Маргарита Кармин - Царица снов

Минуту я молчала, затем резко подняла голову и сердито взглянула на Фанни.

— И именно поэтому миссис Стонер ненавидит меня?

— Она не ненавидит вас. Но вы не родная ей, и она не может полюбить вас. Ведь вы не ее дочь и даже не ее племянница. У нее есть сын, и она, вероятно, хотела бы, чтобы мистер Альбер любил ее сына, но он не мог. Не потому, что тот не был ему родным, но вы ведь помните, мисс, каким он озорным мальчишкой рос… К тому же, в вас нет… как это… дворянского происхождения, а госпожа горда и не может смириться с тем, чтобы вы, дочь мельника, жили здесь. Вы тоже должны понять ее.

— Это не дает ей права бить меня, словно собаку, пускай между нами и существует такая разница!

— Ах, мисс, не сердитесь на нее! Ведь она вас вырастила…

Я вздохнула и опустила голову.

— Вы теперь уйдете от нас, мисс, да? — тихо спросила меня Фанни.

— Наверное, да.

— Куда, мисс?

— Я буду разыскивать свою мать, свою родину. После всего, что случилось, я не могу здесь оставаться.

— Я понимаю вас, мисс. Но… У вас есть деньги, чтобы отправиться на поиски?

Я молчала: она была права. Мне не на что было жить.

— Что же мне делать, Фанни? — спросила я, украдкой взглянув на нее.

— Я думаю, вам лучше остаться, мисс.

— Остаться после всего, что произошло?! Ни за что!

— Может быть, завтра госпожа одумается и поймет, что вспылила, и все уладится.

— Нет! — твердо сказала я. — Мне не позволит здесь остаться чувство собственного достоинства.

— А в вас сказывается ваше дворянское воспитание, — тихонько сказала Фанни. — Хорошо, мисс. Вы, конечно же, сделаете то, что считаете нужным. Но сначала, прошу вас, выслушайте меня.

Я села. Фанни долго говорила. Она объясняла, убеждала, доказывала, напоминала. На следующий день я, облачившись в ее старое льняное платье, отправилась скрепя сердце к Нанси, нашей судомойке и кухарке. Она пожалела меня и сказала, что я очень милая девушка и что меня будут любить всегда, независимо от моего положения, потому что я очень похожа на мистера Альбера — такая же добрая и хорошая.

Потянулись скучные, тяжелые дни “рабства”. Я с утра до вечера работала на кухне, помогая кухарке Нанси. Сначала я не умела ничего. Но Нанси, считая меня расторопной и образованной, быстро научила меня мыть посуду, чистить сковородки и кастрюли, мыть пол, растапливать печь, готовить. Она старалась помочь мне и при удобном случае выполняла за меня самую трудную работу. С этого дня тетка совершенно забыла про меня, теперь я была просто ее кухаркой.

Мне было трудно жить у миссис Стонер, но иначе я не могла. Бедность пугала меня, я боялась опуститься до нищеты, боялась потерять собственное достоинство, зная, что любая милостыня унизит меня в моих же глазах. Конечно, сначала мне было тяжко! Я не привыкла к этой работе. Но потом дело пошло гораздо лучше. Вечера я либо проводила в саду, на любимом месте, либо вместе со слугами за вечерним чаем. Как ни ужасна была эта жизнь, все же так было лучше, чем полностью зависеть от злой тетки или просить милостыню.

Через месяц мы вместе со слугами отпраздновали свадьбу мистера Томаса и мисс Элизабет Дин. Молодые супруги поселились в Лондоне, в городском доме, который миссис Стонер отдала в их полное распоряжение. Я была очень рада этому. Все то время, когда мисс Элизабет находилась в Мисфизенсхолле, мне было не по себе, я боялась встречи с ней и вообще избегала этого, мне не хотелось ничего объяснять своей бывшей богатой подруге, с которой я когда-то была на равных. Не говоря уж о другом…

Так я проработала на кухне почти год. Снова вступила в свои права весна, снова солнце посылало свои лучи сквозь туманы долин и холмов Англии. Все чаще и сильнее тянуло меня из жаркой кухни на воздух, в сад, в рощу, мне нравилось наедине общаться с природой. Нанси, кажется, понимала это и старалась содействовать моим желаниям. Она отправляла меня то за родниковой водой, которую миссис Стонер считала целебной (она велела ставить к ней в комнату каждое утро целый графин). Нанси посылала меня в сад за майскими розами для варенья, отправляла в еловый бор за шишками… словом, всячески выталкивала меня на улицу. Я была благодарна ей и каждый раз, поцеловав ее в круглую полную щеку, убегала, захватив с собой кувшин или корзину.

Пятнадцатого мая, увидев, что ложка, которой я взбиваю масло, движется все медленней и медленней, а мой взор устремлен в окно, кухарка сунула мне в руки кувшин и, вздохнув: “Ох, Лили!” — вытолкнула меня за дверь. На пороге она мне улыбнулась, увидев, что я расцвела, по ее словам, как “майская роза”. Отбежав шагов десять, я помахала ей рукой и скрылась за воротами.

Я шагала к реке, радуясь теплому и ласковому солнцу, чьи лучи так нежно согревали меня. Я спускалась по узкой крутой тропинке к ручью, придерживая на плече кувшин. Там, внизу, была самая очаровательная полянка, какую мне когда-либо доводилось видеть.

Я спрыгнула на траву и подбежала к ручью. Зачерпнув воды, я отставила кувшин в сторону и побежала к зарослям цветов, которых здесь было видимо-невидимо. Мгновенно забыв все обиды, все беды, преследовавшие меня, я почувствовала себя счастливой. Мне хотелось петь. Я оглянулась и, убедившись, что никого нет, запела “Ручей и поцелуй”. Тот самый романс, который мы “прелестно пели с Бетти”:

Внезапно раздался странный всплеск, я испуганно вскочила и подняла глаза. На другой стороне реки, в которую впадал ручей, в воде барахтался человек. Я, приподняв край юбки, побежала по воде к нему, чтобы предложить свою помощь. Когда он поднялся, я смогла разглядеть его; с него потоками лилась вода, но он улыбался. Это был молодой человек лет двадцати. Небольшого роста, коренастый, крепкий, он производил впечатление очень живого и здорового человека. Выражение его лица показалось мне даже немного детским; карие глаза смело смотрели на меня из-под темных бровей! Простой костюм, состоявший из клетчатой рубахи и штанов, загорелая кожа этого человека свидетельствовали о том, что он отнюдь не домосед и не белоручка в своей незнатной семье, и в то же время было в нем что-то такое, что придавало его облику немного аристократический вид. Этот молодой человек смеялся звонким, чистым смехом. Он был одет, как фермер. На склоне, над нами, я увидела расставленные удочки.

— Вы обладаете таким звучным голосом, мисс, — смущенно улыбаясь, заговорил он, — что он свалил меня в воду с этого холма.

— Так вы упали? — засмеялась я.

— Да, — будто совсем смутившись, но не переставая улыбаться, отвечал он, теребя в руках мокрую шляпу. — Так получилось, — развел он руками.

Я села на камень. Мне стало смешно. Я вдруг представила себе картину, как этот молодой человек (может быть, слушая, как я пою) с серьезным видом насаживает на крючок червяка. Затем он не менее важно закидывает удочку в воду… и внезапно летит вместе с червяком в воду сам. Неплохое состязание по прыжкам в воду! Жаль, что я не видела их одновременный плавный полет!

— Вы так красиво поете… — снова сказал он.

— …Что способна заставить молодого человека прыгнуть в воду за червяком, — продолжала я.

— Нет, правда. Рыба здесь ни при чем, я просто заслушался вас, оступился и… не удержался на краю.

— Значит, по моей вине вы промокли! Я не заметила вас, как ни странно, иначе я удержалась бы от такого пробуждения радости.

— Вы чему-то рады? По вас это заметно.

— Очень! У меня такое прекрасное настроение для того, чтобы кидать мужчин в пучину!

— Вы можете сделать это, не прилагая никаких сил, — ответил он, улыбаясь. — За одну вашу песню, за одну вашу улыбку каждый согласится сознательно утопить себя.

— Как, например, вы?

— Я готов прыгнуть еще раз, если вы смилуетесь и споете снова.

— К чему вам? Только, прошу вас, больше не нужно прыгать, иначе вы можете заболеть: еще май, вода в реке очень холодная и не успела нагреться. Я боюсь, что вы даже после первого купания простудитесь из-за какой-то крикливой вороны, захотевшей покаркать.

— Из-за малиновки, вы хотите сказать.

— Ну уж и малиновка! Вы бы еще назвали соловьем!

— Соловьи поют по ночам, а я услышал вас утром.

— Вам не холодно? — спросила я, глядя на его мокрую одежду, очень легкую для майских дней.

— О! Не беспокойтесь, мне не привыкать.

— Далеко ли вы живете? — спросила я, взглянув на него.

— Нет, мисс, в той деревне. Отец послал меня за рыбой к обеду. Он — фермер.

— А вы?

— А я сын фермера. — Он улыбнулся.

— Может, вам лучше сходить домой и переодеться? А я посмотрю за вашими удочками, — предложила я.

— Нет, мне не холодно, да и переодеваться мне не во что — не надену же я праздничный костюм!

— Но вы простынете, — настаивала я.

— Да нет же, я привык.

— Привыкли купаться после каждой песни девушек, приходящих по воду?

— Нет, привык к холодной воде.

— Я помешала вам, — сказала я. На этот раз — нерешительно.

— Что вы! Наоборот, я…

— Не обманывайте! Если вы не против… если вы позволите, — поправилась я, — я посижу и посмотрю, как вы будете ловить рыбу. Можно?

Он согласился. Я села на камень и стала наблюдать за ним. Как проворно он насаживал наживку, как ловко закидывал удочку! Около десяти минут, за которые он успел наловить горку рыбы, я смотрела, как он ловит. А затем не вытерпела.