Александр Прозоров - Царская любовь

– Точно!

– Правда?

– Правда!

– Мне кажется, ми-и-илая, – с подозрением прищурился Годунов, – ты чего-то недоговариваешь…

– Эх, Дима-Дима… Ну что мне скрывать? У меня есть муж, которого я люблю, – подняв руку высоко над головой, стала загибать пальцы Агриппина, – у меня есть дом, который я сама выбрала. Ныне я уж знатная боярыня, а не худородная дщерь боярская, и я наслаждаюсь, обнимая и целуя мужчину, с которым делю свое ложе. О чем еще можно мечтать в этой жизни? Дима, я просто чудо! И я не могу нарадоваться тому, какая я умница и какая я молодец!

– Ты? – вопросительно вскинул брови Дмитрий.

– Милый мой, желанный и ненаглядный, – наклонившись к мужу, взяла его лицо в ладони юная женщина. – Когда мы с тобой встретились пять лет назад, я повела себя так, что ты не просто меня запомнил… Ты запомнил мое имя, мой род и даже двор. Запомнил и нашел! И взял себе в жены! Ну, скажи, ну, разве я не молодец?!

Она чмокнула мужа в нос и громко расхохоталась.

Дмитрий тоже невольно улыбнулся. Подумал, сходил к двери и задвинул засов.

– Ты собираешься мстить? – Агриппина откинулась на лавку, развела в стороны руки. – Имеешь право, мой памятливый супруг! Иди ко мне, мой суженый! Иди ко мне, мой ряженый! Иди ко мне, мой победитель! Я готова принять свое заслуженное наказание! Я вся твоя, карай и властвуй!

Она ухитрялась говорить одновременно и с ехидством, и с любовью, и с насмешкой, и с вожделением. Единственное, чего не было в ее голосе, так это раскаяния. Однако Годунов знал, с кем связался, и не ждал от судьбы невозможного.

Строить стену начали сразу после Рождества. Два десятка розмыслов пилили лед на Москва-реке, возле Боровицких ворот, грузили на сани, везли к Грановитой палате и складывали перед ней брусок за бруском. За неполную неделю главная площадь православной державы оказалась перегорожена от Благовещенского до Архангельского собора прозрачной стеной шести шагов в ширину и на полтора человеческих роста высотой. Мороз крепко сковал ледяные блоки между собой, и теперь твердыня сия мало уступала прочностью твердыне каменной.

Царская прихоть вызвала среди челяди немалое любопытство, а когда стало известно, что к полудню второго января послы иноземные призваны во дворец на пир и потеху, то к указанному времени в московскую твердыню заявились все, кто только имел право проходить через ворота. Постельничий царевича Юрия, знамо, подобную привилегию имел.

Князю Ивану Михайловичу очень быстро пришлось не по нраву безделье одного из слуг, и он потребовал, чтобы Дмитрий Годунов к службе все-таки являлся. Во дворце царевича молодой боярин обнаружил, что тридцать два рубля ему полагалось вовсе не за застилание постели, как казалось из названия должности, а за присмотр за целой городской службой: мастерскими по изготовлению холстов, пошиву белья и ремонту помещений, амбарами с припасами, постельной казной и закупкой разных насущных вещей, надобных в обиходе – от свечей для спальни до щелока в баню.

По счастью, три года среди холмогорских купцов дали Дмитрию хороший опыт ведения дел. Он привел в порядок расходные книги, произвел учет припасов, снизил затраты – и князь Иван Плетень, глядя на старания помощника, не без облегчения скинул на него все хлопоты малого княжеского двора.

В общем, привратная стража боярина Годунова знала хорошо, зело уважала и встретила его и Агриппину низкими поклонами. Молодой человек достойно кивнул в ответ и по хрусткому снегу повел одетую в соболью шубу и бобровую шапку жену через двор, к плотной толпе князей и думных бояр, также явившихся с супругами. Он кланялся, здоровался, поздравлял с праздниками всех знакомых и незнакомых, и так влился в ряды ждущих обещанной потехи царских слуг, выбирая свободное место.

Толпа зашевелилась, загудела, склонилась в поклоне – это на крыльце Грановитой палаты появились государь и царица. Он – высокий и широкоплечий двадцатичетырехлетний богатырь с короткой курчавой бородкой, в красной собольей шубе, усыпанной самоцветами, и такой же нарядной шапке. Она – в шубе чисто-белой, без украшений, и в песцовой шапке, повязанной сверху пуховым платком цвета свежего снега.

Иван Васильевич махнул рукой. На площадь вышла сотня стрельцов в красных, как царская шуба, кафтанах, выстроилась под крыльцом. Прозвучала неслышная издалека команда.

Короткая заминка… Вдруг собравшаяся толпа качнулась от слитного оглушительного залпа – а от ледяной стены во все стороны полетело белое крошево. Ввысь в чистое небо поплыл белый пороховой дым, царица охнула, кинулась к государю, испуганно спряталась на его груди. Иван Васильевич с нежностью обнял любимую, поправил шапку, указал вниз, что-то говоря. Анастасия кивнула, прижалась щекой к царственному супругу, глядя на растрескавшуюся морозную твердыню.

Агриппина вдруг тоже прижалась к мужу, и Дмитрий, не удержавшись, обнял свою ненаглядную, поцеловал ее в губы.

Пищали громыхнули новым залпом. Потом еще и еще. Стрельцы палили на удивление часто, тяжелые пули раскалывали ледяные кирпичи, секли площадь по сторонам острыми осколками, подкидывали крошево чуть не на высоту крыш. Не прошло и получаса, как стена исчезла, оказалась снесена если не до основания, то до высоты колена. Прозвучал четкий стук прикладов, стрельцы удалились. Государь вскинул руку, что-то сказал, поклонился. На звонницах празднично запели колокола, извещая Москву, что бояться нечего.

Святки же на дворе! Что ни творится – все к веселью!

Царь обнял жену, увел во дворец. Следом на крыльцо стали подниматься князья и иноземные послы, думные бояре, дьяки, воеводы, подьячие, прочие слуги, удостоенные приглашения на пир.

Дмитрий Годунов по званию числился на уровне подьячих – старший слуга, но младшего брата, и потому место ему отвели совсем далеко от царственной пары – в третьем ряду от входных дверей. Там, где ничего не видно и не слышно. Но тем не менее он был приглашенным гостем на царском пиру! Мог ли хотя бы мечтать о сем младший худородный мальчишка, всего лишь семь лет назад гонявший зайцев на отцовском лугу?

Отведав вина и белорыбицы, лебединого мяса и сладких грушевых долек в патоке, крикнув здравицы царю и его ненаглядной Анастасии, супруги Годуновы засиживаться не стали и сразу после ухода государя тоже покинули пир, с облегчением оказавшись на морозном воздухе после душной и жарко натопленной трапезной.

Пока тянулось празднество – отзвонили колокола, разошлись служивые люди, подворники успели убрать ледяное крошево, и Кремль выглядел теперь просто и обыденно: безлюдная мостовая из дубовых бляшек, строгие стены церквей с золотыми маковками, вид за реку на ровное и заснеженное пустынное Замоскворечье. Однако едва супруги вышли из Фроловских ворот – на них тут же обрушилось разгульное веселье святок. Над просторным торгом Китай-города, раскинувшимся перед стенами Кремля, витали запахи свежих пирожков, дыма, вина и дегтя; рычали ручные медведи, кричали и пели скоморохи, хохотали дети и девки, катаясь с ледяных горок в ров перед крепостью. Бесплатно – по склону, за деньги – с высоченной бревенчатой горы, срубленной у Москва-реки. С северной стороны площади устроили представление кукольники, с южной – кружились карусели, гигантские шаги, раскачивались высоченные качели. А между ними торговцы разносили сбитень, баранки и калачи, предлагали платки и ледянки, пастилу и медовые орешки, шапки и рукавицы, готовы были налить вина или угостить печеной рыбой или тушеным мясом.

– Ух, как же давно я с горки не каталась! – прижавшись к мужу, просительным тоном сказала Агриппина. – Можно разок?

Дмитрий изумленно вскинул брови: в собольей шубе с ледянки?

– Ну, хоть на качелях покачаться!

– Бесовство все это… – вздохнул постельничий.

– Спасибо! – чмокнула его в щеку супруга и устремилась вперед.

Вскоре она со счастливым смехом взмывала на широкой доске на трехсаженную высоту, падала обратно и снова взмывала вверх, подбадриваемая криками собравшихся у столбов парней. При каждом взлете качелей встречный ветер норовил задрать женщинам подол – а кто из мужчин удержится от возможности подсмотреть обнаженные дамские ножки? Потому-то, как ни проклинали святые отцы с амвонов сие богохульное развлечение – оно оставалось любимым как у парней, так и у красивых женщин.

– Сильнее, княгиня! Веселей! – подбадривали Агриппину зеваки. Однако, к скрытому удовольствию боярина Годунова, с тяжелым подолом шубы ветру было не совладать. И недоступность юной ладушки лишь распаляла средь хмельных гуляк горячий азарт: – Ай, краса юная! Бросай качели! Давай на жеребце лихом покатаю! Ай, краса, пошли с горок кататься!

Распаленная, розовощекая Агриппина наконец спрыгнула с качелей в объятия мужа, крепко и счастливо его поцеловала, вызвав завистливый гул. Супруги стали пробиваться через шумную толпу. Приосанившись, Дмитрий остановил торговца, взял себе и жене по ковшу горячего сбитня, горсть ягодных цукатов. Не потому, что успел проголодаться, а просто поддавшись настроению и хлебным ароматам. От пряного варева у женщины повалил изо рта густой пар.

– Скажи, Дима, я похожа на дракона? – дохнула в сторону она. – Хоть на маленького?

– Боярин Годунов! – Постельничий замер, оглядываясь. Рядом сдернул с головы лисий треух холоп в синем зипуне с красными шнурами. Коротко поклонился: – Князь Иван Михайлович на пир тебя с супругой приглашает. Завтра пополудни.

– Передай благодарность нашу. Придем всенепременно, – кивнул Дмитрий.

– Ага… – Холоп исчез в толпе.

– Это только завтра, да? – взяла его за локоть Агриппина. – А давай переоденемся, да с горки кататься вернемся?

Боярин Годунов прикусил губу, глянул в спину уходящего холопа и шепотом ответил:

– А давай!

Князья Шуйские приняли бояр Годуновых со всем уважением: и встретили на крыльце, и вина заморского выпить поднесли, и расцеловали в честь праздника, и расстегай с соленой семгой, что Агриппина самолично испекла, приняли с уважением. За столом посидели в хорошо знакомой Дмитрию Годунову горнице – к удивлению постельничего, на праздник Иван Плетень пригласил всего лишь одну пару.