Маргарита Кармин - Царица снов

Эмми взглянула туда же, куда смотрела говорившая, и заметила в углу, за столом, одинокого мужчину. Она сразу узнала его. Тот самый, что был в комнате у Лолианы, когда она случайно вошла.

— Только подумайте, он даже и не смотрит! Скажите, Ирэн, а давно ли он просил вашей руки?

— Нет, Анна, неделю назад, — отозвалась та, глядя печально на Брума.

— И что же вы ответили?

— Что я ответила? Видели бы вы его: он был таким покорным, такими глазами смотрел на меня! Но правда ли то, о чем вы только что рассказали мне? Быть может, все это просто шутка?

— Ах, боже мой! Да я сама все слышала! — воскликнула одна из девушек. — Да разве вы сами не замечаете, какими глазами он на нее смотрит? А когда я увидела, как он пошел вслед за ней в комнату, я поспешила за ними. Там ведь окошко…

— Ах, какая гадость! — вздохнула подружка. — Никогда бы не подумала, что такой человек способен на такое!

— А эта певичка! Вот ведь невинность! — вставила слово Анна Трувен.

— Какая невинность! — подхватила Элен. — Да разве порядочная девушка пошла бы петь в отель? Это только такие, как она, из варьете… от таких и ждать нечего! Вспомните-ка ее речи, вспомните, как она говорила. Признаться, у меня до сих пор дух захватывает.

— Боже мой, какая безнравственность!

— А он от нее без ума! А по мне, так… я, признаюсь, ничего и не нахожу в ней… Вульгарна — ну нестерпимо!

— Ах, душечка моя Эстер, она отвратительна, и ну хоть бы какое-нибудь выражение на лице! Она-то и поет ведь — только рот открывает, а хоть бы выражение было…

— Ах, как вульгарна! Ах, как вульгарна! Боже, как вульгарна! — пронеслось, словно ветерок, между ними.

— И где она только жила, я не знаю! Ну, я еще не видела женщины, в которой было бы столько дикого! Даже торговка менее безнравственна!

— Комедиантка, что и говорить! — заключила Ирэн и поднесла к губам бокал, как будто хотела заслонить свое невнятное “городское” произношение, которым гордятся лондонцы. — Мавра!

— Душенька, она просто ужасна! Бледная, как смерть…

— Ах, и не говорите, Анна: черная, как черт. Отвратительно!

— Да что это ты, Ди, она — мел, чистейший мел.

— А я заметила, когда она вот тут мимо проходила: черна до невозможности, словно мавра какой-то! Мать, наверное, цветная из этих… как они… заморских владений…

— Нет-нет, она белая, совершенно белая…

Трудно сказать, долго ли пришлось бы Эмми слушать их спор, но тут ее и еще двух официанток позвали на кухню; ей пришлось предоставить барышням право и дальше обсуждать их проблемы.

Лолиана, как то бывало раньше, возвращалась вместе со своею подругой Эмми домой очень поздно. Кафе закрывалось лишь за несколько часов до рассвета. К тому же, мы говорили, ей приходилось часто задерживаться в уборной — комнате для переодевания, так как Эмми не могла быстро справиться с работой после отъезда уважаемых посетителей. В такие часы ожидания Лолиана часто становилась у окна и думала о своем будущем, о Фреде, который должен был приехать вот-вот, о своем прошлом. Иногда, если душа ее начинала томиться от предчувствия его скорого возвращения, она не выдерживала и спускалась в пустой зал с желанием помочь Эмми поскорей убрать со столов. Так было и в тот раз.

Ей не терпелось поскорее вернуться домой; поскорее облачиться в единственное оставшееся платье, потому что второе она продала, чтобы купить немного кружев и бисера на отделку своего “театрального” костюма, который она выкроила из белого подвенечного платья; поскорей очутиться в той среде тишины и уюта и ждать. Потому что утром должен был вернуться Фред.

Наконец, Эмми закончила уборку, все разошлись, чтобы переодеться, и Лолиана вместе со своей подругой направилась домой. Они шли быстро, Ли хотелось как можно скорей очутиться дома, чтобы навести порядок, приготовить Фреду хороший прием и испечь какое-нибудь пирожное к его приезду. У нее оставалось всего несколько часов до этой встречи, и она хотела как можно более выгодно использовать их.

Давно погасли все огни; лишь изредка попадался на улице прохожий — чаще всего какой-нибудь пьяный гуляка — или мелькал в окне огонек. Две женщины, которым, очевидно, была знакома запутанная дорога переулков, по которой они шли, двигались уверенно, все больше ускоряя шаг. Когда они миновали последнюю лавку, где горел огонек, им оставалось совсем немного. И каково же было удивление Лолианы, когда она, вдруг подняв голову, заметила в окне своего домика свет.

— Эмми! — воскликнула она, указывая на окошко.

Служанка подняла голову, но увидела совсем не то, на что указывала ее подруга.

— Это Фред! Он уже вернулся! — радостно воскликнула Лолиана и поспешила вперед.

Но тут и она остановилась. Перед ней словно выросли из-под земли какие-то темные фигуры, заслоняя дорогу.

— Помогите! Помогите! — закричала Лолиана, отчаянно отбиваясь от двух преследователей, которые пытались зажать ей рот. Бесчувственную Эмми, которая потеряла сознание от нанесенного удара, заволокли в какой-то небольшой экипаж, что стоял невдалеке.

Лолиана упиралась, как могла, но ее за руки потащили туда же, к экипажу.

— Эмми, Эмми! — кричала она.

Наконец, словно потеряв терпение, один из преследователей схватил ее на руки и, перекинув через плечо, понес к карете.

Испуганная Лолиана, стараясь собрать силы для сопротивления, почти потеряв всякую надежду, крикнула:

— Фредди! Фред… — Но тут ее толкнули в экипаж и зажали рот.

Однако, несмотря на краткость времени, в течение которого это произошло, нашелся один свидетель, который все видел и, мало того, попытался было помочь бедняжкам.

Когда Лолиана звала свою подругу, этот крик (достаточно громкий для того, чтобы его услышали на небольшом расстоянии) проник в приотворенное окно дома, на который мы выше обращали внимание читателей. Этот вопль, взывающий о спасении, услышал человек, находящийся в доме.

Узнав голос, он что есть духу выбежал из дому и, с трудом различая в темноте фигуры, ринулся на помощь. Это был Фред.

Благодаря случаю он приехал несколькими часами раньше назначенного часа. И когда (мы уже знаем) Лолиана заметила в окне свет, зажженный его рукой, он только минуту назад вступил в дом. Первая мысль, закравшаяся ему в голову, когда он не застал ни жены, ни служанки, была мысль о несчастье, постигшем его дом. В тот момент до него донесся голос с улицы, и Фред узнал его.

Выбежав из освещенной комнаты в темноту, Альфред долго не мог ничего разглядеть. Он только заметил — вдалеке что-то мелькнуло. Наугад бросился туда. И не ошибся. Две тени нырнули в экипаж; щелкнул кнут, колеса загремели по мостовой. И в ту минуту, когда закрывались дверцы, Фред услышал свое имя, произнесенное довольно четко и ясно.

Недолго думая, он бросился по следам экипажа. Ему удалось настичь его. Альфред вскочил на запятки и прислушался к шуму, что доносился изнутри. Вне сомнения, там находилась жертва, и она не в силах была вырваться: либо там было слишком много похитителей, либо они ее связали. Трудно предположить, как бы обернулось дело, следуй он за ними и дальше. А карета успела проехать изрядное расстояние!

Фред попытался перебраться с задка кареты на подножку рядом с дверцей. Но на слишком крутом повороте не смог удержаться. Упал, откатившись далеко в сторону, очень сильно и больно ударился головой об укатанную, затвердевшую землю и, потеряв сознание, остался лежать так. Карета вместе с похищенной скрылась в темноте. Солнце следующего дня взошло лишь через несколько часов, и только тогда Альфреду помогли подняться.

Читатель, наверное, хотел бы узнать подробнее, что представлял собою красавец Ричард Брум, уже имевший счастье появиться на страницах этого романа. Что ж, удовлетворим ваше любопытство, но хотелось бы сразу предупредить: ничего пленительного и притягивающего он из себя не представлял. Нельзя сказать, что этот человек был злее, чем кто-либо другой: наряду с некоторыми хорошими его качествами, скрытыми где-то в глубине его души, были и пороки, которые, как вам известно, имеются у каждого человека.

Мы не имеем достаточной основы, чтобы знать: была ли любовь Ричарда к Лолиане настолько сильной, что он отважился на рискованный и преступный шаг. В душе его родилось безумное стремление завоевать понравившуюся женщину. Как человек, уже успевший пресытиться всевозможными развлечениями света, он желал чего-либо необычного, словом, хотел “внести какое-нибудь разнообразие” в свою полную удовольствий жизнь. Но, насколько мы можем утверждать, это было не только удовольствие и разнообразие. Он чувствовал, что в его душе существует “какой-то бешеный демон, который сжигает его душу, едва он вспомнит или увидит эту женщину”. И он знал — это любовь.

За три дня он успел разузнать многое об этой женщине: он теперь знал, кто ее муж, знал, что муж должен вскоре вернуться (а это и надоумило его: нужно действовать быстрее), знал, что у Лолианы никого нет, кроме мужа, служанки да еще старых родителей ее супруга, проживающих в Йоркшире.

Ричард Брум стремился избежать конфликта, который мог скомпрометировать его и повредить репутации почтенного джентльмена, и мозг его довольно долго работал, чтобы утешить душу. Однако Ричард видел предмет своей страсти каждый вечер, а чары Лолианы были слишком сильны, чтобы он смог устоять. В конце концов он решил отбросить все лишние мысли, мешающие ему достичь своей мечты, и отважился на самый опасный шаг. Иного способа добиться благосклонности этой женщины он не мог найти.

Впервые увидев Лолиану, такую восхитительную, окруженную восторженными взглядами, Ричард едва не потерял сознание — это была первая женщина, заставившая его так сильно мучиться. Он тут же дал себе клятву, что любой ценой добьется своего и эта красавица будет принадлежать ему. Однако по мере того как усиливалось влечение, он начинал побаиваться своих же собственных чувств: ему начинало казаться, что он слишком обходителен с этой певичкой, которая, без сомнения, сама должна быть у его ног, он начинал с каким-то тайным страхом замечать, что не может иначе говорить с ней, не может иначе как с восхищением и любовью смотреть на нее, не может допустить и мысли о том, чтобы причинить ей боль. Он гнал от себя эти мысли, убеждая себя все снова и снова в том, что не должен так обращаться с какой-то певицей, не имеющей, как говорится, ни рода, ни звания. Однако с той минуты, как впервые заподозрил в себе эту мысль о ее превосходстве над собой, думать иначе он уже не мог.