Александр Прозоров - Царская любовь

– Твой старший брат не имеет прав на престол православной державы! – повысил голос едва не до крика боярин. – Он вырос среди басурман и следует учению Магомета!

– Кто не откажется от веры ради столь великой власти, Дмитрий Иванович? – снисходительно усмехнулся царь.

– Твой старший брат, государь! – твердо и уверенно ответил Годунов. – Я успел хорошо его узнать. Он истинный витязь, он храбр и откровенен. Для него честь важнее власти, злата и даже жизни. Он не откажется от своей веры ради твоего трона.

– Честь важнее жизни… – эхом повторил Иоанн. – Если это действительно так, я готов поверить в то, что он мой брат.

– Он находится в Суздале, государь. Приехал поклониться могиле своей матери.

– Благое желание, – похвалил Иван Васильевич. – Надобно его навестить.

Царь громко хлопнул в ладоши:

– Эй, кто там сторожит?! Боярина Годунова помыть, накормить, спать положить, переодеть согласно званию слуги моего ближнего. Завтра на рассвете он должен быть готов в путь!

Постоялые дворы, стоящие вдоль берега извилистой Каменки, быстро и бесшумно окружила стрелецкая конница с заброшенными за спины бердышами. Пять сотен воинов, набранных опричным, особым приказом из простых смердов – и потому совершенно точно не имеющих никакого родства или даже знакомства ни с Сабуровыми, ни с Шуйскими, ни даже с боярами из их свит. Государь Иван Васильевич, одетый поверх войлочного поддоспешника в крытую индийским сукном бобровую шубу и соболью шапку, остановился в полусотне шагов перед одними из ворот. Оглянулся на своего спутника.

Боярин Дмитрий Годунов, в шубе с царского плеча, с золотым шитьем и россыпью самоцветов на груди, спешился, подошел к калитке, постучал кулаком:

– Эй, татары, открывайте! Царь всея Руси брата своего видеть желает!

Изнутри послышались приглушенные голоса. Затем раздался стук, тяжелые воротины поползли в стороны – и стрельцы торопливо перебросили бердыши из-за спины в руки. Во дворе стояли одетые в броню воины, со щитами и копьями в руках, в островерхих шишаках, с закрытыми личинами лицами. Похоже, несколько десятков нукеров и вправду собрались драться против десятикратно превосходящего противника.

Двое из воинов – седобородый старик и зрелый мужчина – сняли шлемы и не спеша, с достоинством вышли наружу, мимоходом бросив на Годунова полный презрения взгляд.

Иоанн тоже спешился, приблизился к ним. Он был несколько выше сводного брата и шире в плечах, но богатырское сложение, глаза, лоб, крупные носы у обоих показались Дмитрию весьма похожими.

– Ну, здравствуй, брат, – негромко сказал государь.

– Здравствуй, брат, – согласно кивнул одетый в посеребренную броню воин.

– Боярин Годунов сказывал, что ты исповедуешь басурманскую веру?

– Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его, брат.

– Знаешь ли ты, что сторонник иной веры, кроме православной, никогда не сможет занять престол христианской державы?

– Да, брат.

– Отчего же ты не примешь причастия?

– Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его, брат.

– Боярин Годунов уверил меня, брат, что честь для тебя превыше злата, славы и жизни. Что никогда не изменишь ты ни вере своей, ни слову данному. Так ли это, брат?

Старик и воин оглянулись на Дмитрия. Теперь – с толикой удивления.

– Лучше честная смерть, нежели позорная жизнь! – положил руку на рукоять сабли сын Булата.

– Я слышу слова истинного Рюриковича, – улыбнулся Иван. – Достойного сына моего отца, Великого князя Василия. И потому хочу спросить тебя, брат… Готов ли ты служить честно нашей общей отчине, земле предков наших, защищая ее от ворогов внешних и внутренних, не жалея ни сил, ни живота своего?

– Готов, – согласно кивнул воин. – Никогда в жизни своей я не обнажал меча супротив русских подданных и супротив приютившего меня Крыма. Я знаю об истоке своей крови и готов сражаться в защиту отчих земель!

Иоанн помолчал, поглаживая бороду, а потом резко вскинул подбородок.

– В державе нашей, брат, есть царство Касимовское, – громко сказал государь. – Населено оно людьми, чтущими Коран и потому не желающими принимать над собой православного наместника. Они просят даровать себе правителя одной с ними веры. Ныне в Касимове сидит царь Шах-Али. Однако он зело стар, слаб и бездетен, нести службу ратную, вести полки в дальние походы не способен. Посему прошу тебя, брат, отправиться в Касимов и стать при старике калги-султаном, а по его смерти царем Касимовским. Ибо выше сего звания в державе нашей есть токмо мое.

Боярин Годунов, громко хрустя валенками по снегу, приблизился, достал из-за пазухи свиток с царской печатью на плетеном шнурке и протянул воину.

– Дмитрий Иванович сказывал, что за храбрость свою ты получил средь татар прозвище сына Булата, брат, – сказал Иоанн. – Дабы не раздражать твоих мусульманских слуг, я не стал добавлять к этому достойному воина званию твое прежнее, христианское имя. Указал лишь твой законный царский титул: «саин[3]», дабы никто не усомнился в твоем праве на сие место.

Воин неуверенно посмотрел на старика.

Тот убрал ладонь с сабли и сложил руки за спиной, ожидая решения воспитанника.

Воин повернул голову к боярину Годунову.

– Служить отчизне, не изменяя вере… – негромко посоветовал Дмитрий. – И звание царя в придачу.

Воин поколебался еще пару мгновений – а затем принял грамоту.

По рядам татар и стрельцов прокатился вздох немалого облегчения. Все поняли, что умирать сегодня никому не придется.

Сын Булата посмотрел на свиток, передал его старику, склонил голову:

– Благодарю тебя, брат мой.

– Кому еще верить, как не своему брату? – слегка пожал плечами государь.

Два богатыря снова посмотрели друг на друга. Сделали каждый шаг вперед и наконец-то крепко обнялись.

Спустя два дня к могиле великой княгини Соломонии Юрьевны подошли трое мужчин в дорогих шубах: русобородый царь всея Руси, изящно выбритый касимовский калги-султан и ветхий седобородый старик.

Иоанн перекрестился, сын Булата отер лицо и склонил голову. Все трое помолчали.

– Я хочу попросить тебя об одной милости, мой мальчик, – полушепотом произнес старик. – Когда я умру, похорони меня где-нибудь здесь, в этой земле, рядом с нею.

– О чем ты говоришь, дядюшка? – мотнул головой его воспитанник. – Ты еще сто лет проживешь! Ты здоров и крепок!

– Пообещай мне, мой мальчик, что, когда минуют эти сто лет, ты похоронишь меня здесь, – не стал спорить старик.

– Я исполню твою просьбу, дядюшка, – кивнул сын Булат.

– Хорошо… Позвольте мне побыть здесь еще немного.

– Конечно, дядюшка, – поклонился ему калги-султан, посмотрел на царя. Тот кивнул, и сводные братья ушли.

Старик же опустился на колени и поднял глаза к небу.

– Надеюсь, любимая, ты где-то там и видишь меня. Я исполнил свое обещание, Соломея, я исполнил нашу мечту. Наш сын здесь, наш сын признан и знатен. Он будет царем и зачнет новый род. Династию нашей любви… Надеюсь, Соломея, ты где-то там и ждешь меня. Я исполнил свою клятву. Теперь я могу идти к тебе.

Храбрый Бек-Булат, он же боярский сын Кудеяр, огладил ладонями лицо, поднялся и не спеша побрел к постоялому двору. Отмахнувшись от слуг, поднялся в свою комнату, переоделся в чистое, лег в постель, сложил руки над сердцем и с облегчением закрыл глаза. Его грудь приподнялась еще пару раз – и замерла.

Длинный обоз, груженный кулями с вяленой рыбой и мясом, мешками зерна и крупы, бочками солонины и квашеной капусты, пушечной дробью, клинками, тюками полотна, медленно полз по узкой лесной дороге, петляя между частыми озерцами и торчащими тут и там угрюмыми мшистыми скалами, лишь изредка выкатываясь на травяные прогалины, по большей части влажные и пахнущие болотом, но иногда и звенящие под копытами каменным монолитом.

Впереди и позади обоза вышагивали по полусотне копейщиков в шлемах и подбитых ватой кафтанах. А иные и вовсе в рубахах – лето на дворе, жарко.

Доспехами никто из обозников себя не обременил. Да и зачем они здесь, в мирных шведских землях? Война ведь шла за морем, где русские рати, союзные датскому принцу Магнусу, королю Ливонии, осадили Ревель. Это там, в ста милях южнее, люди стреляли друг в друга из пушек и пищалей, кололи копьями и саблями, рубили бердышами и топориками; это там горели дома, задыхались в предсмертных стонах раненые, топтали посевы конские копыта. Здесь же радостно пели птицы, поскрипывали на ветру деревья, душисто пахли луга; здесь королевская казна щедро платила за все припасы, что могли пригодиться осажденным, и через день отправляла на юг по тяжело груженному кораблю. Чего тут бояться? Разве разбойников лесных. Да только не столь безумны душегубы, чтобы на большой отряд нападать даже ради богатого обоза.

Дорога повернула, огибая очередной скальный уступ, провела обоз по узкой дорожке между гранитной стеной и озером, свернула в редкий ивняк, растущий у края заливного луга.

Никто и охнуть не успел, когда внезапно на этот самый луг из леса впереди, куда шел обоз, вынеслась стремительным галопом легкая конница: стеганые халаты, меховые шапки, почти плоские седла, круглые щиты, зацепленные за луки седла копья. Всадники уже держали наготове луки, их оставалось только вскинуть и натянуть тетиву…

Поток стрел ударил в пеший копейный отряд. Идущие справа и впереди воины полегли сразу, в каждого из них впилось по три-четыре стрелы; во втором ряду погиб или был ранен только каждый второй. Но прежде чем сраженные сотоварищи упали на утоптанную глину, третий ряд копейщиков уже успел со всех ног стрекануть в ближний лес. Туда же побежали, попрыгав с облучков, и возничие.