Дом семьи Аренс оказался внушительным двухэтажным сооружением из известняка и серого кирпича, с крышей оригинальной формы и гаражом на три машины. Он стоял на вершине холма, и к нему вела довольно крутая подъездная дорога.

Том остановился внизу, медленно вышел, придерживая открытую дверцу автомобиля и рассматривая дом. Участок еще не был обложен дерном, но земляные работы уже завершались, посадка деревьев и кустарников закончилась. Все это наверняка стоило уйму денег. Подъездной путь сиял на солнце белым бетоном. Только что вымощенная тропинка вела от него вверх, к центральному входу.

Моника Аренс действительно многого добилась в жизни.

Гарднер захлопнул дверцу автомобиля и направился к дому, стараясь заглушить внутренний голос, побуждающий его вернуться, сесть в машину и убраться отсюда как можно скорее.

Он не мог так поступить.

Том позвонил в дверь и, крутя на указательном пальце ключи, со страхом подумал, что сейчас Моника ему откроет, и после этого вся его жизнь может перемениться.

Появившись на пороге, Моника с неприкрытым удивлением уставилась на Гарднера. На ней были веревочные туфли и свободное платье мешковидного стиля до середины икр. Ему никогда не нравился такой бесформенный покрой, и Клэр не носила таких платьев, потому что ей они тоже не нравились.

— Привет, Моника, — наконец проговорил он.

— Не думаю, что тебе следовало приходить.

— Я решил, что нам надо поговорить. — Он не убирал ключи, чтобы не пришлось их доставать, если она захлопнет дверь у него перед носом. Монику явно не радовал его визит, она не отпускала дверную ручку, а ее лицо было неподвижно, лишено всякого намека на гостеприимство. — Ты так не считаешь? — спросил Том, горло у него перехватило от волнения, и слова с трудом просачивались сквозь нервный комок.

Моника вздохнула и ответила:

— Да, наверное.

Когда она отошла, пропуская его, он понял, как ей не хотелось этого делать.

Дверной замок щелкнул за его спиной, и Гарднер очутился в коридоре, ведущем в большую гостиную. Одну из стен здесь занимал камин, по бокам которого находились стеклянные двери, выходящие на веранду из красного дерева, которая окружала всю западную сторону дома. Повсюду пахло свежей краской и новыми коврами, и, хотя гардин на окнах еще не было, они тоже выглядели шикарно.

Нераспакованные коробки с вещами заполняли углы, свободные от мебели. Моника проводила гостя на левую половину комнаты, где стол и несколько стульев составляли островок порядка. Стол, должно быть, недавно отполировали, поскольку в комнате чувствовался лимонный запах полироли, а на крышке стола виднелся легчайший отпечаток ткани, едва заметный в косых лучах льющегося в стеклянную дверь света. Веранда выходила на задний двор.

— Присаживайся, — сказала Моника.

Том придвинул стул, хозяйка обошла вокруг стола и заняла место как можно дальше от гостя.

Напряжение повисло в воздухе. Гарднер пытался подобрать правильные слова и одновременно побороть неловкость от своего незваного появления. Моника, казалось, поставила себе целью ни за что не отрывать взгляда от голой поверхности стола.

— Ну… — пробормотал Том, — наверное, надо спросить напрямую… Кент — мой сын?

Она отвернулась. Глядя поверх сведенных рук на задний двор, сжала зубы, потом расслабилась и тихо ответила:

— Да.

Он хрипло выдохнул и прошептал:

— Боже мой.

Опершись локтями о стол, закрыл лицо руками.

Адреналин бушевал в крови Тома словно электрические разряды, его лицо и руки покрыл липкий пот. Он обхватил одной ладонью другую и крепко прижал костяшки больших пальцев к губам. Разглядывая Монику, которая, словно шитом, прикрывалась напускным безразличием, Гарднер думал, как продолжить разговор. Жизнь предложила ему самую невероятную ситуацию: вдвоем с этой явно недоброжелательно настроенной женщиной, совершенно незнакомой, обсуждать сына, о существовании которого он и не подозревал.

— Я… — Ему пришлось откашляться и начать снова. — Я боялся, что так и есть. Не требуется особых усилий, чтобы заметить, как мы с ним похожи.

Она ничего не ответила.

— Почему ты не сообщила мне? Моника закатила глаза и спросила:

— Неужели непонятно?

— Нет. Мне непонятно. Почему? Она гневно взглянула на него.

— Когда я это обнаружила, ты был уже женат. Какой смысл был сообщать тебе?

— Но я же его отец! Ты не считаешь, что я должен был знать?

— Ну, а если бы знал, что бы ты сделал? Что?

— Понятия не имею, — честно ответил он. — Но я не тот человек, который взвалил бы на тебя всю ответственность. Я бы помогал, как мог, хотя бы материально.

Моника пренебрежительно фыркнула.

— Да ну! Если мне не изменяет память, твоя невеста уже ждала ребенка, когда вы поженились. Я в такой же мере входила в твои планы на будущее, как и ты в мои. Я не считала, что, поставив тебя в известность, добьюсь этим какой-то пользы, поэтому и не стала ничего сообщать.

— Но… но разве тебе не кажется, что получился большой обман?

— Ой, пожалуйста… — Оттолкнув стул, Моника встала, всей своей позой выражая негодование. Она отошла к коробкам, громоздящимся по всей комнате за спиной Тома. Он повернулся, закинув локоть за спинку стула, провожая ее взглядом. — Мы уже совершили одну ошибку, — продолжала она. — Зачем было допускать вторую? В ту ночь, на мальчишнике, ты сказал мне, что женишься по принуждению, но все равно обязан так поступить. Если бы после этого я нашла тебя и сказала, что беременна, это могло бы разрушить твою женитьбу, и с какой целью? — Она прижала руку к груди. — Я вовсе не собиралась за тебя замуж.

— Да, — слегка покраснев, подтвердил он. — Да, конечно.

— Мы просто были… Эта ночь просто была… Она пожала плечами и замолчала.

Просто жаркая июньская ночь, которая никогда не должна была привести к такому. Через восемнадцать лет они оба это понимали и страдали от последствий.

— Я виновата не меньше тебя, — признала Моника. — Может, даже больше, потому что никак не предохранялась и должна была настоять, чтобы об этом позаботился ты. Но ты же знаешь, как все происходит в таком возрасте, когда думаешь: «А, ничего со мной не случится. Не за один же раз». И вообще, когда я туда шла, я и думать не думала, что все так обернется. Конечно, мы оба виноваты.

— Но ты же не выходила замуж в следующие выходные.

— Нет, но я же знала, что ты женишься, так кто из нас виноват больше?

— Я.

Гарднер поднялся и прошел за Моникой в соседнюю комнату, где оперся о груду коробок, и, не приближаясь к своей собеседнице, продолжал: — Это был бунт с моей стороны, только и всего. Она забеременела, и я вынужден был жениться, не будучи готовым к такому шагу. Черт побери, на моем дипломе еще не высохли чернила. Я собирался преподавать, чувствуя себя вольной птицей, купить новый автомобиль, снять вместе с друзьями квартиру с бассейном. Вместо этого я сопровождал ее к гинекологу и старался наскрести деньжат на однокомнатную квартиру. Портной снимал с меня мерку и шил ненавистный свадебный фрак. Боже ты мой! Я просто… Я просто не был к этому готов.

— Знаю, — спокойно ответила она. — Я все знала еще в ту ночь и все равно легла с тобой в постель, так что можешь не оправдываться передо мной.

— Хорошо, тогда объясни причины своего поведения. Объясни, почему ты так поступила?

— Не знаю. — Она отошла к стеклянным дверям, посмотрела наружу и, словно защищаясь, сложила руки перед грудью. — Временное помешательство. Представилась такая возможность. Я никогда не была, что называется, доступной, и мужчины не уделяли мне особого внимания. А ты — такой симпатичный парень, с которым я пару раз поболтала на вечеринках, обменялась шутками… а потом я разносила пиццу и ты оказался в том гостиничном номере, в компании со своими чокнутыми друзьями… Не знаю… Почему каждый поступает так, а не иначе?

Он присел на коробку; сожаление с новой силой охватило его.

— Меня долго еще мучила совесть, после женитьбы… за то, как я с тобой поступил.

Оглянувшись, Моника посмотрела на него.

— Но ты никогда не рассказывал ей?

Том помолчал, борясь с чувством вины, прежде чем хрипло ответить:

— Н-нет.

Их взгляды встретились, ее — спокойный, его — взволнованный.

— А семейная жизнь оказалась прочной?

Гарднер медленно кивнул.

— Восемнадцать лет, и каждый год лучше предыдущего. Я очень люблю ее.

— А ребенок, которого она ожидала?

— Робби. В выпускном классе моей школы.

Вся гамма чувств отразилась на лице Моники, прежде чем она прошептала:

— Мальчик.

— Да. Мальчик. — Том поднялся с коробки и перешел в другой угол комнаты. — Они сейчас оба на футбольном поле. И Клэр… Клэр преподает английский для поступающих в университет, а твой сын — то есть наш сын — собирается у нее учиться.

— Боже мой! — Впервые за время разговора Моника словно ослабела.

— У нас с Клэр есть еще дочка, Челси. Она на два года младше. У нас очень счастливая семья. — Остановившись на секунду, он продолжал: — В ваших документах не значится имя твоего мужа, значит, ты не замужем?

— Нет.

— И никогда не была?

— Нет.

— А что Кент думает о своем отце?

— Я рассказала ему правду, что познакомилась с одним парнем на вечеринке, и у нас была связь, но я никогда не собиралась замуж. Том, я сделала для сына все. Я получила квалификацию и обеспечила его всем, что только может потребоваться ребенку.

— Я вижу.

— Мне не нужен был муж. Я не хотела иметь мужа.

— Извини, что я так поступил с тобой, обидел тебя.

— Я не обижена.

— Ты говоришь с обидой. И действуешь, как обиженная.

— Оставь все эти измышления при себе! — взорвалась она. — Ты ничего обо мне не знаешь, и меня не знаешь. Я добиваюсь всего собственными силами, и мне ничего больше не нужно. Только Кент. Я очень много работаю и занимаюсь своими материнскими обязанностями, и нам прекрасно живется вдвоем.