Лайни Тейтум - Трудная роль

Лондон

2 декабря 1814

Он был горяч, нетерпелив и жаждал только одного – любить ее, чтобы хоть на время забыть о рыскавших вокруг чудовищах, которые доводили его до отчаяния. Эта женщина должна была вернуть ему душевное равновесие, к которому он так стремился.

– Извини, – сказал он голосом, трепетавшим так же, как и его душа. – Извини, – повторил он, с трудом понимая, кто с ним рядом и где он находится.

В момент яростного взрыва он терял ощущение самого себя, забывал об окружающем, рассыпался на кусочки и блаженно плыл по воле волн, впадая в краткое забытье. Но острое наслаждение быстро проходило, и он снова становился невероятно одиноким. И снова вспоминал о поджидавшем его в ночи зле.

Он медленно отодвинулся от нее, с трудом приходя в себя, и увидел тени, отбрасываемые пламенем камина на противоположную стену. В углах спальни тени сгущались, окутывая все вокруг серой пустотой. Нет, эта серая пустота была у него внутри, хотя сам он был еще жив.

Он повернулся к женщине. Та лежала на спине, вытянув ноги и положив на белый живот нежную руку, сжатую в кулак. Он взял эту руку в ладонь и слегка приподнял.

– Извини, – снова сказал он. – В следующий раз исправлюсь.

Она не собиралась утешать его. Он видел в ней не цель, а средство, и это было самым главным. Она знала его два года. Не так уж долго, чтобы до конца познать такого сложного, гордого и неистово сексуального мужчину, каким был Ричард Кларендой, но вполне достаточно для женщины, которая не уступала ему в дерзости и, кстати, тоже привыкла видеть в других лишь средство, с помощью которого можно испытать удовольствие.

– Ты вовсе не был беспечным и эгоистичным любовником. Что-то случилось?

Он легко коснулся губами руки, опустил ее на прежнее место, погладил пальцы и заставил выпрямить их.

– Ты была прекрасна, – сказал он с отсутствующим видом, как будто и думать забыл о ее существовании.

– Да, знаю, но это неважно. Ты тоже был прекрасен. И все же, что случилось?

Он неторопливо встал и подошел к камину. Пламя успокоилось, теперь оно горело мягко и ровно. Ричард сладко потянулся; его статное тело омыл золотистый свет. Она восхищалась его телом не меньше, чем душой: и то и другое было исполнено силы, изящества и благородства.

– Ты устал, – сказала она, чтобы нарушить молчание.

– Да, очень. – Это было слишком мягко сказано. Мало того, он чувствовал, что остался в дураках. Ричард надеялся, что общение с ней заставит его заново ощутить вкус жизни, но выяснилось, что он ошибся. Опустошение было еще сильнее, чем час назад. – Да, – сказал он. – Очень. – И снова повторил:

– Извини.

Женщина поднялась, подошла и прильнула к нему.

– Это из-за той девушки? Которая вышла замуж за Филиппа Мерсеро и отвергла тебя? Твоя мужская душа все еще желает ее?

Эти слова заставили Ричарда улыбнуться. Если бы причиной боли, грызшей его душу и, похоже, не собиравшейся покидать ее, была Сабрина, все было бы намного проще.

– Мужская душа? А что, разве она сильно отличается от женской?

– Очень. Мужская душа питает веру мужчины в самого себя. Если женщина отвергает мужчину, это заставляет страдать его разум, но не сердце. А женская душа – это пустыня, которую может наполнить лишь мужское внимание. Ее легко ранить, потому что уделять женщине все свое внимание мужчины не способны. Души мужчин и женщин равно страдают от боли, только боль эта различна.

– Спорить об этом бессмысленно… Нет, Сабрина тут ни при чем. Они с Филиппом поступили правильно. Сабрина беременна, а Филипп счастлив, как никогда в жизни.

Она кивнула, поняв, что Ричард говорит правду.

– Тогда что же? Мать заболела?

– Нет, она совершенно здорова.

– Тоскуешь по отцу?

– Да, конечно. Он был лучшим из людей. Я буду тосковать по нему до самой смерти. – Он помолчал, а потом сказал:

– Моргана, ты не могла бы помолчать?

– Нет. – Ее ладонь легла на руку Ричарда. В этом жесте не было приглашения, но его тело тут же откликнулось. Увидев, что к нему снова вернулись пыл и страсть, Моргана отпрянула. – Потом… Сначала ответь мне.

– Куда деваться от женщин?.. О дьявол, Моргана, во всем виновато это убийство. Бессмысленное убийство человека, который не должен был умирать. Человека, который был мне очень дорог.

– Ты нашел убийцу? – Она спросила это так деловито, что герцог вздрогнул, запустил пальцы в свои длинные черные волосы и медленно разгладил их.

– Нет, я не знаю, кто он. По мне, пусть бы он отправлялся в ад, из которого вышел, но за этим делом кроется то, что вызывает у меня ярость и отчаяние. Я начинаю думать, что никто из нас больше не находится в безопасности.

Ричард отвернулся к камину, опустил голову, и Моргана поняла, что он больше ничего не скажет. Герцогу явно плохо. Она обязана ему помочь. Он платит Моргане за то, чтобы она находилась всецело в его распоряжении, но на сей раз она обняла Ричарда совершенно искренне и бескорыстно.

– Прости, – сказала она и снова прильнула к нему. Ричард крепко прижался к ее животу. Моргана поцеловала его в плечо и положила голову ему на грудь. – Пойдем. Я помогу тебе забыться. Хотя бы ненадолго.

Ричард не стал укладывать ее в постель. Просто поднял и глубоко вошел в нее. Сначала он испугался, что причинил ей боль, но тут Моргана издала негромкий гортанный стон, говоривший о том, что она близка к оргазму. На этот раз он не разочаровал ее, но когда сорок пять минут спустя Ричард ушел, Моргана знала, что он по-прежнему мрачен и холоден как камень.

Ромийи-на-Сене, Франция 10 февраля 1815

Эванджелина положила на туалетный столик расческу с серебряной ручкой. Сил на то, чтобы заплести волосы, уже не оставалось. Она слышала тихий смех горничной Маргариты. Та что-то напевала, разглаживая складки синего бархатного платья, которое Эванджелина надевала сегодня вечером.

Девушка посмотрела на себя в зеркало. Слишком бледна, на губах и в глазах нет и намека на улыбку. Она устала, очень устала, причем не столько телесно, сколько душевно.

Все внутри сжалось. Она знала, что это значит. Ей хотелось домой, в Англию.

Она ненавидела Францию.

Но сказать об этом отцу немыслимо: это ранит его в самое сердце. А Эванджелина любила его больше всех на свете. Когда они услышали о разгроме Наполеона и о том, что англичане вернули трон Людовику, отец так обрадовался, что сгреб дочь в охапку и пустился с ней в пляс.

В Ромийи они вернулись полгода назад, но поселились не в родовом замке, а в небольшом особняке в двух милях от него. Их замок теперь занимал богатый купец с толстой женой и шестью ребятишками.

Отца это ничуть не заботило. Он был рад тому, что вернулся на родину, может снова говорить на родном языке и смеяться над тем, над чем смеются французы. Он никогда не понимал английского юмора. Эванджелине казалось, что отец просто не хочет признавать себя англичанином и поэтому отвергает все английское. Отец прекрасно говорит по-английски, но душой он всегда остается во Франции. Интересно, что думала об этом ее мать, стопроцентная английская леди? Конечно, она знала, что ради нее муж не изменит своих убеждений.

Он прожил в Кенте двадцать пять лет и женился на дочери местного аристократа, который, после того как проигрался дотла, жил вместе с зятем и дочерью. Эванджелине нравился ее английский дед. Теперь она понимала, что вряд ли могла бы полюбить его, будучи взрослой, но дети принимают родных такими, какие есть. Дед умер еще до того, как она повзрослела, и навсегда остался в ее памяти романтической фигурой.

Эванджелина была зеркальной копией своего отца. Она говорила по-французски как парижанка, но в душе не была француженкой. Разве можно было заикнуться отцу, что она несчастна и скорее умрет, чем выйдет замуж за какого-нибудь француза вроде Анри Моро, графа де Пуйи, богатого и красивого молодого вельможу, который не вызывает в ней никаких эмоций и оставляет ее холодной и равнодушной?

Вечер показался ей длинным и утомительным, потому что Анри без всякого повода начал с пылом утверждать, что Эванджелина будет ему идеальной женой. Бог свидетель, она его не поощряла, но шкура у Анри толще дубовой коры. Он желает ее. При малейшей возможности он пытается затащить Эванджелину в укромный уголок и поцеловать. Однажды Анри это удалось. Она чуть не откусила ему язык.

Кто-то негромко постучал в дверь спальни. Девушка улыбнулась и встала, зная, что это отец. Он всегда приходил проведать ее на ночь. Это было ее любимое время дня.

Зная, что отец ждет именно этого, она ответила по-французски:

– Entrez.

Ее отец, Гийом де Бошан, самый красивый мужчина из всех, кого она знала, перешагнул через порог спальни с видом воина, которым он никогда не был. Кем он был на самом деле, так это философом, подумала девушка, все еще улыбаясь и идя к нему навстречу. Женщины были от него без ума. Они улыбались и льнули к отцу даже тогда, когда он говорил с ними о воззрениях Декарта.

– Папа, – сказала она, устремляясь в его объятия.

Природа щедро наградила Гийома де Бошана. Он был великолепен. Мало кто знал, что у него пошаливает сердце и что дочь заботится о нем денно и нощно. Недавно ему исполнилось пятьдесят пять лет, и врач-англичанин сказал, что ему нужно побольше отдыхать и как можно меньше волноваться. И добавил: к счастью, Гийом философ, а посему он будет сидеть в кресле и размышлять. Однако беда заключалась в том, что чтение Монтеня приводило отца в неистовое возбуждение.

– Устала, дочка? – Отец, естественно, говорил по-французски.

– Немножко, папа, – на том же языке отвечала девушка, а про себя подумала: устала, но вовсе не немножко. Смертельно устала и впала в уныние.