Бертрис Смолл - Царица Пальмиры

Молодой правитель Пальмиры бросил взгляд туда, где, скрестив ноги, на песке пустыни сидела Зенобия, наблюдая удивительно бесстрастным взглядом за мучениями убийцы ее матери. Она сидела очень прямо и очень спокойно, словно была высечена из камня. Ему приходилось видеть молодых кроликов, которые сидели точно так же. Казалось, она не дышала.

Он удивленно покачал головой. Галл ужасно мучился, однако ребенок не выказывал ни малейших признаков сострадания или хотя бы отвращения. Мужчина сможет зачать сильных сыновей в лоне женщины, в которую когда-нибудь превратится этот ребенок. Однако Оденат почувствовал мимолетное сомнение: признает ли такая женщина своего мужа господином? Может быть, если он возьмет ее в жены достаточно рано и сам сформирует ее женский характер, это станет возможным. Оденат понял, что хочет рискнуть. Он убедился — его необъяснимо влечет к Зенобии, ибо сама сила ее характера чрезвычайно интригует его.

Он улыбнулся про себя. Нет, он не даст Забааю бен Селиму слишком большого преимущества. Поэтому он сказал тоном, который, как наделся, выражал легкую скуку и пресыщение:

— Брак между Зенобией и мною возможен, кузен. Не обещай ее другому. Вернемся к нашему разговору, когда ребенок превратится в женщину, если только мое сердце к тому времени не займет другая.

Забаай широко улыбнулся.

— Будет так, как ты сказал, господин! — спокойно ответил он.

Его ни на минуту не обманули ни прохладный тон Одената, ни его видимое безразличие. Он заметил искренний интерес в горячих карих глазах молодого человека, когда он так долго, пристально и задумчиво смотрел на Зенобию.

— Ты попрощаешься с моей дочерью, князь? — спросил он. — Мы не вернемся в город до начала лета. Как только эти солдаты умрут, мы отправимся в путь, в пустыню, как и планировали.

Оденат утвердительно кивнул и пожелал Забааю бен Селиму благополучного путешествия. Потом направился к тому месту, где сидела Зенобия. Усевшись рядом с ней, он взял ее маленькую ручку в свою. Ее рука была холодна, и он инстинктивно стремился согреть ее, крепко зажав в своей ладони.

— Это римлянин умирает достойно, — сказала она, заметив его присутствие. — Но еще рано, и в конце концов он будет взывать к своим богам о милосердии!

— А для тебя так важно, чтобы он молил о милосердии?

— Да!

Она выкрикнула это слово неистово, и он понял, что она снова погружается в свои тягостные размышления. Она испытывала слишком сильную ненависть для столь юной девочки, которая до сегодняшнего дня не знала зла. Этот ребенок все больше и больше очаровывал его.

— Я хочу попрощаться с тобой, Зенобия, — сказал он, снова отвлекая ее.

Зенобия подняла на него взгляд. «Как же он красив, — подумала она. — Если бы только он не уступал римлянам так легко? Если бы только он не был таким слабовольным человеком!»

— Прощайте, мой господин князь! — холодно произнесла она и снова отвернулась, чтобы созерцать умирающего.

— До свидания, Зенобия! — нежно произнес он, легко прикоснувшись рукой к ее мягким темным волосам.

Но она даже не заметила этого. Он поднялся и пошел прочь. Закатное солнце обагрило белые мраморные башни и портики Пальмиры. Но Зенобия не видела ничего. На песке пустыни вспыхнули бивачные костры, а она все сидела в безмолвии, наблюдая за человеком, который лишил ее матери. Вокруг нее люди из племени бедави занимались своими обычными вечерними делами. Они все понимали и терпеливо ждали, пока ребенок не удовлетворит свою жажду мщения.

Винкт Секст некоторое время лежал без сознания, однако потом начал понемногу приходить в себя, пробужденный волнами боли, которая словно вгрызалась в его тело и душу по мере того, как болеутоляющие средства прекращали свое действие. Его удивило, что он до сих пор еще не в царстве теней. Он медленно, с усилием открыл глаза и увидел стройную девочку, сидевшую возле его головы и созерцавшую его страдания.

—  — К-кто… Ты? — с трудом удалось ему выговорить пересохшими и потрескавшимися губами.

— Я — Зенобия бат Забаай, — ответила ему девочка на латинским языке, гораздо более чистом, чем тот, на котором говорил он. — Та женщина, которую ты зарезал, была моей матерью, свинья!

— Дай… Мне попить! — попросил он слабым голосом.

— Здесь, в пустыне, мы не тратим воду понапрасну, римлянин! Ты умираешь. Дать тебе воду — значит потратить ее понапрасну.

Ее глаза напоминали серьге камни. Когда они смотрели на него, в них не отражалось никаких чувств.

— У… Тебя… Нет… Милосердия? Странный человек!

— А ты был милосерден по отношению к моей дорогой маме? Глаза девочки вспыхнули ненавистью.

— Нет, ты не проявил к ней ни малейшего сострадания, и я тоже не проявлю к тебе сострадания, свинья! Ни малейшего!

В ответ ему удалось изобразить лишь пародию звериного оскала, и они поняли друг друга. Он не проявил по отношению к ее матери, белокурой красавице, ни доброты, ни милосердия. «Интересно, — думал он, — теперь, когда он уже знает свою судьбу, сделал бы он снова то же самое или нет?»И он решил, что да, сделал бы. Смерть есть смерть, и эта блондинка с лихвой заслужила ее. Люди умирали и за меньшее. Он быстро моргнул несколько раз, чтобы рассеять туман, застилавший глаза, и получше разглядеть девочку. У нее красивое лицо, а тело еще детское, плоское и несформировавшееся.

— Все женщины… умоляют… Когда они под мужчиной. Разве… Твоя мать… Никогда… Не говорила тебе… об этом?

Зенобия отвернулась от него и стала смотреть на пустыню, не поняв до конца его слов. Солнце уже село, и быстро наступила ночь. Вокруг нее весело горели золотистые бивачные костры, а звезды глядели вниз в серебристой тишине.

— Ты будешь умирать медленно, римлянин, и я останусь здесь, чтобы увидеть это! — спокойно произнесла она. Винкт Секст слегка кивнул головой. Конечно, он мог понять ее желание отомстить. Этим ребенком можно гордиться, хотя она всего-навсего девочка.

— Я сделаю все… что в моих силах… чтобы доставить тебе удовольствие… — сказал он с презрительной и вызывающей усмешкой.

После этого впал в беспамятство.

Когда он снова открыл глаза, вокруг уже стояла кромешная тьма, которую рассеивал лишь свет бивачных костров. Девочка все еще сидела возле него, неподвижная и настороженная. Он снова потерял сознание и очнулся, когда наступил рассвет. Его тело терзала мучительная боль. Он знал, что смерть уже близка.

Узкие рубцы на спине ночью загноились. Тысячи муравьиных укусов непереносимо жалили и жгли. Путы из сыромятной кожи на руках и ногах уже высохли и болезненно врезались в его лодыжки и запястья. Горло так пересохло, что даже простое глотание причиняло боль. Солнце поднималось все выше и выше и слепило его даже тогда, когда он закрывал глаза. Он слышал, как те из его висевших на крестах товарищей, которые были еще живы, стонали и взывали к своим богам и матерям. Он попытался повернуть голову, чтобы взглянуть на них, но это ему не удалось. Он был широко распластан на песке и стянут путами. Даже самое незначительное движение невозможно.

— Пятеро уже мертвы, — злорадно произнесла девочка. — Вы, римляне, не слишком сильны. Бедави жили бы по крайней мере три дня.

Вскоре стоны прекратились, и ребенок объявил:

— Ты остался один, римлянин, но могу сказать — ты недолго протянешь. Твои глаза покрыла молочная пелена, а твое дыхание затруднено.

Он знал, что она говорит правду, он уже чувствовал, что его дух силится покинуть тело. Он устало закрыл глаза и вдруг снова очутился в лесах своей родной Галлии. Высокие зеленые деревья грациозно взмывали в небо, их ветви колебал легкий ветерок. Перед ним расстилалось прекрасное и прохладное голубое озеро. Он чуть было не вскрикнул во весь голос от радости, и его губы прошептали слово «Вода!»

— Нет никакой воды!

Голос девочки безжалостно ворвался в видение, и он открыл глаза, но увидел только жаркое, пылающее солнце. Это уже слишком! Ей-богу, это уже слишком!

Винкт Секст открыл рот и завыл от безнадежного унижения и боли. Звуки победоносного детского смеха — вот последнее, что он услышал. Эти звуки дразнили его, пока его душа летела прямиком в ад, в то время как тело стало частью пустыни.

Зенобия встала, пошатываясь, так как ноги одеревенели. Она просидела возле Винкта Секста более восемнадцати часов, и все это время не ела и не пила. Вдруг ее подхватила и подняла вверх пара сильных рук, и она заглянула в восхищенное лицо своего старшего единокровного брата Акбара. На его коричневом от загара лице сверкали белые зубы.

— Ты — настоящая бедави, — сказал он. — Я горжусь тобой, моя маленькая сестричка! Ты вынослива, как воин. Я готов сражаться бок о бок с тобой в любую минуту!

Его слова приятно ласкали слух, но она только спросила;

— А где отец?

Ее голос неожиданно стал совсем взрослым.

— Наш отец уехал, чтобы похоронить твою мать с тем почетом и достоинством, которые она заслуживает. Ее положат в могилу в саду возле дома.

Зенобия удовлетворенно кивнула и сказала:

— Он умолял, Акбар, в конце он умолял так же, как вынудил умолять мою мать!

Она сделала паузу, словно обдумывая все это, а потом тихо произнесла:

— Я никогда не стану никого умолять, Акбар! Что бы ни случилось со мной в жизни, я никогда никого не буду умолять! Никогда!

Акбар обнял девочку и прижал ее к своей груди.

— Не говори «никогда», Зенобия! — мягко предостерег он. — Жизнь часто играет с нами странные шутки. Ведь боги, как известно, капризны и не всегда добры к нам, смертным.

— Я никогда не буду умолять! — твердо повторила она. Потом нежно улыбнулась своему брату и добавила:

— А кроме того, разве я не любима богами, Акбар? Они всегда будут защищать меня!

Оденат, князь Пальмиры, сидел верхом на коне и наблюдал за маневрами военного корпуса бедави, состоявшего из всадников на верблюдах. Воины из этого корпуса были великолепно обучены и под руководством своего предводителя выполняли маневры исключительно хорошо. Князь обернулся и сказал своему гостю: