– Господь посылает нам смятение и тревогу, отче, – улыбнулся юноша. – Он же дарует и лекарство. Но я все равно нуждаюсь в твоих советах и наставлениях, отче. Не оставляй меня без них, святитель.

– Не оставлю, дитя, – покачал головой Макарий. – Но что же случилось?

– Вчера я понял, отче, что нет в сем мире иной силы, кроме моей, – развел руками государь всея Руси. – И полагаться мне надлежит токмо на себя, об иных спасителях не мечтая. И еще я понял, что господь любит меня, – перекрестился Иван Васильевич. – Он сотворил для меня чудо. Он не даст мне ошибиться.

– Наклонись, чадо, – со вздохом попросил митрополит. А когда царственный богатырь исполнил его желание, поцеловал юношу в лоб: – Я горжусь тобой, дитя мое. Отныне я спокоен за судьбу земли православной, за судьбу Рима третьего, она оказалась в достойных руках. Благословляю тебя именем Христовым в деяниях твоих. Правь, Иоанн! Пусть царствие твое станет долгим и достойным.


В эти самые минуты уже мчался, мчался по волжскому льду поднявшийся до рассвета всадник, торопясь попасть из Костромы в Усть-Шексну до начала ледохода. Лед звенел и потрескивал, иногда шипел завалами крупки, образовавшейся на солнечных прогалинах, местами темнел промоинами. Однако всадник погонял и погонял взмыленного скакуна, не желая застрять за рекой на добрый месяц уже совсем близкого половодья…

Путь простолюдина Дмитрия, не числящегося ни при службе, ни при ремесленных слободах, ни в купечестве и на земле нигде не сидящего, оказался долог. Поместья бояр рода Сабуровых были разбросаны окрест Костромы и возле Рязани, в новгородских землях и далеко в Заволочье. Путь в иные места занимал до месяца, не считая распутицы и просто плохой погоды, когда на постоялых дворах али в гостях у родичей приходилось по несколько дней пережидать пургу или дожди.

Но куда больше времени младший из потомков мурзы Чета проводил в седле и на лесных привалах, за которые не требовалось платить. Кошелек путника худел куда быстрее, чем хотелось – однако свиток, что лежал в поясной сумке, потихоньку заполнялся, и спустя полтора года после первой встречи, вскоре после половодья, теперь уже семнадцатилетний парень опять постучался в ворота московского подворья князей Шуйских.

– Передай Ивану Михайловичу, – сказал он привратнику, – что прибыл Дмитрий Годунов с отчетом.

– Князь ныне в Новгороде наместником царским сидит, – зевнул холоп. – Туда скачи.

– Как в Новгороде? – опешил молодой человек. – Туда же месяц дороги!

– Дык за год-то добрался! – рассмеялся привратник. – Давно ужо послан.

Паренек немного подумал, прищурился:

– А княгиня Анастасия Шуйская с ним али дома?

– Недужится ей.

– Доложи!

– Сказываю же, в постели лежит!

– Ты доложи. Может статься, мои вести ее взбодрят.

– Княжна Анастасия, – поправил его холоп, подумал, неожиданно сказал: – Ладно, заходи, – и отправился открывать ворота.

При свете дня утонувшая в перине, прикрытая до плеч шерстяным одеялом женщина показалась Дмитрию совсем дряхлой. Морщинистое лицо, седые волосы, хриплый голос. Только глаза оставались ясными и цепкими.

– Как быстро вы меняетесь, дети, – слабо улыбнулась она. – В прошлый раз я видела ребенка, ныне ты уже воин. Надеюсь, я в тебе не ошиблась, мальчик из рода Годуновых. Рассказывай!

– У него две заметные родинки на плече, княжна Анастасия, парой стоят, и еще одна продолговатая на животе, – негромко поведал Дмитрий. – Из монашек, что купали чадо вместе с Соломонией Юрьевной, три все еще пребывают в обители и совсем покуда не стары. Им нравился мальчик, они запомнили многое. Опричь того малыша видели две женщины из старших Сабуровых, иные же ведают о письмах. Сказывают, ребенка увез боярский сын Кудеяр, через его родича и снашиваются.

– У Кудеяра есть родичи? – удивилась женщина. – Никогда не признавался. Думала, окромя князя Телепнева и Соломеи, у него никого близкого нет.

– Ты о нем знала, княжна? – настала очередь изумиться молодому человеку.

– Он получил поместье от государя Василия за труды ратные. На самом дальнем берегу Студеного моря… – Анастасия Шуйская прикрыла глаза и чему-то улыбнулась. – Турчаховский стан и Возгоры в низовье Онеги. Я послала туда доверенных людей во первую голову, однако они никого не нашли.

– Выходит, я старался зря?! – напрягся паренек.

– Почему? Ты нашел свидетелей и приметы. А я убедилась, что ты не лжешь… – престарелая княжна подняла веки. – Как тебе удалось? Почему сии женщины открыли тебе свои тайны?

– Все просто, – пожал плечами паренек. – Я сказывал, что у нас местническая тяжба с соседями и я доказываю родство с Великим князем. Дело сие обыденное, никто не удивлялся. О письмах сказывал сам, посему никто не полагал, что выдает секрет, о котором мне не ведомо.

– Жалко, мне не испытать твоего обольщения, – вздохнула княжна. – Наверное, ты умеешь вызывать доверие.

– Всегда готов служить, княжна, – поклонился паренек.

– Пустое… – Женщина опять вздохнула. – Мои приключения остались позади. Остается токмо вспоминать. Когда найдешь Кудеяра… – еще один вздох, – скажи, мне очень хотелось бы увидеть его в этой жизни еще раз. И мальчика.

Дмитрий Годунов, поджав губы, промолчал.

– Ах да… – поняла его женщина. – Я распоряжусь, чтобы тебе выплатили пять рублей за старания. И на расходы. Поспеши, мальчик. Опасаюсь я, для воплощения сей мечты времени у меня осталось совсем мало.


Анастасия Шуйская не обманула. Уже через час холоп вручил пареньку кошель с серебром, и на рассвете, перекусив вместе с дворней, Дмитрий Годунов снова поднялся в седло. Правда, сухопутных путей на север не существовало, а потому, в три дня домчавшись в Кимры, он продал скакуна и вскоре сел на идущий вниз по реке ушкуй, благо стругов, ладей, челнов и лодок по разлившейся Волге двигалось несчитано. На четвертый день Дмитрий сошел в Пошехонье. Здесь попутный корабль тоже нашелся почти сразу – через три причала амбалы грузили припасы на глубоко сидящую ладью. Как оказалось, ярославский купец именем Пешков вез куда-то к схизматикам охапки шпажных полос, да ножи, да скобяного товара изрядно. А железо, известное дело, места занимает мало, вес же имеет преизрядный. Так что пассажиров на полупустое судно торговец брал с охотою.

Сговорившись за двугривенный доплыть до Бело-озера, Дмитрий взошел на борт, бросил чересседельную сумку к борту, сам прошел на нос и встал там.

Вскорости ладья отвалила от причала, и корабельщики, пользуясь попутным ветром, подняли парус. С журчанием потекла вдоль бортов вода.

С неба светило, выглядывая меж мелких белых облаков, жаркое полуденное солнце, в прибрежных зарослях пели птицы, стрекотали крыльями проносящиеся из стороны в сторону стрекозы. Река дышала свежестью, ветер приносил аромат пряных трав…

– А ну, смерд, двигай отсюда! Это мое место!

Дмитрий вздрогнул, повернулся на голос… И убрал руку с рукояти ножа. Перед ним стояла пигалица лет тринадцати – однако в бисерном кокошнике и в суконном плаще с песцовым воротом, наброшенным на плечи. Снизу проглядывал сарафан с вошвами из дорогого индийского бархата. Девочка была кареглазой, остроносой и узкогубой, за спину уходила тонкая русая коса.

– Я не смерд, дитя, – ответил паренек богато одетой нахалке. – Я боярский сын из рода Годуновых!

Девочка стрельнула глазом на стоптанные сапоги, на простенький пояс без оружия, на облезлый ворот выцветшего кафтана и ехидно ухмыльнулась:

– И где ты служишь, боярский сын?

– Пока нигде… – не рискнул врать Годунов.

– Стало быть, смерд и есть! – обрадовалась пигалица, оглянулась и громко закричала: – Тришка, подь сюда! Почему этот нищий смерд мне не кланяется?!

– Вот зар-раза… – Дмитрий быстро расстегнул подсумок, нащупал кистень, зажал в кулак, вынул. Накинул петлю на запястье и поднял руку, роняя оружие в рукав. – Ну, девка, попомни мое слово, быть тебе поротой.

– Тришка, этот крестьянин хамит мне и не кланяется! – указала пальцем на путника остроносая пигалица.

Подошедший откуда-то с кормы холоп был одет куда добротнее младшего потомка мурзы Чета. Новый кафтан, новый пояс, ножны с костяными накладками, горностаевая шапка. Короткая бородка, впалые щеки, два узких шрама над левой бровью. Похоже, холоп уже побывал в ратных походах, опыт имел. Однако же сложением он подросшему Дмитрию заметно уступал и вид имел усталый.

Годунов шагнул ему навстречу, широко расставил ноги. Он не боялся схватки. Чай, в служивой семье вырос, отец с малых лет учил ножом и саблей владеть, а кистенем младший из Ивановичей мог и муху на лету сбить.

– Поклонись боярыне, смерд! – потребовал холоп.

– Ты как с боярским сыном разговариваешь, раб?! – оскалился Дмитрий. – Давно плетей не пробовал?

– Он не боярский сын, он не служит! – немедленно наябедничала пигалица.

– В ухо получить хочешь, смерд?

– А ты попробуй, – предложил Годунов.

– Тришка, он и меня выпороть угрожал!

– По-оберегись!!! – расталкивая пассажиров, на нос выбежали корабельщики. – Посторонись, из-под ветра уходим!

Ладья, опуская парус, выкатывалась к берегу за излучиной. С десяток корабельщиков один за другим прыгнули за борт, выбрали выпростанный с носа канат, вышли на берег, набрасывая лямки через грудь.

Холоп Тришка, драки явно не ищущий, прихватил девочку за плечи, утянул назад:

– Пойдем, боярыня, зашибут!

Годунов тоже ушел к своим вещам, пробравшись вдоль борта, и встал здесь, до боли кусая губу и глядя за борт. Его сердце глодала обида. Не за то, что смердом обозвали, нет. За то, что было это, по сути, правдой. Даже хуже. Крестьянин хотя бы землю имел, уважение, тягло платил и потому мог выборщиков от себя на суды и соборы направлять. Дмитрий же пока не был никем. Даже смердом…

До ночи обошлось без происшествий – но разбудил путника сильный пинок в подошву сапога:

– Чего развалился, смерд?!