Естественно, устоять перед таким независимым характером и завидной биографией, оставившей следы на морде Тихона, не смогла бы никакая кошка. Тем более Мурка, страсть как ценившая самостоятельность, доходящую до пренебрежения интересами живущих с ней в одной квартире людей, и своенравие, граничащее с наглостью.

И эти ее особенности характера вкупе с молодостью, врожденной грациозностью и очаровательной дерзостью во взгляде желтых глаз пленили старого ловеласа. Словом, если Мурка полагала, что встретила свою первую и настоящую любовь, то Тихон не сомневался: это его последняя сильная привязанность в этом мире. И живет она всего тремя этажами ниже – везет же некоторым!..

– Не будем им мешать, – прошептала Фрида Яковлевна и мечтательно вздохнула.

– А если дети пойдут? – спросил Артем, намеренно выводя собеседницу из элегического настроя. – Что я буду делать, если Мурка в подоле принесет?

Фрида Яковлевна растерялась и пожала плечами:

– Я об этом, право, как-то не подумала… – и предположила: – А может, у них будут чисто платонические отношения?

– Вы посмотрите на рожу этого Тихона, – с сомнением произнес Артем. – Такой прожженный тип своего не упустит, на сантименты ему плевать. А Мурка, что она знает о жизни…

Он осекся, поняв, что говорит, как отец, недовольный выбором единственной дочери.

– Впрочем, пусть поступает как знает, – махнул Артем рукой. – Кто-то же должен быть счастлив в этой жизни.

Фрида Яковлевна, склонив голову набок, внимательно посмотрела на молодого человека, но ничего на это не ответила.

– Давайте пойдем пить чай, как собирались, – предложила она. – У меня уже все готово. Я сегодня штрудель испекла.

Артем кивнул и вышел, в последний раз оглянувшись на Мурку: не свалилась бы вниз, чего доброго…

* * *

Лохматый Иван в растянутом свитере, купленном в известном бутике за бешеные деньги, опять преподнес ей букет и вызвался подвезти домой. Лина согласилась – все лучше, чем тащиться на общественном транспорте. Хотя в последнее время она все чаще прибегала к услугам таксистов или леваков, что постоянно дежурили возле Телецентра.

Иван, так же как и Таран-Бороновский, говорил о дружбе и, так же как маститый сценарист, норовил затащить ее в постель. Лина к намерениям коллеги относилась с пониманием, и они даже находили отклик в ее душе. Юноша был хваток, напорист, зубами вгрызался в профессию и завоевывал себе место под солнцем, не щадя живота своего. К тому же он отличался остроумием и в любой компании запросто становился своим. С ним было весело, легко, и на его внимание и свободное время претендовали многие телевизионные девицы.

Лина для него, тоже немосквича, не считалась завидной партией, поэтому можно было предполагать наличие у Ивана по отношению к ней толики искренних чувств. Во всяком случае, он не раз говорил, что их союз способен принести пользу обоим. А там, глядишь, дружеская симпатия перерастет в нечто настоящее и стоящее, в то, что на всю жизнь. Пока же он ненавязчиво и деликатно наставлял ее, кому что можно говорить, а кому нет, с кем как себя вести и что нынче модно в телевизионной тусовке. Словом, уберегал Лину от множества синяков и шишек, которые она наверняка набила бы себе по неопытности.

Наедине с собой Лина все больше склонялась к мысли, что Ваня прав и им стоит попробовать жить вместе. Но стоило оказаться в его обществе, как в нее словно вселялся дух противоречия. Она кокетничала, привлекая его, и тут же язвила и становилась высокомерной, стараясь возвести между ними стену отчуждения или выдержать дистанцию…

«Господи, что же я творю? – недоумевала Лина, сидя в машине рядом с Иваном. – Почему у меня семь пятниц на неделе? Я же обрадовалась, когда увидела цветы, и рассчитывала, что он повезет меня домой, а сейчас судорожно придумываю повод, чтобы не дать ему подняться в квартиру. И так ведь каждый раз. Зачем парню морочу голову, ведь симпатичен он мне…»

– Эй, о чем задумалась, дивчина? – спросил ее Иван.

– А? – откликнулась Лина, делая удивленные глаза, и вмиг придумала зачин диалога, уводящего в сторону от ее размышлений. – Да вот подумала, с чего это вдруг на вашем телевидении…

– На нашем телевидении, – поправил ее Иван.

– С чего это вдруг на нашем телевидении повадились говорить неправильно?

– То есть?

– Ну, например, все чаще и чаще произносят с экрана «ихие» или «ихние» вместо «их», – объяснила Лина.

– Чтобы быть ближе к народу, – отшутился Иван, занятый сейчас совсем другой проблемой: как сделать так, чтобы оказаться у Лины в квартире. Ну сколько можно его динамить?

Все намеки на то, что за годы жизни в столице он успел обзавестись собственной жилплощадью, Лина пропускала мимо ушей. Дурой она не была, значит, преследовала какой-то свой интерес. Вот только какой? Он ей симпатичен, это видели все из их окружения, так чего кочевряжится? А может, ей просто нравился период ухаживания? Все, конечно, могло быть, и Иван готов был подождать еще месяц-другой. Но ему хотелось определенности в «ихих» отношениях…

– Ну и когда ты пригласишь меня на чашку кофе? – спросил он, останавливая машину у знакомого подъезда и в упор глядя на Лину.

– Прямо сейчас, – ответила она, не задумываясь и не отводя взгляда, и поняла, что чувство неловкости, которое испытывала, когда оставалась с Иваном наедине, исчезло.

– Ну наконец-то! – обрадовался он так, словно никак не ожидал такого поворота событий.

* * *

Естественно, кофе было только предлогом. Но и без него обойтись было никак нельзя. Всюду есть свои традиции, неписаные правила, которые руководят человеком, подсказывают, как себя вести в той или иной ситуации. А заодно как бы снимают с него часть ответственности за содеянное. Разве ж его вина, если так положено, если так принято? Если все так поступают…

Так-то оно, конечно, так, но окружающие тебя люди тоже могут придерживаться определенных традиций или норм поведения. К примеру, Марианне ничего не стоило позвонить глубокой ночью, если того требовал производственный процесс выдачи на-гора очередной серии. Что она и сделала, едва Лина с Иваном расположились за кухонным столом.

Антонина Захаровна также не могла дождаться утра, чтобы сообщить своей подопечной радостную весть, к которой она – неизвестно, правда, каким боком – имела касательство.

– Эвочка, я тут решила на весенней книжной выставке устроить презентацию твоей новой книги! Ты рада?

– Ой, да не может быть! – воскликнула Лина и состроила невидимой собеседнице козью морду.

Прошло уже то время, когда она ловила на лету каждое слово Антонины Захаровны, пятилась задом и подобострастно улыбалась, лавируя к двери редакции. Теперь не она была при редакторе, а редактор при ней. И игры в мэтра-наставника начинали Лине уже порядком надоедать.

А тут еще Ванечка вылез из-за стола, подошел к Лине сзади и, обняв за талию, положил подбородок ей на плечо, приник к трубке ухом.

– Ты уж постарайся, Эвочка, выглядеть достойно. Не подведи меня. Я за тебя поручилась…

«Как же – поручилась! Небось начальство в меня пальцем ткнуло, а ты и вызвалась меня обхаживать. И ночью звонишь только потому, чтобы тебя никто не опередил, твои лавры благодетельницы не увел и на себя не нацепил. Господи, сколько же ты моей кровушки попила со своим „одеть-надеть“, а ведь ничего более толкового я от тебя ни разу не услышала. Но рукопись ты могла запросто завернуть!..»

Она прекрасно понимала, что мысленно хамит Антонине Захаровне. Но собственные несомненные успехи на телевизионно-писательском поприще и явная неудача в личной жизни изменили Лину. Она осталась по-прежнему доброжелательной, обязательной, ничуть не возгордилась, не задрала нос, но теперь словно взирала на все происходящее вокруг нее со стороны. Так, где раньше всем руководило сердце, теперь главенствовал разум. И жизнь от этого не утратила для Лины своей привлекательности, просто в ней сместились акценты. А в памяти и в душе появились островки, словно обнесенные колючей проволокой с табличками «Стой! Запретная зона! Вход воспрещен!».

Продолжать дальше внутренний монолог было невозможно, подошло время вставить фразу в диалог:

– А как же, Антонина Захаровна! Буду стараться! Всеми силами и всеми фибрами…

Лина начала заводиться – уж больно не к месту был этот звонок – и обрадовалась, когда услышала:

– Ну, спокойной ночи, Эвочка. Я тебя предупредила.

– Спокойной ночи, Антонина Захаровна. Спасибо вам огромное.

– Кто это? – спросил Иван, забирая у нее трубку.

– Антонина Захаровна Чудова – мой редактор в «Аркадиа-пресс». Чудо-юдо болотное, подколодное, но я только сейчас это поняла. Да и то, не засветись я на вашем… нашем телевидении, так бы и продолжала заглядывать ей в рот…

– А что, все редакторы в издательствах такие? – спросил Иван и слегка куснул ее за ушко, поддавшись искушению.

И так его подернутый поволокой предвкушения взгляд не вязался с заданным вопросом, что Лина задумалась: стоит ли отвечать? Услышит ли он ее? Да и ей, по правде говоря, не хотелось думать ни о чем-либо, кроме того, что они остались наедине и вот сейчас, сейчас наступит новый период в ее жизни, который перечеркнет, оставит далеко позади прошлое…

– Нет, мне просто с ней не повезло, – прошептала Лина и закрыла глаза.

– Зато повезло со мной, – услышала она в ответ, тоже сказанное еле слышным шепотом.

И тут грянул оглушительный гром. Стены завибрировали, мебель заходила ходуном, потолок сотрясся от тяжелых раскатов, в которых потонул треск распахнувшейся настежь двери.

– Привет! – прогудело изящное существо с огромной черной блестящей головой без глаз и затормозило в шаге от обнявшейся парочки. – Не помешала?

Привычная Лина довольно быстро пришла в себя. А вот остолбеневшего Ваню пришлось встряхнуть за плечи, чтобы он подобрал отвисшую челюсть.

– Кто это? – обалдело спросил он, косясь на инопланетянина.