поджигали…

Под прикрытием дымной завесы стрельцы, боярские дети, черносотенцы и холопы бегали ко рву и забрасывали его мешками с землей. Здесь тоже действовал принцип: чем больше – тем лучше, и русские воины не ленились. Тем паче что стрелять по ним прицельно свеи не могли. Просто не видели. Зато видели замершую вдалеке крупную фигуру в собольей шубе и бобровой шапке, в окружении столь же богато одетой свиты, и время от времени неподалеку от ставки в мерзлую землю с сочным чмоканьем впивались ядра.

– Тебе хорошо бы отойти подальше, брат мой, – не выдержал Саин-Булат. – Не ровен час попадут.

– Пустое, брат мой, – мрачно ответил опирающийся на посох государь. – Чем больше пороху и ядер свеи потратят на меня, тем меньше достанется моим ратям.

Между тем день клонился к закату, и пушки, потратив дневной припас, наконец-то замолчали. А дымные облака все качались и качались на своем месте, словно прилипнув к бастиону с сорока пушками. Прошло не меньше получаса, прежде чем сквозь пелену удалось различить башню, ныне больше похожую на холм из щебня, и развалины стены рядом с нею.

– Что скажешь, брат? – повернул голову Иван Васильевич.

– Полагаю, ночью свеи постараются расчистить завалы и вернуть сбитые пушки на места, – ответил Саин-Булат. – Иначе на рассвете мы легко войдем в проломы, и им нечем будет нас остановить. Верно, самый разгар работ около полуночи случится. В сей час хорошо бы по крепости еще пару залпов пушечных дать. От сего удара урон случится наибольший. И опосля еще несколько залпов редких, дабы свеев пугать и в отдалении держать.

– Боярин Годунов, ты слышал?

– Ныне распоряжусь наряд потребный пушкарям отправить! – поклонился постельничий и побежал к обозу.

– Я так полагаю, коли не восстановят порушенное, завтра штурм? – сделал шаг вперед плечистый рыжий коротышка, ростом Саин-Булату ниже плеча, одетый в матовый островерхий шлем, кольчугу панцирного плетения, ядовито-зеленые шаровары и красные сапоги. – Дозволь мне детей боярских вести, государь?

– Славы ратной захотелось, Малюта? – усмехнулся царь. – Ну, коли так жаждешь, ступай. Собирай сотни под руку свою, дозволяю.

На землю быстро спускалась тьма. В русском лагере один за другим разгорелись десятки костров – воины готовили ужин, собирались ко сну. Государь удалился в просторный царский шатер, из полотна и атласа, татарский хан – в свою теплую уютную юрту с толстыми войлочными стенами, к уже накрытому дастархану, держать совет с сотниками перед утренним делом.

А где-то около полуночи, когда усталые ратники только-только начали кемарить, русский бастион внезапно ахнул в ночи оглушительным пушечным залпом, потом еще одним – и дальше зачастил вразнобой, не давая свенам никакого роздыха.

Пищали смолкли только с рассветом, дабы развеялся пороховой дым и воеводы смогли разглядеть результаты пальбы. А затем снова – залп, залп, залп! Дым опять накрыл собою ров и развалины башни. Тем временем воинский лагерь пришел в движение, стрелецкие и боярские сотни, собираясь в полки, потянулись вперед.

– Ну, с богом! – размашисто перекрестился Иван Васильевич, вставший на то же место, что и вчера.

– Да пребудет с нами Господь! – Князья и бояре из свиты повторили его крестное знамение.

До ставки донеслись крики, со стен в дымные клубы стали часто палить аркебузы. Штурм начался.

– Створки открываются! – заметили сразу несколько бояр.

От главных городских ворот медленно и величаво опускался через ров подъемный мост.

– А то… – кивнул Саин-Булат и, не дожидаясь приказа, побежал к своим сотням.

В любой крепости основой обороны являются башни, с которых можно стрелять из пушек вдоль стен, не допуская штурма. Если башня разрушена, то единственным способом остановить атаку остается вылазка, лихой удар штурмующим во фланг. Так что планы свенов тайной за семью печатями ни для кого не являлись.

– Во имя Аллаха, великого и всемогущего! – поднявшись в седло, принял рогатину из рук слуги касимовский царь. – Братья мои! Судьба дарует нам возможность напоить свои пики и сабли кровью поганых! Так не посрамим истинной веры и высокого звания воинов русского государя! За мной! В атаку!

Татарские сотни двинулись шагом, потом рысью и уже возле самой крепости перешли на стремительный галоп. К этому времени свейские кирасиры уже успели опрокинуть стрелецкий заслон перед воротами и скакали вдоль рва в сторону батареи.

– Ва-аллах! Иншал-ла! Ал-ла, ал-ла! – запела, завыла стремительная конная лава, вскидывая тугие луки, в воздух взметнулись тучи стрел и смертоносным дождем рухнули на вражеские сотни, бессильно стуча по шлемам и кирасам, но вонзаясь в беззащитные ноги и руки всадников, в шеи и крупы их коней, заставляя скакунов прыгать и вставать на дыбы от боли, шарахаться из стороны в сторону, ломать строй.

Кирасиры торопливо развернулись навстречу новому врагу, вскинули мечи – свои копья свены потеряли еще в схватке со стрельцами. Приготовились к сшибке. И вдруг… Легкая конница привычно прянула в стороны, пряча свои луки в опустевшие колчаны, и перед свенами открылась сверкающая сталью и железом кованая рать с опущенными для удара рогатинами.

Саин-Булат нацелился на неверного в кирасе с позолотой, с вытянутым, как дыня, голым лицом. Тот оказался ловок и в последний миг мечом отбил наконечник в сторону, попытался рубануть татарского хана из-за головы. Но Саин-Булат вскинул щит, резко ударив врага окантовкой в предплечье, и промчался дальше, а рогатина легко, как лист бумаги, пробила кирасу свея даже не во втором, а в третьем ряду, еще не готовом к схватке. Касимовский царь толкнул щитом ближнего врага, откинулся от клинка другого, выхватил саблю и тут же рубанул ногу еще одного, полоснул над ухом другого, уколол острием чуть выше кирасы третьего – и впереди открылся ров, в котором барахталось еще два десятка всадников, опрокинутых в воду слитным таранным ударом.

Да, свеев было вчетверо больше. Да, они тоже были одеты в броню. Но они вытянулись вдоль рва и шли рыхло, оказались застигнуты врасплох и не имели нужного оружия. Под ударом тренированных воинов в тяжелых доспехах неверные не столько полегли, сколько оказались отброшены прочь и в стороны, а задние ряды под напором собственных товарищей кувыркнулись с берега.

– Руби!!! – Саин-Булат, поворотив скакуна, скрестил саблю с прямым мечом какого-то кареглазого мальчишки, резко ударил щитом вниз, окантовкой по колену, рубанул поперек головы – но свей успел пригнуться. Да так низко, что провалился между лошадями на землю. А слева уже сверкнул другой меч. Татарский хан закрылся, рубанул, откинулся, пропуская над грудью стремительный клинок, подсек запястье, выпрямился, ударил окантовкой: – Иншал-ла! Ко мне, гяуры!

Он знал, что пока вороги пытаются задавить числом закованных в сталь ратников, легкоконные татары заходят им за спины, готовясь принять неверных на пики. И сейчас самое главное – не дать свеям обернуться.

– Иншал-ла! – Саин-Булат поднял щит, спасаясь от брошенного топорика, толкнул саблю в длинном выпаде…

И тут в его голове словно бы полыхнуло с левой стороны яркое солнце…

Очнулся воин от жуткой боли в висках. Застонал, приподнявшись на локтях, открыл веки – и увидел знакомую решетку из ивовых прутьев, поверх которых лежал темный от времени войлок.

– Проклятье! – Саин-Булат откинулся обратно на постель. – Что это было?

– Сам посмотри, друже…

Татарский хан повернул голову и увидел в руках боярина Годунова свой позолоченный шлем, изрядно промятый с одного бока.

– Я так полагаю, сие пуля аркебузная прилетела, – положил ерихонку на пол постельничий. – Тебе повезло, броня оказалась крепкой. А вот боярину Скуратову таковая половину головы снесла. Даже рва перейти не успел. Знал бы Малюта, какой ценой славу ратную получит, так, верно, предпочел бы в обозе штурм пересидеть.

– Коли час твой пришел, то смерть и в обозе отыщет, – ответил Саин-Булат. – А коли нет, то из любой сечи без царапины выберешься.

– Вот токмо еще бы знать, когда этот самый час урочный для тебя назначен? – пожал плечами постельничий.

– Чем кончилось? – спросил касимовский царь.

– Пока свейская конница с тобой рубилась, стрельцы с детьми боярскими через пролом прорвались. А как на улицы вышли, свеи белый флаг сразу и выбросили, главные ворота открыли. Вейссенштейн ныне наш.

– Что мои сотни?

– Твои сотни Савад-бек повел во взятый тобой город, – рассмеялся боярин Годунов. – Посему токмо я один с тобою и сижу.

– Мной?

– Крепко тебя, вижу, по голове стукнуло, – вздохнул постельничий. – Знамо, тобой, ибо ты на себя главный удар ворога отвлек. Тебе да Малюте за победу сию почет да уважение. Вот токмо боярин Скуратов награды принять ныне уж не в силах.

– Я, кажется, тоже, – ответил касимовский царь. – Мутит меня чего-то, преизрядно. И голова кружится.