Александр Прозоров - Царская любовь

Поговорили о дровах, о погоде, об ожиданиях на будущий год, выпили петерсемены за Рождество и за грядущее Крещение, порадовались празднику.

– А мы с мужем с горки вчера катались! – призналась расслабившаяся от вина Агриппина. – И на качелях качались. Здорово как… Я, как замуж выходила, мыслила: все, забавы кончились! Взрослая теперь. А как святки начались, опять детство в душе проснулось!

– У нас во дворе качели стоят… – неожиданно накрыла ее руку ладонью шестидесятилетняя на вид княгиня. – Хочешь, пойдем, согрешим?

– Хочу! – встрепенулась боярыня.

Женщины засмеялись и поднялись:

– Вы тут пока скучайте, – весело пожелала княгиня. – Может статься, мы еще и вернемся!

Князь Иван Плетень сделал неопределенный жест рукой – но слуга понял, разлил по золотым кубкам вино и вышел за дверь.

– За здоровье государя нашего, Ивана Васильевича! – достаточно громко провозгласил Иван Михайлович.

– Долгие лета царю Иоанну! – поддержал его Дмитрий. На тот случай, коли слуга задержался за дверью.

Они немного отпили красного терпкого напитка, и Иван Плетень спросил:

– Ты вчера все видел, боярин?

– Да, княже, – кивнул Годунов, вспоминая, как разлеталась под пулями ледяная стена.

– То Иван Васильевич не Анастасии своей хитрость боя пищального показывал, как все царедворцы бают, – покачал головой князь. – Не жену вовсе государь развлекал. То он нам всем, Рюриковичам знатным, силу новую демонстрировал. Бах! Бах! Бах! И нету ужо стены крепостной! Этих самых стрельцов за годы минувшие царь ужо больше двадцати тысяч набрал. По зернышку, по зернышку. В одном городе сотня, в другом сотня, в крепостицах по пять десятков, в Москве пять тысяч. А вместе сложить… – Иван Михайлович сжал кулак. – Да еще опричная тысяча его тоже в Москве! С холопами всеми тоже, почитай, тысячи три. А приказ Стрелецкий трудится и трудится, старается, все новых и новых простолюдинов в полки набирает. Коли так и дальше пойдет, боярин, года через три-четыре и мы, и ополчение наше царю и вовсе без надобности окажемся. Одной своею силой сможет и ворога внешнего любого разнести, как ту стену ледяную, и бунт хоть какой подавить…

Иван Михайлович отпил вина. Покачал головою, повторил:

– Коли так и дальше пойдет, лет через пять не надобны мы станем государю. Все рода древние и знатные с детьми боярскими в один ровень окажутся, и не будет меж настоящим Рюриковичем и худородным служивым последним никакой разницы!

Дмитрий Годунов согласно кивнул, хотя его сия грусть особо не встревожила. Ведь сам он исходил как раз из тех самых «худородных», равняться с которыми потомок князя Андрея Ярославича никак не желал.

– Выходит так, боярин, придется мне письмо брату царскому писать и своим именем на трон законный его приглашать, – поднял голову князь. – Коли государя Ивана Васильевича не остановить, на правителя разумного не поменять, все устои державные прахом пойдут. Не будет здесь ни смерда, ни князя, ни крестьянина, ни боярина, а лишь рабы бесправные, и над ними токмо царь Иван, единственный из всех власть имеющий, возвысится.

Постельничий опять согласно кивнул.

– Но зело тревожит меня мысль о том, что письмо сие в руки чужие попадет, – наконец признался хозяин дома. – Это ведь путь на плаху верный.

– Коли гонец грамоту повезет, – ответил боярин Годунов, – то опасность сия имеется. Уж больно заметен посыльный таковой. Ему и по нашим дорогам мчаться, и посты порубежные обходить, и чужой стороной ехать. Порубежники наши не глупы. Могут и заметить, и обыскать. А уж свиток при всаднике найти дело нетрудное. Иной расклад выйдет, коли купец в Крым отправится. Их туда каждый день по десятку отчаливает, примелькались. Мытари у них не свитки, а товар ищут. Спрятать же письмо на корабле огромном проще простого. Дырку коловоротом в балке прокрутить, свиток сунуть, сучком заткнуть, и ни одна собака не сыщет, даже если подозрение появится. Я так мыслю, Иван Михайлович, шитик мне с твоей помощью купить нужно. Загружу медом, дегтем да железом и отправлюсь. Дело сие обыденное, никто и внимания не обратит. И серебро, потраченное даром, не пропадет. С прибытком все тебе, княже, возверну.

Князь Иван Плетень надолго задумался, решительно кивнул:

– Быть по сему! – И решительно опрокинул остатки вина в рот. Поднялся: – Пойдем, боярин, снежками в жен покидаемся. Пусть знают, кто в доме хозяин. А то ишь, манеру взяли. «Скучайте!» – сказывают.

Три зимних месяца позволили постельничему хорошо подготовиться к поездке: за недорого по холодному времени купить крепкий ушкуй – шитиков хороших не нашлось. Не спеша, сберегая каждую копейку, выбрать недорогой, но качественный товар. А в конце марта даже загрузить трюмы. Корабль, конечно, еще стоял на берегу. Однако половодье, понятно, снимет его оттуда без особых хлопот.

В начале апреля на Москва-реке начался ледоход. После чего князь Иван Михайлович Шуйский наконец решился и начертал заветную грамоту. Подписал, скрепил личной печаткой, передал постельничему. Постельничий, как и обещал, надежно спрятал ее на корабле.

К середине месяца в реке стала подниматься вода, и Дмитрий Годунов впервые за год достал из сундука свой прежний, «простолюдинский» кафтан, попрощался с супругой и отправился на корабль ждать нужного часа. Когда он ступил на палубу, вода уже смывала мусор возле килей. Примерно через час ушкуй начал раскачиваться, а еще через час…

– Боярин, боярин! Дмитрий Иванович!

– Чего тебе?! – недовольно рявкнул уже готовый к отплытию постельничий на запыхавшегося холопа, прыгающего на глинистом берегу.

– Князь Иван Михайлович к себе кличет! Велел передать, с сокровищем!

Дмитрий Годунов ругнулся, приказал корабельщикам привязаться к дереву, нырнул в трюм, выскочил, сошел на берег, побежал к близкой Москве.

Князь Шуйский встретил его, напряженно вышагивая от стены к стене.

– Беда какая, Иван Михайлович?! – тяжело дыша, спросил постельничий.

– Токмо сегодня гонец добрался, боярин, – остановился хозяин дома. – Хан Дервиш-Али взбунтовался. Русских советников и купцов вырезал, дружбу с Крымским ханством и османским султаном провозгласил, татар созывает. У нас, так получается, уж два месяца как война с Астраханью идет!

– Проклятье! – ударил кулаком в ладонь Годунов. – Опять пути по Волге нету!

– Грамота с тобой?

Дмитрий вынул из-за пазухи свиток, протянул князю.

– А может, к Смоленску? – заколебался Иван Михайлович. – От него по Днепру вниз…

– Там ниже Киева пороги непроходимые, – покачал головой постельничий. – Выгружаться надобно и посуху товар везти. Через татар, в Диком поле. Сей путь и в мирные годы за опасный почитается. А уж во время войны ногайцы купцов православных вырежут и ограбят обязательно.

– Значит, придется обождать. – Князь Иван Плетень поднес грамоту к огню свечи. Пламя полыхнуло, и вскоре опасная улика обратилась в пепел.

Боярину Дмитрию Годунову показалось, что его покровитель сделал это с огромным облегчением.

Не лежала душа князя Шуйского к крамоле. Ох, не лежала!

Дабы собранный товар не пропал попусту, Дмитрий Годунов поднялся к Волоколамску, по волоку перебрался на Волгу, с нее – на Мсту и через месяц разгрузился в Великом Новгороде. Там на все серебро закупился немецким и фряжским вином, прошел тем же путем обратно, в июле снова оказавшись в Москве.

Прибыток от сего предприятия оказался малым – всего тридцать копеек на рубль. Однако князя Ивана Плетня он порадовал донельзя – всю свою долю Шуйский взял вином, наполнив дворцовые погреба доверху.

С ушкуем постельничему повезло вдвойне – к моменту его возвращения государь задумал отправиться на богомолье в святую Кирилло-Белозерскую обитель. Боярин Дмитрий Годунов в сем походе принял на борт корабля младшего царского брата Юрия Васильевича. Это было и честью великой, и казна за подготовку к поездке «корабельщику» очень хорошо заплатила.

А затем была зима, и спокойная дворцовая служба.

Князь Иван Михайлович о смещении государя больше не поминал. И казалось, заговор потух сам собой…

Однако летом тысяча пятьсот пятьдесят шестого года царь Иоанн послал против разбойного Астраханского ханства армию. И не просто армию! Командовал русским войском худородный человечек Черемисинов-Караулов – не князь, не боярин, а сын суздальского боярского сына. Половина полков состояла из стрельцов, другую половину подьячие набрали из казаков. Князей с боярами не позвали вовсе, будто и не имелось сословия такого в земле русской!

Осенью полки вернулись с великою победой, разгромив и лживого хана Дервиш-Али, и ногайских татар, и присланную османским султаном подмогу. Сие означало, что отныне государь и вправду способен править и воевать без поддержки знатных родов. А будет нужно – то и вопреки их желаниям. Предсказание князя Ивана Шуйского по прозвищу Плетень исполнилось в полной мере, и потому весной тысяча пятьсот пятьдесят седьмого года Иван Михайлович еще раз начертал и размашисто подписал грамоту к законному наследнику русского престола, скрепив ее личной печатью…

На стук в дверь отворил престарелый смуглый слуга, тут же низко поклонился:

– Долгих тебе лет, бек Дмитрий, и да пребудет с тобою милосердие Аллаха.

– Хозяева дома? – Боярина Годунова сразу насторожила тишина во дворе.

– По воле хана нашего Девлет-Гирея ныне Бек-Булат со слугами отправился в поход ратный изгонять разбойничьи банды с острова Хортица, – поведал слуга. – Не дают никому ни житья, ни покоя душегубы поганые!

Дмитрий Годунов криво усмехнулся – слышать слова о разбойниках и душегубах со стороны разбойничьего до корня волос Крымского ханства было забавно.

– Когда ушли, скоро ли возвернуться обещали?

– Ушли месяц тому, а как вернутся, неведомо, – развел руками старик. – Однако же мне велено при твоем появлении принять с уважением, как дорогого гостя и поселить в лучших покоях…