– Да вроде, – в голосе Пашки она услышала растерянность.

– Тогда пока, созвонимся. Не дожидаясь ответа, она прикрыла за собой дверь и спокойно, чтобы нельзя было заподозрить ее в обиде, спустилась на первый этаж, стараясь незаметно проскочить мимо «бабы-бабарихи». Впрочем, последнее ей не удалось, и она все равно удостоилась негромкого язвительного «что-то вы сегодня быстро и даже не посидели». Выскочив на улицу и преодолев оживленный пятачок перед памятником основателю больницы, она уселась в машину, включила зажигание и рванула с места.

«Да вроде, – мысленно передразнила она Пашку. – Мог предупредить, что баб собрался принимать!» Не обращая внимания на звонящий мобильник, она мчалась и, не пытаясь разобраться в собственных чувствах, обвиняла Пашку во всех смертных грехах. В душе у нее бушевал пожар негодования. Что ее больше всего разозлило – молодость и красота «коллеги»? «Мне совершенно неинтересно, что у него там с этой девицей», – мысленно произносила она, и самой становилось ясно, что как раз именно это ей и интересно. «Мне он никогда не нравился!» – продолжала она и боялась себе признаться в обратном. «Нет у меня ни сил, ни времени на эти «игры»!» – резюмировала она и с ужасом представляла, что будет, если вдруг исчезнет повод видеться с Пашкой. Удачно проскочив «на зеленой волне» в противоположный конец Москвы, куда ей было совершенно не нужно, и обнаружив вокруг себя совершенно незнакомый пейзаж, Светлана вдруг опомнилась. В конце концов, она всегда знала, что рано или поздно Пашка выпишется из больницы, что они опять заживут так, как жили до этого. Бывшие одноклассники в одном городе, которых связывают общие воспоминания. Ничего больше. Светлана с ходу притормозила у какого-то кафе: «Надо успокоиться, чаю выпить, а то не доеду». В кафе она заказала кофе и сто граммов коньяка. Где-то через час, когда юный, но уже испорченный профессией официант принес ей второй кофе и третий коньяк, когда за окном зябкий город окончательно укрылся тьмой, Светлана вздохнула и призналась, что сегодня в первый раз жизни ревновала Пашку Соколова. «Интересно, с чего я так рассвирепела? Но он тоже хорош! Предупредить мог, что эта мадам его навестит!» – думала она. Девица была не только красивой, но и, что самое противное, очень молодой. Эта молодость проступила в снисходительной полуулыбке, с которой та оглядела Светлану. «А я, как назло, черт знает как одета была, и волосы опять в хвост забраны, и на ногах тоже черт знает что. Между прочим, это «черт знает, что» когда-то стоило состояние. Ладно, эта мадам понятно, что в Пашке нашла! Сама «не местная», – Светлана, недобро усмехаясь, припомнила, что девушка «экономит» на гласных, как это иногда делают жители южной России. Но остальные, что они в нем находят? Тетки у него все сплошь симпатичные, а жена так и вовсе была красавица! Сам Пашка, надо сказать, идеальной мужской красотой не отличался – коренастый, с кучерявыми волосами, смуглым лицом, зелеными глазами и чуть длинноватым носом. В школе все удивлялись тому, как он в профиль похож на «наше все». Пашку так и прозвали Пушкиным за это сходство. Соколов красавцем никогда не был, но сейчас, с возрастом, в нем проявились и солидность, и то, что называют харизмой. «Все дело, наверное, в его глазах. Они такие… такие…» – Она не смогла подобрать слова, но сердце ее вдруг сжалось, показалось на минуту, что она упускает что-то такое важное в своей жизни, что все потери и неудачи прошлых лет покажутся ерундой. Нет, Нащокин – это не ерунда. Нащокин – это было начало ее жизни, то самое начало, которое будет следовать неотступно, хотя ты этого даже и не замечаешь. Это начало уже в тебе навсегда, как бы ты ни менялась. Игорь? Ей не хотелось о нем думать. И, как это всегда бывает, в женской голове отпечатались пустяковые, но неловкие воспоминания – как она бегает по магазинам в поисках подарков для Игоря. Нет, дело было не в деньгах и времени, которые она потратила тогда. Сейчас ей казалось, что-то в этой ее влюбленности было неправильное. А как тогда это «правильное» определить? Она сейчас не знает, она только чувствует, что Пашка Соколов, привычный и «вечный», может опять исчезнуть из ее жизни. Он исчезал не раз, но тогда почему-то ее это не волновало и не огорчало. Она с легкостью подшучивала над его похождениями, увлечениями и романами. Она никогда не задумывалась над тем, что когда-то он может исчезнуть из ее жизни раз и навсегда – слишком равнодушна она к нему была, слишком легко отмахивалась от его чувств. «А есть ли сейчас это чувство?» – Светлана на мгновение замерла. Она привыкла считать, что он влюблен в нее. Так было много лет подряд. Откуда берется эта женская самоуверенность, почему она даже не допускает мысли, что Пашкина любовь к ней давно стала историей их юности и не более. Эта мысль ей показалась страшной, такой страшной, что захотелось тут же позвонить Пашке и прокричать, чтобы он не спешил, что она его тоже, наверное, любит. «Наверное, любит!» – большей глупости сказать нельзя. Светлана посмотрела в темное окно и вспомнила, что когда-то сама для себя вывела формулу любви: «Любовь – это чувство страха. Страха за того, кого любишь!» С Нащокиным это чувство было, но оно перекрывалось его доминированием, в этом браке она была слишком неопытной. В отношениях с Игорем страха не было и быть не могло. Их отношения походили на огромный бисквитный торт – много кремовых розочек, много пропитки, и все очень быстро портится. «С его победной красотой страх не подразумевался. Казалось, с ним ничего и никогда не произойдет!» – Светлана отставила рюмку с коньяком.

Пашка. Она вдруг вспомнила, как увидела его в реанимации – худой, с посеревшим лицом, в проводах и трубочках. У нее тогда сжалось сердце от тоски и страха, казалось, его боль, его страдания передались ей.

По-хорошему с коньяком надо было «завязывать» – мысли ее путались, нос шмыгал. Больше всего ей хотелось, чтобы Пашка оказался рядом. «Он не имеет права, он мой ангел-хранитель!» – что он не имеет права, сформулировать Светлане сейчас уже было сложно. «Ладно, завтра надо в типографию. Роль сиделки я сыграла, и неплохо. Пора заняться своими делами!» – Светлана махнула рукой официанту, расплачиваясь, она увидела его ехидную ухмылку, которая на лице была мгновение, но не заметить ее все-таки было нельзя, так что, не оставив чаевых, Никольская покинула ресторан. Домой она добралась на такси, предварительно остановившись у магазина.

– Так, Лариса, мне водки. Самой дорогой. Краковской колбаски, половинку бородинского и вот того кутенка, у которого хвост с рыжими подпалинами.

Продавщица Лариска привычно отреагировала на все, кроме кутенка.

– Вы о чем, Светлана Леонидовна? – с осторожным почтением в голосе спросила она.

– Как, о чем? А что, щенков уже всех разобрали?

– Ах, вот оно что! Господи, я сразу-то и не поняла. Водка, колбаса, собака. Нет, конечно. Их в помете было шесть штук, четверо вон, в коробке. Можете посмотреть.

– Смотреть не буду, давай того, который с рыжим хвостом.

Лариска, сложив покупки в пакет, вытерла руки и пошла в подсобку, оттуда она вышла с маленьким щенком. Подняв его повыше, она тоном прожженной акушерки произнесла:

– Вот, копия отца, Васи. Ну и от Матильды тоже немного… Матильда породистая, вы же сами знаете. Правда, говорят, что без Бублика здесь не обошлось, но я сомневаюсь.

Светлана не стала разбираться в собачьей генеалогии, заплатила за продукты и отдельно дала сто рублей:

– Это за щенка, так положено, чтоб жил долго…

– Да-да, – закивала головой Лариска. Она обожала всякие традиции и обычаи.

Прижимая к груди маленького блохастого щенка и держа в руках пакет с водкой, Светлана подошла к своему дому.

– Ну, вот мы и пришли. Знакомься, а потом пойдем мыться и приводить себя в порядок. Будем здесь с тобой жить вдвоем, и никто нам больше не нужен.

В этот момент от забора отделилась тень, и в вечно мигающем свете единственного фонаря на этой Знаменской улице проявился силуэт мужчины. Светлана испуганно шарахнулась в сторону и заорала:

– Помогите!

Щенок слабо тявкнул, а мужчина произнес:

– Никольская, ты все-таки малахольная, не ори и выходи наконец за меня замуж.

Загораживая пушкинским профилем фонарь, у забора стоял Пашка Соколов.