В этой тесной нише должно было обратиться в прах это тело, так жаждавшее роскоши и удовольствий, и этот гордый и жестокий мозг, бывший таким изобретательным в кровавых наслаждениях.

* * *

Вместе с одним своим другом — жрецом Рома вынес Нейту из темницы чародея и отнес ее во дворец. Молодая женщина не приходила в себя. Приказав замолчать кормилице, беспрерывно кричавшей от ужаса и горя, Рома уложил Нейту на кровать и принялся хлопотать около нее.

Он видел шкатулку, пустые флаконы и клочки папируса. Он слышал замечания жрецов относительно незнакомого яда, убившего князя. Этот яд могла принести Хоремсебу только Нейта. Но от кого получила она таинственную шкатулку? Когда она ее взяла?

Терзаемый этой мыслью, Рома увел в соседнюю комнату кормилицу и, схватив ее за руку, сурово спросил:

— Кто сообщил твоей госпоже об осуждении чародея?..

Перепуганная насмерть кормилица ничего вразумительного ответить не смогла.

Нейта продолжала находиться между жизнью и смертью. Ужасные обстоятельства ее пребывания в Мемфисе, яд, который она приняла и вдыхала, испытания ужасами и страстью и так уже сильно пошатнули здоровье женщины. А последнее свидание с Хоремсебом и сильная реакция противоядия, которое тот дал ей, окончательно потрясли ее слабый организм. Пожираемая горячкой, преследуемая в бреду видениями недавнего прошлого, несчастная Нейта раскрывала отвратительные сцены, при которых она присутствовала во дворце в Мемфисе, и имя Хоремсеба не сходило с ее уст.

Все знаменитые врачи Фив были собраны у кровати больной. Роанта и Сатати с необыкновенной самоотверженностью ухаживали за ней с помощью верной кормилицы, не позволявшей ни одной служанке прикоснуться к своей обожаемой госпоже.

Часто у дворца Саргона останавливалась царская лодка или царские носилки. С мрачным взглядом и с озабоченным видом государыня склонялась над своим любимым ребенком, почти безнадежное состояние которого приводило ее в отчаяние. Когда она думала об этом так богато одаренном существе, которое беззаботным и счастливым пробудилось к жизни, как распустившийся цветок, и которое находилось теперь в состоянии худшем, чем смерть, когда она смотрела на Нейту, погубленную преступной игрой человека, которому она ничего не сделала и который, зная, кому он наносит удар своими преступными дерзкими руками, разбил эту невинную жизнь, — страшный гнев наполнял ее душу и ее руки невольно сжимались в кулаки. Ей хотелось бы предать мукам этого презренного и насладиться его страданиями, а он нашел возможность избежать наказания, воспользовавшись своей жертвой, по какой — то горькой иронии судьбы, как орудием для спасения.

Прошло около трех недель после смерти Хоремсеба. Однажды, после обеда старый врач храма Амона — Ра навестил больную. Его сопровождал Рома. Оба жреца боязливо наклонились к Нейте.

Истощенная и исхудавшая молодая женщина отдыхала, закрыв глаза, совершенно безучастная ко всему окружающему.

— Приближается конец. Если не случится какой — нибудь неожиданной реакции, это слабое дыхание прекратится завтра с восходом солнца, — прошептал печально старик.

Страшная бледность залила лицо молодого жреца. Он тоже очень похудел, и в его обыкновенно таких мягких и спокойных глазах светилось теперь горькое отчаяние.

— В таком случае, я останусь здесь до конца и буду ей давать капли, которые ты принес, — ответил он нерешительным голосом.

— Хорошо, оставайся! Только, если ее теперешнее состояние продолжится, ты не беспокой ее. Часа через два я вернусь, и тогда мы посмотрим.

Счастливый тем, что в такой торжественный час остался один с любимой, с этим дорогим существом, которое готовился навсегда потерять, молодой человек опустился на колени и сжал в руках ее маленькую похолодевшую ладошку, лежавшую на тонком шерстяном одеяле. Нейта, казалось, была погружена в какой — то летаргический сон. Глаза ее были полузакрыты, дыхание едва заметно, а на лице лежал уже отпечаток смерти.

С затуманенными от слез глазами молодой жрец наклонился к ней. Никогда еще она не была так дорога ему, как в эту минуту. Что в том, что подлым колдовством у него похитили ее сердце! Все — таки, ее первая и чистая любовь принадлежала ему. О! Если бы он мог продлить эту угасавшую жизнь, даже без всякой надежды лично для себя! Люди, конечно, были бессильны это сделать, но разве боги, которым он поклонялся и служил, не могли избавить ее от смерти?

Лихорадочно пожав маленькую ручку Нейты, Рома возвел глаза к лазурному небу, и из его измученной души вознеслась горячая молитва ко всем силам добра.

Пламенная молитва Ромы, свободная от всякого эгоистического чувства, пылко возносилась к небесам. Вся его душа сосредоточилась на одном желании — спасти от смерти женщину, которую он любил больше самого себя. Он не знал, что порыв воли, исходивший из его души, соединяясь с божественными флюидами, теплыми и живительными потоками спускался на организм больной, производя чудо воскрешения, о котором он молил.

Погруженный в свою молитву, Рома не заметил, как поднялась портьера, и в комнату бесшумно вошла Хатасу. Мрачная, с отчаянием в душе, пришла она провести последние минуты у постели своей дочери. Доктора сказали ей, что нет никакой надежды. При виде человека, стоявшего на коленях около Нейты, она удивилась, но узнав Рому и видя его озаренное состояние, она поняла, что он молится. Ею тоже овладело желание молиться.

Смиренное и полное веры благочестие было совершенно чуждо гордой душе дочери Тутмеса I, смотревшей на себя как на посланницу богов. Неудачи и страдания, поражавшие ее в жизни, возбуждали в ней гнев и возмущение. За свои победы она платила богам карами и жертвами, достойными и ее и их. Чтобы получить исцеление Нейты, она принесла жертвы во всех храмах Фив, но ей не приходило в голову помолиться самой. В эту минуту, при виде неподвижного лица, верной и вдохновенной молитвы во имя любимого человека, душа ее смягчилась, и она почувствовала себя слабой и бессильной, как самый бедный из ее подданных. Против неумолимой силы, готовившейся похитить любимое существо, ей осталось только одно средство — молитва. Опустив голову и сложив руки на груди, Хатасу, может быть, впервые молилась от всей души.

Пока два любящих сердца молились за Нейту, легкий румянец окрасил прозрачные щеки молодой женщины и дыхание сделалось яснее. Веки ее сомкнулись, и оцепенение перешло в глубокий сон.

Подняв голову, царица тотчас же заметила эту перемену и вздрогнула. Она поспешно подошла к кровати и с новой надеждой наклонилась над больной. Это движение вывело Рому из его экзальтированного состояния. Он быстро отступил, чтобы приветствовать Хатасу по установленному этикету, но та благосклонно обернулась к нему и сказала, положив ему руку на плечо:

— Твоя молитва, Рома, просветила меня, и я присоединила свои мольбы к твоим. Может быть, бессмертные боги даруют нам жизнь Нейты, в чем отказывали до сих пор, несмотря на наши жертвы и на усилия наших врачей? Я убеждена также, что ни одно сердце не бьется с такой верностью Нейте, как твое. Она тоже всей душой любила тебя, пока яд не помутил ее рассудок. Клянусь тебе в этот торжественный час, что если Нейта выздоровеет, я сделаю ее твоей женой.

Дрожа от охвативших его разнообразных чувств, молодой жрец преклонился и поблагодарил царицу, затем он прижал теплую руку Нейты к своим губам. Когда полчаса спустя пришел врач он убедился, что Нейта спит глубоким сном и что ее тело покрылось обильной испариной. Радость вспыхнула у него в глазах, и он воскликнул:

— Дочь Ра! Великое чудо совершилось, по воле твоего божественного отца: Нейта будет жить!

* * *

Молодая жена Саргона скоро совершенно поправилась, по крайней мере физически. К ней вернулась ее прежняя свежесть, сон, хороший аппетит, но в нравственном отношении в ней произошла большая перемена. Насколько прежде Нейта была вспыльчива, упряма и капризна, настолько теперь стала она послушна, апатична и молчалива.

Целыми часами мечтала она, лежа на своем роскошном ложе. Она не была печальна. В блестящих глазах было видно спокойствие и никакой заботы. Она равнодушно относилась ко всему и действовала как — то машинально. Рома часто навещал ее, окружая, как и прежде, молодую женщину своими заботами и любовью. Рассеянная благосклонность, с которой Нейта относилась к нему, не обескураживала молодого человека. Эту нравственную вялость он приписывал действию яда. Так как молодая женщина никогда не произносила имя Хоремсеба и никогда не справлялась о нем, Рома надеялся, что время, этот великий целитель, изгладит все роковые воспоминания и что Нейта найдет, наконец, счастье в его объятиях.

Эту надежду в глубине души разделяла с ним и царица, сначала очень беспокоившаяся переменой, происходившей в Нейте. Брак с молодым и красивым человеком, бывшим ее первой, истинной любовью, должен был стать лучшим лекарством для ее изболевшейся души. Под влиянием этого чистого чувства она должна была возродиться к новому счастью.

Хатасу приписывала чудесное выздоровление горячим молитвам Ромы. С того дня, как она застала его у постели больной, вернее, умирающей, царица оказывала молодому жрецу особенное благоволение. В благодарность за услуги, оказанные им во время непонятных страданий в Фивах посредством роз, она дала ему важную должность при дворце и отличала его при всяком случае. Никто не сомневался, что такая очевидная милость фараона предвещала Роме блестящую карьеру.

Однажды, месяцев через восемь после смерти чародея, царица возвратилась с какой — то религиозной церемонии и удалилась в свои комнаты, чтобы немного отдохнуть. Она выслала всех, за исключением Нейты. Когда они остались одни, Хатасу поцеловала дочь и нежно сказала ей:

— Уже давно, дорогое дитя мое, я собираюсь серьезно поговорить с тобой. Я вижу, что силы твои восстановились и что ты опять прекрасна и свежа, как и прежде, а между тем, твое сердце, по — видимому, пусто и твоя веселость исчезла. Я полагаю, что только истинная любовь и новые обязанности могут возвратить силы твоей утомленной душе.