— А мне перед сном хотелось сказать тебе еще одну вещь, — Мария Соледад вдруг очень серьезно и даже как-то тревожно посмотрела на сына. — Ты знаешь, Франшику, что ты у меня старший сын и у тебя еще есть младшая сестра…

Франшику смотрел на мать с нежностью.

— Но это же прекрасно! — воскликнул он. — Еще один неожиданный и счастливый подарок! Второй за этот чудесный сумасшедший день! Я ведь так устал от одиночества!

* * *

— Папа! — с криком ворвался Пессоа к Бонфиню. — Ты должен удочерить одну девочку!

Изабел схватилась за сердце.

— Я так и знала, — простонала она. — Недаром они сидели там столько времени запершись. Я просто чувствовала, что они делают меня бабушкой! Нет, мне еще рано! — закричала она громко. — Я еще не готова! Я еще жена! Мать!

Пессоа с недоумением уставился на свою матушку. Она-то тут при чем? Бонфинь, чувствуя особую тему разговора с сыном, попросил:

— Зайди ко мне попозже, сынок, и мы все с тобой обсудим.

Спустя некоторое время, когда Изабел успокоилась и ушла из кабинета, к Бонфиню заявились Пессоа с Адреалиной. Они разыграли перед ним целую сцену. Адреалина красочно описала свое несчастное детство на улице, ужасы воспитательного дома, бегство из него, розыск… Они идут по пятам, они ее ищут…

— Никогда! Никогда я туда не вернусь! — повторяла она. — Даже под страхом смертной казни!

Бонфинь расчувствовался чуть ли не до слез. Он успел привязаться к этой бедовой и славной девчонке. И конечно, не собирался давать ее никому в обиду. В этом он ее и уверил.

— У нас в доме ты в полной безопасности, Адреалина. Ты принесла радость нам всем, а особенно нашему бездарному театральному режиссеру, — и Бонфинь с улыбкой посмотрел на сына.

— Бездарному?! — возмутился Пессоа. — Ты прав только в одном, папа, Дрена — самая клевая из девчонок! И мы с ней неразлучны!

— С этого дня ты моя младшая дочь, — сказал Бонфинь. — И я никому не позволю отнять тебя! Пусть даже мне придется добиваться удочерения через суд! — глаза Бонфиня грозно сверкнули.

Адреалина бросилась целовать добряка. Ей было немножко стыдно за свое вранье, но Пессоа тут же утащил ее наверх. Дреночка должна была выпить соку и расслабиться после таких потрясений. Музыка, пара йоговских упражнений, и все в порядке — Дреночка в безопасности.

— Я буду твоим агентом, — пообещал Пессоа, — вся обстановка будет у меня под контролем. Как только опасность минует, ты выйдешь на улицу! А пока я буду тебя развлекать и охранять. Ты ведь не уйдешь, Дреночка? Знаешь, как мне не хочется, чтобы ты уезжала?.. Стоит мне об этом подумать, и в душе появляется такая штука… Странная… Я не знаю, как она называется, но…

— И не говори ничего, Пессоа! Лучше обними! Обними меня покрепче! Эх ты, голова бедовая! — ответила своему другу Дреночка.

* * *

А в кабинете Бонфиня не умолкал телефон. Звонили озабоченные акционеры. Они хотели выяснить, что на самом деле творится в фирме. Слухи ползли самые отчаянные — близкое банкротство, полное разорение. Долгое время фирма «Наве» была самой стабильной, и вот ее акции не сегодня завтра упадут в цене. Звонили и работники фирмы. Они боялись увольнения.

Бонфинь всем советовал одно: обратитесь к Витору Веласкесу. А что он мог еще посоветовать? И, повесив трубку, озабоченно тер виски: что же делать? Что делать? Похоже, над фирмой сгустились грозовые тучи! Еще день, другой — и телефон начнут обрывать кредиторы…

Витор ведет фирму к гибели. За несколько недель он успеет развалить то, что строилось и создавалось долгие-долгие годы. Сколько сил пошло на то, чтобы их фирма прочно утвердилась среди надежных. Такая репутация дорогого стоила. И вот акционеры уже начали сомневаться в них. А что дальше? Что будет дальше?

Глава 14

После школы Далила объехала три магазинчика, на которые ей указал Дави, и всюду договорилась о том, что там примут пробные партии ожерелий. Согласны были принять и кружева. Далилу порадовал успех ее переговоров. Общаясь с людьми, она чувствовала себя в своей стихии, она умела ладить с людьми, умела и постоять за свои интересы.

И хотя Кассиану не нравилась ее новая деятельность, Далила чувствовала: она создана именно для нее, а значит, Кассиану, который ее любит, рано или поздно придется с этим смириться.

Далила от всего сердца любила своего жениха. Она знала, что в самом главном, в самом важном может на него положиться, и поэтому не сомневалась: Кассиану добросовестно вникнет в любую проблему и примет справедливое и доброе для них обоих решение. Что, однако, не мешало им частенько ссориться, а потом, разумеется, мириться.

Гораздо больше недовольства Кассиану Далилу волновала ее подружка Асусена. После того как Витор так бесстыдно приставал к Далиле у себя в кабинете, она окончательно поняла, что ее подруга попала в беду. Далила очень надеялась на Франшику. Живой, обаятельный и к тому же так безоглядно влюбившийся в Асусену, он не мог не заслужить ответного внимания. Пусть поначалу Асусена посматривает на него просто из кокетства, но потом-то должна же она прозреть! Должна понять, кто каков и чего заслуживает! Далила и в магазины отправилась только потому, что увидела у дверей школы Франшику, который дожидался Асусену.

Вернувшись в деревню, Далила побежала к донне Серене рассказать о результатах своей поездки, а заодно узнать у Асусены, не пошло ли у них на лад дело с Франшику.

Увидев блаженное лицо подружки, Далила обрадовалась.

— Ну как? — спросила она. — Может, Франшику уже поцеловал тебя?

— Вы с матерью только и знаете: Франшику да Франшику! Сколько раз повторять, что я его знать не хочу! — резко оборвала Далилу Асусена. — Витор — вот единственный мужчина, которого я люблю и с которым я счастлива!

— Но ему же нельзя ни в чем доверять! — воскликнула Далила. — Он уже столько раз обманывал тебя! И вспомни, как ты из-за него болела! В каком была отчаянии! — Далиле очень хотелось как следует встряхнуть глупышку Асусену, чтобы дурь, напавшая на нее, соскочила.

— Если и отчаивалась, то только по собственному невежеству, из-за глупых предрассудков, — спокойно ответила Асусена. — Витор же ни к чему меня не принуждал. Я пошла с ним, потому что мне так хотелось, и было это не один раз, и мне было с ним очень хорошо!

Асусена будто поучала ее свысока, и Далила просто слышать этого не могла. Ей казалось, что Асусену подменили, околдовали — лепит себе чужие слова, а сама и глаза, и голову потеряла!

— Тоже мне, нашла себе пару! Да он — дрянь и больше ничего! — рассвирепела Далила.

— Не смей так говорить! — рассердилась и Асусена. — Что ты имеешь против Витора? Что? Скажи! Мне-то кажется, что ты хочешь разлучить нас из какой-то зависти, каприза, прихоти. Ты всегда была умненькой и хитренькой, Далила, а я — глупышкой. Ты верховодила, а я подчинялась. А теперь вдруг все переменилось, и тебе не нравится, что я чувствую себя взрослее, чем ты. Что ты и понятия не имеешь о том, что я испытала. Ведь женщина от этого становится более зрелой не только телом, но и разумом!

«Ну и дуреха! Что она такое городит?!» — возмущалась про себя Далила.

— Да ты как была, так и осталась безмозглой девчонкой! Тоже мне! Нашла в чем тебе завидовать! Если я и живу по правилам, то не потому, что они мне кем-то навязаны, а потому, что они — мои, они у меня и в голове, и в сердце. И до свадьбы я постараюсь дожить в том виде, в каком появилась на свет. И касается это только меня и Кассиану.

Как после этого Далила могла не рассказать Асусене о том, что произошло у нее с Витором в кабинете? Это был ее единственный реальный довод. Единственный способ образумить окончательно задуренную Асусену.

— Ну поверь ты мне! — умоляла она подругу. — Теперь ты видишь, что он подлец! Понимаешь? Подлец! И если ты с ним останешься, то тебе придется еще много-много страдать, пока ты наконец не прозреешь и не увидишь, какой он отъявленный мерзавец!

И что же Далила услышала в ответ? Казалось бы, что можно возразить против вопиющего факта: возлюбленный Асусены пытался силком поцеловать Далилу у себя в кабинете!

— Кассиану прав, ты кажешься легкомысленной и доступной, — начала вещать Асусена, но, увидев округлившиеся глаза и приоткрытый рот Далилы, спохватилась и добавила: — Нет, конечно, ты не такая, но такой ты кажешься. Витору это не понравилось, и он решил тебя проучить…

— Если ты и тут оправдала Витора, то, значит, не заслуживаешь моей дружбы и нам, подруга, больше не о чем разговаривать! — с этими словами Далила в бессильном возмущении хлопнула дверью.

Пробегая мимо удивленной донны Серены, она бросила на ходу:

— Мне иногда кажется, донна Серена, что ваша дочь окончательно сошла с ума!

Увидев, как его бедовая дочка вихрем ворвалась в дом с горящими щеками и слезами на глазах Самюэль задумчиво сказал:

— А не намылить ли мне шею Кассиану?

— Нет, папочка! Сегодня я поссорилась с Асусеной! И теперь не знаю, помиримся ли мы вообще когда-нибудь. Будь я виновата, то попросила бы у нее прощения. Но виновата она и не станет передо мной извиняться.

— А ты не чинись, доченька, сделай шаг первая, — посоветовал умудренный жизненным опытом Самюэль. — Вы ведь как сестры, и в будущем вам жить одной семьей. Всегда лучше получить рану, чем ранить самому…

Далила кивнула, она готова была сделать хоть сто шагов. На Асусену она не сердилась, она злилась на себя, что никак не может пробить глухую стену, в которую замуровали ее подругу. Вздохнув, она заторопилась к Кассиану. Рыбаки завтра уходили в море.

* * *

Рыбаки уходили в море, и Серена впервые не пошла на причал. С сыном она простилась дома. Простилась накануне и с Самюэлем. Но у нее больше не было мужа, который хотел бы помнить в море ее улыбку, которому был бы нужен ее прощальный поцелуй. Прощание — ведь не только печаль, это и радость тоже. Потому что, прощаясь, люди ждут возвращения, встречи…