Она обернулась к горничной.

– Margueritte, c'est assez. Laissez-nous maintenant. – И, как бывало всегда, когда Эванджелина говорила по-французски, она про себя перевела на английский: «Маргарита, оставь нас. Хватит».

Пухлые пальцы Маргариты разгладили последнюю складку, она бросила на месье де Бошана сладострастный взгляд, промурлыкала «спокойной ночи» и ушла, плотно закрыв за собой дверь.

– Садись, папа. – Когда он опустился в кресло, Эванджелина посмотрела на отца пристальным взглядом, тяжело вздохнула и сказала:

– Сегодня вечером тебя окружало слишком много дам.

– Даже если они приходят с мужьями, их так и тянет флиртовать со мной. Это меня очень расстраивает. Эванджелина, я просто не понимаю, в чем дело. Я не ударяю для этого палец о палец.

Она засмеялась.

– Ох, папа, перестань! Как же, расстраивает… Ты обожаешь внимание женщин. И прекрасно знаешь, что для этого тебе достаточно сделать бесстрастное лицо и смотреть прямо перед собой. Ты можешь даже дремать, а они все равно будут льнуть к тебе. Лучше скажи мне вот что, когда дюжины дам объяснялись тебе в люб-пи, ты всегда разговаривал с ними только о своей философии?

– Естественно, – с напускной суровостью ответил он. – Например, сегодня я весь вечер говорил о Руссо. Конечно, этот малый изрядный болван, но все же в его взглядах что-то есть, если можно так выразиться. Немного, конечно, но он как-никак француз. Одного этого достаточно, чтобы обратить на него внимание.

Эванджелина не могла не рассмеяться. Отец одарил ее долгим взглядом, слегка жеманно склонив набок красивую голову. Наконец она вытерла глаза и промолвила:

– Ты лучше всех на свете. Я люблю тебя. Только не вздумай меняться!

– Твоя мать, благослови Господь ее душу, была единственной, кто пытался изменить меня.

Эванджелина снова прыснула.

– Мать просто хотела услышать от своего мужа что-нибудь кроме разговоров о метафизике. В последнее время я начала понимать, что долг жены заключается в том, чтобы привлекать к себе внимание мужа и не позволять ему слишком долго искать ответы на вечные вопросы.

– Моя девочка, ты смеешься надо мной, но я люблю тебя, а потому прощаю. – Он откинулся на спинку кресла, положил руки на колени и спустя мгновение продолжил:

– Детка, я вижу, этот вечер не доставил тебе удовольствия. Но почему? Тебя окружали молодые люди. Юные джентльмены безудержно восхищались тобой, ты танцевала все танцы. Мне с трудом достался один. А мой дорогой Анри просто не отходил от тебя.

– В том-то и беда. Этот твой Анри настойчив, как голодная чайка, упрям, как наша кентская коза Доркас, и руки у него вечно потные. Если бы он понимал, что на свете есть и другие вещи, кроме лошадей, доходов от арендаторов, попыток меня облапить и когда-нибудь присоединить к своим владениям, я еще могла бы оставаться в его компании дольше пяти минут, не испытывая при этом желания дать ему пощечину!

– Ба, какое красноречие! Из этого потока слов я понял только одно: он хочет обольстить тебя. Облапить? Что ж, дорогая, видно, мне придется поговорить с мальчиком.

– Он не мальчик. Ему двадцать шесть лет.

– Да, но для мужчины это не возраст. Давно известно, что мальчики созревают позже девочек. Это не слишком удобно, но, очевидно, так задумал Господь. Возможно, Анри слегка глуповат, однако с возрастом наверняка поумнеет. Он любимец семьи и управляет родовым имением, поскольку его дядя все время проводит в Париже с королем Людовиком. Старик говорил мне, что это заставит Анри повзрослеть… А тебе, мое дорогое дитя, уже почти двадцать. Давно пришло время выбрать мужа. Ты созрела для этого еще два года назад. Да, муж именно то, что тебе требуется. Я был слишком эгоистичен.

– Нет, это я была эгоисткой. Папа, зачем мне выходить замуж, если у меня есть ты?

– Просто ты никогда не любила, – сказал он. Величественный лоб прорезала морщинка, прекрасные серые глаза лукаво поблескивали. – Иначе ты ни за что не сказала бы такую глупость…

Волосы Эванджелины рассыпались по плечам, она наклонилась к отцу и очень серьезно ответила:

– Я не считаю, что брак такая уж замечательная вещь. Как относятся к своим мужьям псе эти дамы, которые вьются вокруг тебя? Они что, любят их? Похоже, для женщин брак всего лишь предлог переехать из дома отца в дом мужа. Разница заключается лишь в том, что она должна рожать от мужа детей и выполнять все его капризы. Папа, это мне не по душе.

Месье де Бошан только покачал головой. Дочь упрямством похожа на Клодию, ее дорогую мамочку-англичанку, которая упиралась всеми четырьмя копытами столько раз, что он потерял им счет. Это заставило его нахмуриться. Может быть, Эванджелина еще упрямее, чем ее дражайшая матушка, и почти так же упряма, как бабушка Марта? Как ни жаль, но придется проявить твердость. Это его долг. Он заговорил Непривычно серьезным тоном:

– Дитя мое, не следует думать, что любовь является необходимым условием счастливого брака.

– Разве ты не любил маму?

– Почему же? Любил. Но, как я сказал, это не обязательно. Обязательным является сходство образа мыслей, взглядов – если угодно, философии. Взаимное уважение. И ничего другого.

– Я никогда не слышала, чтобы мама в чем-то соглашалась с тобой, однако много раз слышала, как вы смеялись, оставаясь наедине в спальне. Когда я была маленькой, то часто подслушивала, прижимаясь ухом к двери. Однажды меня застала горничная и велела никогда этого не делать. А потом ужасно покраснела. – Увидев, что к щекам отца тоже прилила краска, Эванджелина засмеялась. – Папа, все нормально. Ты прав, мне уже почти двадцать. Этого вполне достаточно, чтобы кое-что знать о взаимоотношениях мужа и жены. Но вы никогда не были едины во мнениях и ни в чем друг с другом не соглашались, вплоть до того, что готовить на обед. Мама ненавидела соусы, а ты ненавидел мясо без подливки. Взаимное уважение? Нет, папа, я не хочу такого брака. К тому же Анри настолько не англи… – Она осеклась.

– Ага… – протянул отец.

Она глуповато улыбнулась и помахала перед собой руками.

– Честно говоря, каждый раз, когда речь заходит об Анри, я не могу найти подходящих слов.

– Кажется, ты хотела сказать, что бедный Анри совсем не похож на англичан? – Прекрасные темно-серые глаза месье де Бошана с тревогой устремились на дочь. В эту минуту он отчетливо понял, что дочь никогда не приживется в этой стране. Но ради него будет притворяться. Нет, он не прав. Он слишком устал. Эванджелина привыкнет. Разве он в конце концов не привык к Англии? Он провел там больше лет, чем исполнилось его дочери.

– Папа, прости меня, но я скорее предпочла бы засохнуть в монастыре, чем выйти замуж за Анри Моро. Как, впрочем, и за Этьена Дедарда или Андре Лафе. Все они… сальные. Да, папа, пожалуй, это самое подходящее слово. Когда они разговаривают с тобой, то не смотрят тебе в глаза. Не знаю, может, они и красивые, но не в моем вкусе. А их политические взгляды… По-моему, им не следовало бы говорить о короле в таком тоне… – Она умолкла и типично по-галльски пожала плечами, заставив отца слегка улыбнуться и подумать, что ее мать-англичанка на такой жест была неспособна.

– Эванджелина, за последнее время многое изменилось. После возвращения во Францию Луи ведет себя совсем не так, как нужно. Чем дольше я над этим думаю, тем больше убеждаюсь, что французы должны чувствовать себя так, словно их предали. Во всем виновата его глупость, его дурацкие выходки, его полное непонимание сложившейся ситуации.

– Я не считаю, что французы могут чего-то требовать от верховной власти. Они сами такие мелочные… А еще имеют наглость смеяться над англичанами, которые их спасли. Признаюсь, это доводит меня до белого каления… – Внезапно она умолкла и потерла ладонью лоб. – Извини, папа. Я устала, вот и все. Когда я устаю, меня не слушается язык. Я просто ведьма. Прости меня.

Месье де Бошан поднялся, шагнул к дочери, помог ей встать с кресла и заглянул в карие глаза, большие, широко расставленные, как у Клодии, и такие глубокие, что в них мог бы утонуть даже философ. Он похлопал ее по плечу и, по заведенному обычаю, коснулся губами каждой щеки.

– Ты прекрасна, Эванджелина. Но твоя душа прекраснее твоего лица.

– Неправда. Я обыкновенная серая мышка. Особенно по сравнению с тобой.

Он только улыбнулся и провел по ее подбородку тыльной стороной ладони.

– Просто ты слишком привыкла к этим флегматичным англичанам. Согласен, они очень симпатичные люди, если не обращать внимания на их ужасную кухню и скучные разговоры.

– Значит, ты любишь во мне только французскую половину? Но мама никогда не была скучной.

– Нет, не была. Девочка моя, я люблю тебя целиком, от пяток до макушки. А что касается твоей матери, то убежден, что ее душа была французской. Сама знаешь, она восхищалась мной… Но я отклонился от темы. Возможно, старику следовало бы смириться с тем, что ты, вопреки его желаниям, все же больше англичанка, чем француженка. Эванджелина, тебе хочется вернуться в Англию? Я не слепой и вижу, что здесь ты чувствуешь себя несчастной.

Дочь крепко обняла его и прижалась щекой к щеке; Эванджелина была слишком высока для девушки.

– Папа, мое место рядом с тобой. Со временем я привыкну. Но я ни за что не выйду замуж за Анри Моро.

Внезапно внизу хлопнула тяжелая дверь, и по деревянному полу гулко затопали сапоги. Послышался крик Маргариты. Затем раздался испуганный возглас Жозефа, звук удара и громкий мужской голос.

– Не двигайся, – сказал месье де Бошан, подходя к двери спальни и распахивая ее настежь.

Топот сапог был настолько оглушительным, что казалось, будто по коридору идет целая армия.

Отец быстро попятился. Эванджелина устремилась к нему и встала рядом. В дверном проеме показались двое мужчин, закутанных в плащи. Оба держали ружья.

Один из них – рябой, обросший щетиной тип – молча шагнул вперед, не сводя глаз с Эванджелины. Он смотрел не на ее лицо, а на грудь и живот. Девушка почувствовала такой страх, что ее чуть не вырвало.