- Тебе не понравилось? - расстроенно выдохнула Рита.

   - Понравилось. Но он должен быть цветным, разве нет?

   Сумев переключить девушку на ту единственную тему, что ей интересна, я поспешила попрощаться и уйти-таки наконец.

   - Мы еще увидимся? - напоследок спросила она.

   Ни за что.

   - Все может быть, - выдавила натянутую улыбку и помахала рукой. - Пока.

   Скрывшись за дверью, я уже не думала о Рите. Она никогда не была полезным и интересным человеком. Странным и ненормальным - да, а такие качества вызывают во мне лишь скуку. Так что, вполне легко выбросив ее из головы, я поехала в свой новый дом.

   ***

   Почти двадцать четыре часа в сутки я с полной уверенностью могла чистосердечно признаться в том, что ненавижу и презираю свою новую хозяйку. Именно так - хозяйку, - о чем не забывала напоминать старая карга. Я даже ей прозвище дала - костлявая курица. Оно мне душу грело и позволяло сдерживаться после очередных старческих ворчаний, когда мне хотелось в буквальном смысле выбить ей оставшиеся зубы, а голову расколотить об стену. А так вроде мысленно повторил раз десять - в тяжелых случаях все пятнадцать, - "костлявая курица", и отпустило.

   Когда я вернулась с одним пакетом, на часах было без двух девять. И эта бабка, которая видела, что я бегу по лестнице, прямо перед моим носом принялась захлопывать дверь, и только чудом мне удалось проскользнуть в щель, стремительно уменьшавшуюся с каждой секундой. Это был едва ли не единственный раз, когда я благодарила свою худобу. Бабка сделала вид, что ничего не произошло. Невозмутимо зазвенела цепочкой, закрутила три замка на одной двери и два на другой.

   Развернувшись ко мне спиной, она шаркающей походкой направилась в свою комнату.

   - Я предупреждала вас, девушка. В девять я ложусь спать. И не шуми, будь любезна.

   Я скорчила рожу, пользуясь тем, что она меня не видит.

   - Конечно.

   Моя работодательница была одним из самых скандальных людей, встречавшихся на моем жизненном пути. Более того - от ругани и страданий других она получала явное удовольствие. А чем старше она становилась, тем меньше оставалось удовольствий, следовательно общая вредность, как единственное, что было ей доступно в таком возрасте, превратилась едва ли не в религию и смысл жизни.

   Я достаточно спокойно относилась к ее заскокам, если только они не касались меня. Проблема в том, что они касались, и почти постоянно. Эта бабка словно на прочность меня испытывала и ждала, пока я сломаюсь. Возможно, провинциальная девочка из Грязей давно бы разрыдалась и уползла из этого дома-музея, но у меня от нее лишь имя, а школа выживаемости такая, что дай бог каждому. И еще у меня было умение, которое не раз и не два помогло мне в жизни - умение абстрагироваться до равнодушия. Мне кажется, что это очень нужная штука, которой должны обучать всех, начиная с детского сада или начальных классов в школе. Уж куда как полезнее какого-нибудь изо и труда.

   Ну так вот, эта бабка, которую звали Элеонорой Авраамовной, - язык сломаешь! - придиралась и доводила меня по любой мелочи. Например, пыль. Пыль вроде бы и пыль, особого ума, чтобы вытереть ее, не надо, и в прошлой жизни мне хватало получаса. Но не здесь. Костлявая курица превращала этот процесс в своеобразную пытку, которая растягивалась на целый день.

   - Милочка, подойдите ко мне, - громким голосом прокаркала бабка. Стоило задержаться на несколько секунд и никак не отреагировать на ее эмоциональный оклик, как начинался конец света. На холериков мне исключительно везло. - Александра, вы можете шевелить пятой точкой? За что, спрашивается, я вам плачу?!

   - Я здесь, можете не надрываться, Элеонора Абрам...Авраамовна.

   Она посмотрела на меня недовольно поверх блестящих стеклышек пенсне, которые почти никогда не снимала, и с явным раздражением покачала головой.

   - Вытри пыль. Она уже толщиной в палец.

   - Я вытирала только вчера.

   - Значит плохо. Мне показать, как это делается?

   - Сидите. Сейчас все сделаю.

   Она придиралась, и мы обе это осознавали настолько, насколько требовалось, чтобы продолжать игру. Вернее, она играла, а я позволяла, потому что не могла ничего сделать. Послушно сходила в ванную за тряпкой, метелкой и спокойно принялась смахивать и вытирать пыль. Тишину каждой минуты нарушали властные и ворчливые:

   - Осторожней! Не маши руками! Милочка, ты что, слепая? Ты знаешь, сколько лет этой шкатулке? Поставь ее на место сейчас же!

   В итоге, стоило взять в руки хоть какую-то вещь с полки, как раздавался жуткий окрик, от которого звенела ложка в чайной чашке и вздрагивала я.

   - Протри еще раз, - властно приказывала старуха.

   - Я уже протерла.

   - Плохо!

   - Нормально!

   - Ты вздумала со мной спорить, милочка? - сужая глаза и коварно улыбаясь, уточнял этот мешок с костями. - Будь я менее доброй, давно бы выгнала тебя взашей. Вместо этого я закрываю глаза на твою бестолковость и даю шанс все исправить. А ты еще и огрызаешься в ответ!

   - Я не огрызаюсь!

   - Молчи и делай! Бестолочь, - значительно тише пробормотала она себе под нос, правда так, чтобы я услышала.

   В итоге даже такое обычное и простое дело, как вытирание пыли превращалось едва ли не в спец операцию. Что говорить об остальном? Радовало только, что не приходилось руками стирать - у бабуськи стояла вполне современная машинка, которая прекрасно со стиркой справлялась. Зато полы нужно было мыль руками, проветривать - в определенное время и до определенного состояния. Если бабка замерзала, то начиналось светопреставление, а на мою голову выливалось ведро грязи. Что еще? Ну, к готовке меня не допускали, лишь в крайних случаях.

   - Ты, наверное, только коров и свиней кормить умеешь. Еще отравишь меня, - ворчала бабка и добавляла в свои кушанья еще приправы, от которой меня всегда тянуло расчихаться. - Я по глазам все вижу.

   - Много чести, - прошептала я в сторону.

   - Что ты сказала?

   - Ничего-ничего.

   - Смотри, в один прекрасный день договоришься, милочка. На улице окажешься белым лебедем.

   - Простите, Элеонора Авва...Авраамовна.

   - Даже отчество запомнить не можешь! Бестолочь.

   - Зато, то что я бестолочь, уже въелось мне в память, - гадливо и приторно улыбнулась. - Можете не беспокоиться.

   - Поговори мне еще. Пошла вон!

   - Слушаюсь и повинуюсь, - врезавшееся мне в спину эмоциональное "хамка!" ничуть не задело.

   В общем, мое жизнелюбие с переменным успехом отражало атаки старческого маразма. Да и в принципе, все было не так уж плохо. Положительные моменты тоже имелись. Например, своя комната. Да, окон не было, поэтому приходилось спать с открытой дверью, чтобы не дышать спертым воздухом. Зато моя кровать казалась верхом удобства. Нехитрые пожитки ютились в шкафу без дверей. Мешку с костями было любопытно, как я живу, и она без зазрения совести поначалу вторгалась в комнату, чтобы посмотреть, чем я владею. Увиденное ее расстроило - хотелось хлеба и зрелищ, сентиментальных провинциальных штучек, но у меня не было истории, кроме паспорта. А нижнее белье и старые джинсы не вызывали интереса.

   Здесь не было клопов и тараканов. А ванная...Теперь у меня была прекрасная ванная, в которой можно - при возможности - отмокать и никуда не спешить. Бабка, конечно, не могла не упустить возможности вставить лишнюю шпильку, поэтому стоило мне поблаженствовать под горячей водой больше, чем двадцать минут, как она начинала с раздражением барабанить в дверь. Но все равно, при всех недостатках, бабуська - не алкаш Лёня, который спал и видел, как бы меня трахнуть. Нож перекочевал в шкаф и теперь просто лежал, завернутый в растянутую мужскую футболку; настороженность и мнительность потихоньку принялись спадать, и к внутреннему равновесию я двигалась семимильными шагами.

   Со второй работы пришлось уволиться, и довольствоваться копейками старухи. Хотя бы на время. Лишние проблемы мне были не нужны, к тому же бабка контролировала меня не хуже какого-нибудь гестаповца - бессмысленного и беспощадного. О том, чтобы отлучаться на целую ночь не могло быть и речи. По крайней мере, пока.

   Ах да, еще она заставляла меня ходить по магазинам. Сама бабка из дома не высовывалась - только переползала из комнаты в комнату - поэтому на мои плечи ложились различные платежи за коммунальные услуги, покупки и прочие внедомашние обязанности, которых у костлявой курицы накопилось немало. Столько бумажной волокиты у меня не было никогда. Чеки, квитанции, записки с указаниями, списки продуктов - мои немногочисленные карманы просто кишели ими.

   - Сдачу и чеки принесешь, - это стандартное напутствие сопровождало меня всегда, когда я покидала уютные стены дома. Неважно - для чего. - И чтобы все до копейки.

   - Вы это повторили сто раз.

   - И сто первый повторю. А то я тебя знаю. Только волю дай.

   - Уж этого от вас не дождешься.

   - Поговори мне еще, - она замахнулась на меня, правда, без какой-либо попытки ударить. Такого я бы больше не стерпела. Не от нее. - И постарайся побыстрее.

   Не сказать, что бабуська жила оторванной от мира, совсем нет. К ней довольно часто - не реже двух раз в неделю - приходили другие старички. Некоторые моложе ее, некоторые такого же возраста, но все как один колоритные и такие же высококультурные, как она. Дедки с козлиными ухоженными бородками и в костюмах, сухощавые лысоватые и абсолютно седые старушенции с поджатыми тонкими губами и большими драгоценными брошками. Некоторые были в очках, некоторые без. Кто-то приходил с книгами и объемными пачками листов, кто-то без. Кто-то, вытягивая ноги и попивая чай, который я приносила им на подносе, смотрел на стены гостиной, увешанные картинами, и пространно обсуждал искусство и передвижников, а кто-то дискутировал о некоем Набокове. Кто-то читал стихи, а кто-то - пел песни, благо в углу стояло черное пианино, к которому мне строго-настрого запрещалось подходить и дотрагиваться. Не больно то и хотелось.