Анастасия Черкасская приняла из рук служанки деревянный ковшик, над которым клубился пар, протянула касимовскому царю. Тот принял корец, большими глотками выпил обжигающий, остро-пряный сбитень, перевернул ковш:

– Благодарю, хозяюшка! Всю дорогу столь сладко жажду утолить мечтал… – И, зная теперь о своем праве, обнял женщину, крепко и жадно поцеловал в желанные уста.

Нырнуть глубоко в волны наслаждения ему не дал болезненный щипок за мочку уха.

– Охолонись, люди кругом, – еле слышно шепнула княгиня и посторонилась: – Прошу, в дом входи, гость дорогой! Баньку натопить мною уж велено, а ввечеру и на пиру посидим, приветим честь по чести. Проходи, раздевайся, великий хан. Дворня все потребное покажет. Я же отлучусь ненадолго, по хозяйству распоряжусь.

Слуги споро сняли тюки с заводных лошадей, занесли и разобрали вещи, забрали у путников верхнюю одежду, самих гостей через весь дворец провели к мысу, к стоящей у длинной проруби бане. Ее труба густо дымила, холопы бегали с кадками, заливая воду в котел и бочки, торопливо накрывали стол. Хотя приготовления к помывке еще только начались, внутри уже оказалось жарко, а парная была уже готова принять замерзших на зимних дорогах путников. Вестимо, ею недавно уже пользовались, и печь требовалось лишь немного подогреть.

Парились гости долго, с наслаждением, запивая купание хлебным и репным квасом, закусывая копчеными судаками да солеными окунями. В Касимове уже давным-давно крепко прижились приятные русские обычаи, греть косточки татары умели. И когда порозовевшие и размякшие, дымящиеся на холодке, как распаренная брюква, мужчины вышли из бани – они попали аккурат за богатый пиршественный стол. Разумеется – на разные его края. Царский брат, как самый знатный из присутствующих – оказался во главе, рядом с хозяйкой. Служивые татары, родовитостью не обремененные – в самом «низу», почти у дверей. Между ними и ханом расселось с десяток пыхтящих в дорогих шубах бояр из княжеской свиты, боярские дети в ферязях, еще какие-то совсем уже просто одетые воины. Ибо даже самый простой, но свой слуга для хозяина всегда выше чужого стоять будет.

– Прошу отведать, храбрый Саин-Булат, – повела рукой княгиня Анастасия. – Чем бог послал, тем и рады.

На столе стояли блюда с белорыбицей копченой и печеной, язи тушеные, лещи жареные, щучьи спинки, щечки судаков, расстегаи с вязигой и брусникой, пироги с курагой и яблоками, груши в патоке, дыни в меду; миски с грибами, капустой и солеными арбузами; пастила, изюм, финики… Гостям было из-за чего пожалеть, что так сильно налегли на простенькое угощение в предбаннике.

– Извини, что так скромно, великий хан, – склонила голову женщина. – У православных нынче пост.

– Мы чтим посты, – согласно кивнул Саин-Булат и наколол себе кусочек жареного леща. Добавил к нему расстегай, пару моченых яблок. Одолеть больше ему показалось не в силах.

– Расскажи нам о своем походе в Ливонию, великий хан, – разделывая белорыбицу, попросила княгиня Анастасия. – Кого там встретили, с кем сражались, что видели?

– Сражались мы, княгиня, токмо со скукою, видели пыль дорожную, встретили усталость смертную… Война как война.

– В книгах, мною читанных, иначе совсем о сих вещах сказывается, – усомнилась женщина.

– Кто ходит в походы, тому некогда марать бумагу, любезная княгиня. А кто сочиняет книги, тот вряд ли когда покидал отчий дом.

– Тебе виднее, воин по прозвищу Булат, – не стала спорить хозяйка. – Тогда хоть скажи, что за нужда привела тебя в тверские земли?

– Я привез с собою охотничьего сокола, сарыча… – начал было рассказывать татарский хан, однако княгиня перебила:

– Так ты охотник, Саин-Булат?! Соколятник? Уж не хочешь ли ты сказать, что твой сарыч добычливее любого из моих кречетов?!

– Кто знает? – развел руками касимовский хан.

– Раз так, то предлагаю спор! Завтра велю лесничим охоту приготовить, и там посмотрим, чья птица больше дичи возьмет. Согласен, великий хан?

– Согласен, – кивнул Саин-Булат.

– На что спорим?

– На поцелуй.

– На что? – резко повернулась к нему женщина.

– На поцелуй, – невозмутимо ответил гость. – Не на деньги же мне спорить с первой красавицей ойкумены?

– Хорошо, пусть будет так! Я все равно выиграю! – гордо вскинула подбородок княгиня и пригубила кубок с квасом.

Вина на столе не имелось вовсе. Ничего не поделаешь, пост.

Саин-Булат, не торопясь, расковырял выбранный кусочек рыбы. Взял еще немного копченой белорыбицы, мужественно одолел, а дальше только пил, лениво закусывая квас пирогами.

– Что-то гости наши совсем не едят, – поднялась княгиня. – То ли угощение не нравится, то ли притомились с дороги…

– Как ты можешь помыслить такое, хозяюшка?! – подскочил на месте татарский хан. – Очень вкусно!

– Значит, и вправду притомились, – отодвинулась от него женщина, не позволяя поймать себя в объятия. – Пойдем, великий хан, я покажу тебе твою опочивальню.

Показывать покои княгиня Анастасия тоже пошла не одна, а с тремя боярами и двумя девками. Все вместе они поднялись по лестнице на жилье выше, служанка распахнула двустворчатую дверь.

– Здесь светелка малая для хлопот возможных вечерних, – развела руками княгиня, показывая достаточно просторную горницу с двумя слюдяными окошками, обитыми сукном стенами и расписным потолком, на котором распускались переплетенные розы и тюльпаны. Между окнами стояло высокое зеркало из полированного серебра, по сторонам возвышались два комода, пара резных стульев, обитых атласом, у стен тянулась череда сундуков. – Извини, что убранство женское, сие еще вчера мои покои были.

– Не нужно мне своих комнат уступать! – возмутился Саин-Булат. – Я и обычной светелкой обойдусь!

– Ты царский брат, тебе по родовитости лучшая опочивальня полагается. И не спорь! – гневно отрезала женщина. – Я уж как-нибудь и в девичьей горнице пока перебьюсь.

– Я не хочу стеснять тебя, княгиня, – понизил тон татарский хан.

– А я слухов не желаю, что недостойно гостей знатных принимаю! – передернула плечами Анастасия Черкасская и толкнула следующую дверь: – А сие есть твоя опочивальня!

Спальня, само собой, выглядела еще более «женской»: высокая перина, цветастый балдахин с рюшечками, порхающие средь облаков голые младенцы с крылышками и луками на потолке, индийский набивной шелк на стенах, пушистые персидские ковры на полу, вычурные кованые подсвечники. Изразцовый прямоугольник у дальней стены подсказывал, где находится печь.

– Располагайся, великий хан, не станем мешать, – степенно кивнула хозяйка и вместе со свитой покинула покои.

Саин-Булат остался наедине со своим недоумением. С одной стороны, он знал, чувствовал, верил, что ненаглядная княгиня Анастасия ему рада. С другой – она вопреки обычаю не позволила поцеловать себя после пира, вела себя подчеркнуто строго и даже холодно. Она отводила свой взгляд, едва гость на нее смотрел, и отстранялась, когда он оказывался рядом. Не позволяла не то что прикоснуться, но и приблизиться.

– Может, я ее чем-то обидел? – негромко предположил воин. – Или при своей свите желает казаться для меня чужой?

Он скинул сапоги, стянул чистую атласную рубаху, одетую после бани, прошел по светелке, постоял перед зеркалом. Погладил подбородок. От тонкой щегольской бородки, выбритой по арабской моде, и узких усиков за время похода не осталось и следа. Теперь его лицо обнимала курчавая, русая с проседью бородка в три пальца длиной, с нею сливались густые плотные усы. Волосы тоже отросли и так распушились после бани, что тюбетейка на них не держалась. Голова крепко сидела на кряжистой шее, плечи выпирали за края зеркала, а живот, наоборот, втягивался под ребра. Да и как иначе могло быть, коли двухпудовую бронь снимаешь только изредка, а поесть удается всего дважды в день, да и то не досыта? Жизнь походная скучна, тяжела и голодна. Это не в перине средь ковров персидских валяться, под порхающими младенцами.

За окнами тем временем окончательно стемнело. Из интереса Саин-Булат попытался выглянуть наружу – но что можно разглядеть во мраке через три ряда неровных каменных пластин? Гость порылся среди вещей, почти на ощупь нашел кресало, высек огонь, запалил от свитка бересты обе масляные лампы, с одной из ламп прошел в опочивальню, зажег свечи. Пошел к изразцовой стене, потрогал ладонью.

– Горячая… Хорошо топят у прекрасной Анастасии, как бы ночью не упариться.

Он вернулся в светелку, повесил лампу на место у зеркала. И вдруг заметил за спиной светлое пятно, скользящее от стены к стене.

– Кто здесь?! – резко повернулся он, по привычке опустив руку к поясу. Однако вместо рукояти сабли пальцы схватили пустоту.

– Прости, великий хан, что побеспокоила. Гребень забыла на комоде. Расчесаться хотела перед сном, а он здесь…

– Настя?! – вырвалось у мужчины. – Но откуда?

– Я же сказывала, что в девичьей обитать стану! – насмешливо фыркнула женщина. – А от служанок ко мне в покои отдельная дверца имеется. Не округ же им ко мне бежать, коли понадобятся?

Княгиня была простоволоса и закутана лишь в светлый атласный халатик.

– А я дурак, чуть не отказался! – повинился Саин-Булат, делая шаг к ней, но княгиня отпрянула:

– Не подходи!

– Но почему?! – окончательно запутался в происходящем татарский хан.

– Так ведь пост сегодня, забыл? – рассмеялась Анастасия. – До полуночи нельзя!

– Ну и пускай! – остановился воин. – Главное, что я могу слышать твой голос, подобный журчанию живительного ручейка, могу видеть тебя, ненаглядная земная краса. Твои глаза, подобные драгоценным яхонтам, твои губы, соблазнительные, как бесценные рубины, твои зубы, каждый как чудесная жемчужина, твой носик, точенный из слоновой кости, и сотканную из нежнейшего китайского шелка шею. Ты словно мечта, явившаяся пред замечтавшимся поэтом. Кто надеется прикоснуться к мечте? Даже то, что тебя можно видеть, уже высшее счастье. Воплощение мечты, любви, желания… В свете лампад, Анастасия, ты переливаешься, как огонь, как сама страсть, обжигающая пламенем, испепеляющая любые преграды…