– Князь кличет, боярин, – наконец появился молодой подворник.

Годунов рывком поднялся со скамьи перед печью, повел плечами, прошел в дверь, пересек прихожую и шагнул в горницу:

– Доброго дня, Иван Михайлович!

– Надеюсь, что так, – ответил ему князь Шуйский и протянул скрепленный воском свиток. – Печать не сломай. Не то не сносить тебе головы.

– Это боярину Кудеяру али сыну Великого князя?

– Сие послание предназначено брату моему пятиюродному, Александру Борисовичу, – пригладил бороду Иван Плетень. – Он ныне наместником в Казани сидит. Отвези и на все вопросы ответь. Токмо оденься, как прежде. Не то на поездку твою поглазеть весь народ за версту окрест сбежится. А нам внимание лишнее ни к чему.

– Воля твоя, княже…

Боярин Дмитрий отправился в людскую, достал свою потрепанную чересседельную сумку, переоделся. Выйдя, быстрым шагом добежал до Сретенских ворот, постучался в дверь невестиного подворья, заскочил на крыльцо. Протянул вышедшему навстречу Петру Лексеичу сумку и пояс с саблей:

– Вот, батюшка. Сделай милость, сохрани у себя до моего возвращения.

У боярина медленно отвисла челюсть.

– Ну да, – развел руками Дмитрий. – Такая вот у меня служба. Скромности изрядной требует.

Петр Лексеич продолжал молчать. По счастью, из дверей выглянула Агриппина, и молодой человек протянул вещи ей:

– Брось где-нибудь у себя, милая. Мне надобно отлучиться. Опять в том виде, в каком ты меня впервые застигла.

– Надолго? – вышла на крыльцо невеста.

– За месяц надеюсь обернуться.

– Я жду тебя, милый, – перекрестила его девушка.

Дмитрий поймал ее за руку. Несколько мгновений подержал тонкие прохладные пальчики в своих. Наконец отпустил и сбежал вниз по ступеням.

* * *

На легком одномачтовом челноке боярин Годунов домчался до Казани всего за полторы недели, передал письмо – и еще две недели дожидался ответа.

Хмурый, одутловатый князь Горбатый-Шуйский дважды призывал его к себе и расспрашивал о далеком царском брате – как выглядит, о чем мыслит, что сказывает? Каков воспитатель его, боярин Кудеяр? Как можно доказать его честность и чистоту крови? Отпускал – и снова окликал, находя все новые вопросы.

Дмитрию показалось, что князья Шуйские никак не могут решить – ввязаться в заговор али дождаться более благополучных времен: хоть и в опале, зато в покое и безопасности. Пусть не зовут их ныне на советы царские, не приближают к трону, пусть не возвеличивают и не награждают. Но ведь и не казнят! Служба есть, места достойные, унижаться пред худородными государь не требует. Так чего и не потерпеть? А крамолу зачинать – то верный путь на плаху. С другой стороны, под лежачий камень вода не течет. Хочешь добиться величия – рискуй. Невозможно победить ворога, не поднявшись в седло, не сжав вострую рогатину и не пустив коня своего во весь опор на вражеские пики…

Наконец посланец получил письмо и отправился в обратный путь. Что, супротив течения, оказалось почти втрое дольше, нежели вниз по Волге. В Москву Дмитрий вернулся только в конце августа. Передал Ивану Плетню грамотку, сам же отправился отдыхать, со всех ног помчавшись к Сретенским воротам.

– Ну, слава богу! – левой рукой осенил себя крестом Петр Лексеевич, увидев на пороге гостя. – А то мы уж всякое думать начали! Агриппина и вовсе места себе не находит.

– Не все от меня зависит, батюшка, – вздохнул Дмитрий. – Прощения прошу.

– Да я понимаю, самого не раз исполчали, – похлопал его по плечу боярин. Почесал в затылке и вдруг предложил: – Так может, баньку с дорожки истопить? Я тебе компанию составлю!

– Не откажусь, батюшка, – согласился Годунов. – Уж забыл, когда мылся.

Время в бане, известное дело, летит незаметно. Выбрались бояре на воздух уже в темноте. Сели на лавке, глядя в бархатистое звездное небо, с наслаждением вдыхая прохладный воздух.

– Идти тебе ныне уж поздно, сынок, – решил Петр Лексеевич. – Велю в светелке свободной постелить. И не спорь!

Дмитрий, понятно, спорить не стал.

* * *

Завтракали они все вместе, почти что одной семьей.

– Спрашивала я в церкви, где у нас подворья в Москве продают? – тут же порадовала жениха Марфа Тимофеевна. – Сказывают, на северной стороне два двора на продаже, да купцы персидские свое хозяйство готовы отдать. Дома неплохие, как наш примерно. Вот токмо у купцов заместо жилья одни амбары. Одно слово, лавка! Еще за городом, на Ваганьковском холме, двор с дворцом продается. Правда, бают, ветхое там все. И на Мясницком еще двор постоялый. Но это, считай, на выселках.

– Мы с Агриппиной вскорости в Кремле жить будем, – впервые за день поднял глаза на невесту молодой человек. – Нам дом нужен ненадолго. Токмо малое время до часа возвышения переждать. Можно и на выселках. Да, милая?

– С милым рай в шалаше, – послушно кивнула девушка. – И чем больше шалаш, тем больше рая.

Дмитрий, не удержавшись, фыркнул от смеха. Дмитрий Лексеевич поднялся:

– Распоряжусь возок заложить. Поедем смотреть.

Первым они рассмотрели пустующий без хозяина постоялый двор на Мясницком холме, благо он оказался ближе всех. И потому дальше не поехали. Просторный двор и дом – чуть не вчетверо больше московского боярского подворья, крепкий высокий частокол, собственный колодец, добротные амбары и хлев, большая баня пришлись по душе всем. И что тоже важно – близко к родительскому дому.

Хорошенько поторговавшись, боярин Годунов сбил цену до шестидесяти трех рублей – и они с приказчиком ударили по рукам.

– Осталось привести в порядок, чтобы было куда жену привести, – еще раз, уже по-хозяйски огляделся боярин Федокин, – и можно свадебку играть. За неделю управимся?

Увы, на третий день Дмитрий Годунов опять поплыл с письмом в далекую Казань. Полторы недели туда, неделя там, три недели обратно. Месяц с лишним долой. Младший потомок мурзы Чета снова предстал перед князем Иваном Плетнем только четвертого октября.

Князь Шуйский, стоя у окна, прямо при нем сломал печать, развернул свиток, пробежал глазами, вздохнул, запалил грамоту от свечи. Терпеливо дождался, пока пламя доберется до печати и покачал головой:

– Александр Борисович готов на все. Искать союзников, сговариваться о действиях, встречать, привечать и поддерживать. На все, кроме одного. Не желает письма своей рукой писать и подпись с печатью ставить. Оно ведь, коли в чужие руки попадет, от сего уж не оправдаешься. А у государя на род наш и без того зуб имеется. Иван Васильевич не простит. Желает братик страстно, чтобы всю опасность я на себя принял.

– У тебя есть время подумать, Иван Михайлович, – ответил ему боярин Годунов. – Октябрь на дворе. Скоро ледостав. Пути на Крым до мая больше нет. Надобно ждать весны.

Князь поводил восковой пластиной над огнем, оплавляя печать до неузнаваемости, скатал ее в шарик и кивнул:

– Ступай…


Прошло три недели, и в субботний день звонница Троицкой церкви внезапно запела переливчатым звоном колоколов. Распахнулись двери, на гульбище вышел боярин Дмитрий Годунов, ведя под руку смеющуюся жену, одетую в белый сарафан и шапку, в расстегнутой собольей шубе на плечах.

– Ура молодым! Любо! Любо! – стали подбрасывать над ними просом прихожане. Постельничий улыбнулся, сунул руку в карман, взмахнул, рассыпая горсть монет – и безобразие сразу прекратилось.

В санях, в сопровождении полусотни родичей в нарядных зипунах и в шубах молодожены свернули к Мясницкому холму и вскоре въехали в распахнутые ворота просторного подворья.

Для чего лучше всего был приспособлен новый дом Годуновых – так это для праздников. Большой зал трапезной, способный вместить хоть сотню гостей, и большая кухня, готовая такую толпу накормить. Ныне там лились рекой вино и хмельной мед, ломился стол от богатых яств. Молодожены честно высидели во главе несколько часов, а когда гости совсем уж расшумелись, оставили их веселиться, сами же поднялись наверх, в самую большую спальню, сделанную над кухней – а потому еще и самую теплую.

Агриппина сняла шапку, отбросила в сторону, на выстеленный коврами пол, тряхнула головой. Она избавилась от ленточки, в несколько движений расплела косу. Распустила завязки на плечах, повела ими, и сарафан упал. Девушка сделала два шага вперед. Подхватила на боках и стянула через голову шелестящую шелковую рубаху. Оставшись совершенно обнаженной, прошла по дуге и остановилась перед мужем, опустив руки по бокам и подняв к супругу точеное личико:

– Отныне я принадлежу тебе, мой государь. Волей, душой и телом. Ты так мечтал меня наказать… Так как ты станешь это делать? С чего начнешь?

Боярин взял девушку за плечи. Провел ладонями вниз, наклонился, поцеловал шею, ключицы, ямочку между ними, бледную и бархатистую кожу под ней, и ниже, край груди, розовый острый сосок, пьянея от каждого прикосновения. В голове зашумело, закружилось – и он подхватил супругу, понес ее на постель и утопил в перине, непрестанно целуя живот, стройные ножки, бедра, одновременно скидывая с себя одежду, пока не избавился от нее вовсе и не скользнул к своей желанной и ненаглядной невесте, наконец-то становясь с ней единым и неразрывным целым…

На рассвете в дверь постучались дружки и с шутками-прибаутками повели молодых в баню – попариться после тяжкого труда, а порченую простыню уволокли на всеобщее обозрение.

Помывшись вдвоем, молодые сели к накрытому для них столу, торопливо подкрепляясь орехами в меду, курагой и копченой рыбой. Затем ополоснулись еще раз.

– Наверное, пора выходить? – решил Дмитрий. – Второй день свадьбы отбывать.

Он повернулся к жене. И вдруг увидел широченный, от уха до уха, веселый оскал.

– Милая? – насторожился боярин. – Тебя что-то тревожит? Скажи!

– Ничего, – мотнула молодая женщина головой и улыбнулась еще шире. – Все чудесно.

– Точно? – усомнился Дмитрий, хорошо зная ехидное нутро своей супруги.