Бледная, но исполненная решимости девушка поклонилась судьям. Затем, дрожащим голосом она описала ужасную жизнь во дворце в Мемфисе, изувеченных слуг, безумную роскошь, ночные оргии и медленные муки жертв, которых постепенно отравляли, прежде чем убить. Все эти ужасы, все эти преступления, вызванные пламенной речью Изисы, яркой картиной пронеслись перед глазами слушателей.

Когда она кончила, обвинитель обратился к подсудимому:

— Ты видишь, что твои преступления вполне доказаны и без признания. Нам остается только узнать о ядовитом растении и обстоятельствах, благодаря которым ты попал в сношения с хеттским колдуном, сделавшим из египетского князя кровопийцу, убийцу и врага богов своего народа. Говори! Расскажи без утайки все, что ты знаешь, если не хочешь, чтобы тебя пыткой заставили признаться.

Хоремсеб конвульсивно содрогнулся, и глаза его вспыхнули огнем. С трудом овладев собой, он ответил хриплым голосом:

— Я скажу все, что знаю. К тому же мое молчание, как оказалось, бессмысленно. Таадара, хеттского мудреца, привез в Египет мой отец, и вот каким образом он познакомился с ним. Во время победоносной войны фараона Тутмеса I в странах Евфрата произошла кровавая битва под городом Гергамишем. В этом городе был храм, в котором заперлась часть воинов.

Когда наши войска ворвались в него, битва продолжалась внутри храма и кончилась уничтожением всех врагов. Во время этой схватки, человек средних лет подполз к моему отцу, умоляя его пощадить его жизнь, обещая за это громадные сокровища и тайную власть повелевать силами природы, Мой отец соблазнился. Голос и взгляд этого человека, бывшего великим жрецом опустошенного храма, странным образом очаровывали отца, и он поклялся спасти жизнь хетта, если тот сдержит свое обещание.

Тогда жрец тайным путем провел его в подвал, где были сложены не только сокровища храма, но и богатства царя и наиболее знаменитых граждан.

Мой отец был ослеплен. Это была более, чем царская добыча. Итак, он спрятал Таадара, а потом вместе с сокровищами тайно увез его в Фивы, так что никто не знал об этом. Но уже во время пути хеттский мудрец приобрел над моим отцом безграничную власть.

Мне было пятнадцать лет, когда отец вернулся в Мемфис и начал под руководством Таадара перестраивать дворец. Они культивировали растение, семена которого привез с собой мудрец, и тайно поклонялись Молоху.

Мой отец вскоре умер, но перед смертью он открыл мне всю правду. Меня совершенно очаровало все, что он говорил о тайнах этого культа и о священном растении.

Я поспешил вернуться в Мемфис и был окончательно покорен Таадаром. Я быстро закончил постройки, начатые моим отцом, и по совету мудреца мой дворец закрылся для всех. Мои слуги были совершенно отделены от всех людей, и их лишали возможности говорить, когда не хватало глухонемых. Мало — помалу я привык к этой волшебной жизни, откуда была изгнана действительность, со всей ее наготой и бедствиями. Дневной свет стал мне ненавистен. Только во мраке, под сенью моих садов, я чувствовал себя счастливым. Окруженный удушливыми ароматами, убаюкиваемый чудной музыкой, небесные мотивы которой обожал Таадар, я забывал все. Я должен был приносить жертвы Молоху, этого желал мудрец, а его воля была для меня законом. Он уже устраивал оргии и ночные празднества, разрушившие здоровье и жизнь моего отца, не умевшего наслаждаться с умеренностью. Мне Таадар дал питье, оледенившее мою кровь, и предписал строгую жизнь, пост и самоотречение, что позволило мне только наслаждаться видом, не подвергая свое тело разрушению.

Когда я пил кровь первый раз, меня опьянил странный вкус этого питья, которое должно было дать мне вечную жизнь. И если вы теперь хотите меня убить (он разразился хриплым смехом), вы не будете в состоянии этого сделать, так как смерть не имеет надо мной власти. Во мне сконцентрированы все жизни, которые я вырвал из трепещущих сердец, принесенных мною в жертву женщин. Я упивался видом этих прекрасных, женщин, которые, сгорая от любви, умирали в моих объятиях. Любить мне было запрещено, так как душа должна была сдерживать телесные страсти, тем не менее они умирали счастливыми. Одна из них изменила мне, и я имел право наказать ее. Нефтиса получила только заслуженную смерть. Больше я ничего не могу добавить.

— А что вы сделали с ядовитым растением? — спросил Рансенеб, который, подобно остальным судьям, молча слушал исповедь преступника.

— Мы сожгли его, — не моргнув, сказал Хоремсеб.

— Зачем?

— Таково было желание Таадара — учителя. Когда меня предупредили о вашем следствии, я хотел скрыть следы культа Молоха, но у меня не хватило на это времени. Таадар же не хотел, чтобы священное растение попало в руки врагов, и уничтожил его.

После довольно продолжительного совещания судей поднялся Аменофис и торжественно произнес:

— Твои неслыханные преступления, Хоремсеб, заслуживают примерного наказания. Будучи князем Египта, ты отверг богов своего народа и убивал невинных женщин, покровителем которых ты должен был бы быть по своему рождению. Своими злодеяниями ты вносил несчастье и позор в самые благородные семейства, своих слуг ты изувечивал и уничтожал. Все эти злодейства вполне заслуживают смерти, к которой мы тебя и присуждаем. Ты говоришь, что смерть не имеет над тобой власти. Пусть будет так! Но тем больше оснований поступить с тобой так, чтобы ты не мог уже никогда вредить. Итак, ты будешь замурован живым в стене этого храма. Живи в этом тесном гробе, сколько позволят тебе боги. Но когда ты умрешь, погибнут и тело и душа, так как бальзамирование не сохранит твоих останков. Твое блуждающее Ка, не находя земного убежища, будет пожрано демонами Аменти. Твое имя будет забыто, так как всем, под страхом строгого наказания, будет запрещено произносить его, и оно будет повсюду вычеркнуто и изглажено. Потомство ничего не узнает о преступлениях, ужасавших Египет. Ты трижды будешь мертв. На рассвете дня, следующего за завтрашним, этот приговор будет приведен в исполнение.

Бледный, с широко открытыми глазами, слушал Хоремсеб этот ужасный приговор. Не только плоть возмущалась против ожидавшей его участи, но, несмотря ни на что, он был слишком египтянин, чтобы не дрожать при мысли, что он будет лишен погребения и бальзамирования и что его имя будет предано забвению. С хриплым рычанием он зашатался и безжизненной массой упал на каменные плиты.

Пока эта тяжелая сцена происходила в храме Амона — Ра, три человека ожидали в почти темной комнате в доме Абракро. Двое мужчин, одетых рабочими, сидели в нескольких шагах от треножника, на котором хозяйка дома деятельно поддерживала огонь, бросая время от времени на горячие угли щепотки белого порошка. Тогда вспыхивало большое пламя, освещая бледным светом лица наших старых знакомых, Таадара и Сапзара, пустынника из долины мертвых. Оба были очень худы и бледны. На лице мудреца, казалось, застыло выражение гнева и тоски. Всякий раз, как пламя с треском вспыхивало, Абракро наклонялась и изучала видоизменения огня, страшными линиями извивавшегося на черном фоне угольев. Потом она пробормотала:

— Смерть! Все один и тот же ответ! Все усилия будут напрасны!

Уныло отошла она от треножника и, опустив голову, еела на низенький табурет. Воцарилось продолжительное молчание.

— Когда обещал прийти Тиглат? — спросил наконец Таадар.

— Как только будет иметь верные сведения из суда.

Прошло еще около часа в мрачном молчании, как вдруг послышался легкий отдаленный звон. Это был условный сигнал. Старуха тотчас же встала и скоро ввела в комнату человека, закутанного в темный плащ, который тот сбросил на скамейку. Это был Тиглат.

— Ну что? Какие новости принес ты нам? — спросил Таадар, вставая и подходя к столу, на котором Абракро поставила зажженную лампу.

— Очень печальные, хотя и предвиденные, учитель! Хоремсеб будет замурован живым, казнь будет совершена послезавтра утром. Он ничего не прибавил к своим прежним показаниям. Что же касается нашей надежды спасти его, то от этого нужно отказаться. Он будет казнен внутри храма, и было бы безумием отважиться на какую — либо попытку.

Нервные конвульсии исказили угловатое лицо старого мудреца.

— А между тем, я не могу допустить, чтобы он погиб такой жестокой смертью. Если уже нельзя его спасти, то я должен хоть облегчить его участь! — энергично выкрикнул Таадар. Затем, обернувшись к старухе, он спросил:

— Абракро! Можешь ты, не вызывая подозрений, пробраться к Нейте и передать ей небольшую шкатулку?

— Я думаю, что да, учитель.

— Ты откроешь истину молодой женщине. Она любит Хоремсеба и, если есть хоть какая — нибудь возможность, она доберется до него и передаст ему мою посылку. В ней его спасение.

— Подумал ли ты, уважаемый учитель, об опасности подобной попытки? — озабоченно спросил Тиглат. — Простой случай может выдать Абракро, что повлечет твой собственный арест. Только чудом ты спасался до сегодняшнего дня от преследований врага. Послушайся моего совета и беги, не теряя ни минуты, если не хочешь сам погибнуть и погубить нас всех.

— Через три дня я оставлю Фивы вместе с Сапзаром, но совершенно покинуть Хоремсеба я не могу. Если эта шкатулка дойдет по назначению, осужденный примет вещество, благодаря которому он умрет… с виду. Но это будет только сон, от которого я могу его пробудить в течение, по крайней мене, двенадцати лун. Известно ли тебе, где его замуруют?

— В стене маленького северного двора, который постоянно заперт с тех пор, как там повесился один жрец.

— Отлично! В течение целого года можно будет найти удобную минуту, чтобы размуровать тело. Я убежден, что жрецы исполнят свой приговор. Тебе, Тиглат, я дам все необходимые указания, чтобы ты мог разбудить Хоремсеба. Потом ты пришлешь его ко мне в Кадеш, куда я думаю отправиться. Приготовься, Абракро! Я сейчас принесу то, что нужно передать.