Она понимала отчаяние дочери, влюбленная Хатидже получила такой удар, от которого трудно оправиться. Муж не просто изменял ей, заведя любовницу или встречаясь с кем-то, он любил эту женщину так, как не любил саму Хатидже. Чем утешить, как подобрать нужные слова, возможно ли вообще утешение?

Хафса долго гладила дочь по голове, позволяя просто выплакаться, другого не дано. Никого нельзя спасти ни от любви, ни от нелюбви. Ее не купишь, не продашь, не заслужишь и не вырвешь из сердца. Любовь сама по себе, она приходит, когда совсем не ждешь, и часто не к тому, и уходит так же – молча и неожиданно. И никто не в силах помочь.

Но если нельзя помочь из-за любви мужа к другой, то наказать за измену можно. Как посмел бывший раб, пусть и вознесенный своим благодетелем на невиданную высоту, предать сестру благодетеля?! Как посмел этот презренный человек обмануть лучшие чувства такой жены?!

Вдруг у Хафсы мелькнула та же мысль: что, если это подделка?

Она снова развернула письмо с припиской. Валиде узнала написавшую ее руку и с трудом сдержалась, чтобы тотчас не позвать Хуррем. Нет, не стоит разговаривать с ненавистной Хуррем в присутствии Хатидже, к тому же в отместку она может запросто сообщить всему гарему об измене Ибрагим-паши. Продолжая утешать дочь, валиде размышляла о том, что еще известно Хуррем, откуда у нее эти сведения…

Султан одержал блестящую победу на поле под венгерским Мохачем, не последняя роль в этой победе принадлежала Великому визирю Ибрагим-паше. Они возвращались героями. Можно ли сейчас говорить об измене?

– Хатидже, послушай меня. Аллах велик и все воздаст по заслугам и вине; если он уготовил тебе это испытание, значит, так нужно.

– Кому нужно?! Почему нужно сначала вселить в мое сердце любовь к Ибрагиму, а потом в его – любовь к другой? Чем я провинилась?

Что ответишь? Возможен ли вообще ответ?

Сердце матери обливалось кровью, но она все равно пыталась уговорить дочь:

– Хатидже, загляни в свое сердце, что в нем? Если даже после известия об измене сердце готово простить Ибрагима, значит, нужно простить.

– А если нет?

– Если нет – разводись. Но сначала удостоверься, что тебя не обманули, что это не происки против твоего мужа. А еще лучше спроси его самого, пусть честно ответит. Не спеши, дай своей боли и гневу улечься, не принимай решений во гневе. Не пиши пока Ибрагим-паше ничего, поговоришь после приезда.

– Как я смогу узнать, не обман ли это?

– Спросишь у него самого, посмотришь в глаза, они не солгут.

– Они лгут мне уже давно, если верить тому, что есть в приписке, эта женщина привезена из Египта.

– Твое право прощать или не прощать, доченька. Только тебе решать, я могу лишь утешить и разузнать все о той женщине.

Хатидже просто схватилась за это предложение:

– Узнайте, валиде! Какова она, почему Ибрагим выбрал ее?

Хафса уже пожалела о сказанном, но слово не птица, обратно силками не поймаешь. Пришлось со вздохом согласиться. Она решила пока ничего не говорить и Хуррем тоже, пусть не думает, что чего-то добилась.


К дому грека Теодора подъехала небольшая карета, скромная, но по тому, как выскочил огромный черный евнух, как услужливо помог выйти закутанной в накидку женщине, стало понятно, что приехавшая дама важная птица.

Она прошла в дом быстро, явно стараясь не привлекать ничье внимание, внутри откинула накидку и внимательно посмотрела на хозяина:

– Меня прислала валиде-султан, Теодор-ага.

Валиде… мать султана…

– Что-то случилось? Что-то с Ибрагимом? – Потом опомнился. – С Повелителем?!

Женщина усмехнулась:

– Нет, Бисмиллах, все хорошо. Они победили и возвращаются. Мне нужно поговорить с вами и… с Мухсине.

Сказала и уставилась своими глазищами в лицо грека. Теодор никогда не умел врать, а уж тут тем более, но все же попытался выкрутиться, помня слова сына, что стоит только кому-то из дворца услышать это имя, его ждет гибель.

– С кем, госпожа?

Самира усмехнулась:

– Вы не умеете лгать, Теодор-ага. К тому же валиде известно о Мухсине. Позовите женщину.

И вот арабка стояла перед хезнедар-уста – на сносях, рожать совсем скоро… Красивая? Да. Блестящие волосы, огромные темные глаза, точеный носик, четко очерченные губы. В глазах ум и почти вызов, черты лица нежные и волевые одновременно. Невольно подумалось: вот такую бы на ложе Повелителя, никакая Хуррем не справится.

– О тебе узнали валиде и Хатидже Султан. Не нужно объяснять, кто это?

– Я знаю.

И голос приятный. Самира представила себе, как воркует эта красавица, перебирая пряди волос Ибрагим-паши. Хатидже хороша и нежна, она умна, красива, приятна в общении, но ей далеко до этой… Хезнедар-уста, знавшая Хатидже еще совсем малышкой, обиделась за дочь валиде: разве ее вина, что Аллах не дал такой яркой красоты или что полюбила не того?

– Знаешь, что тебя ждет с твоим приплодом? – кивнула на большой живот.

Мухсине вскинула голову, в глазах блеснула предательская влага:

– Ребенок не виноват.

– Конечно, виноваты мать с отцом. И отец поплатится тоже.

Тяжело поднялась, кивнула на Мухсине обомлевшим Теодору и Микосу:

– Следить за ней день и ночь, если куда-то денется, разыщут и убьют. И вас тоже, Ибрагим-паша не спасет.

Уходила в полной тишине, даже женщина не всхлипывала. Хезнедар-уста невольно поразилась: неужели не боится? Ведь должна бы понимать, что разоблачение означает смерть.

И все же Мухсине не выдержала, бросилась следом:

– Ибрагима не трогайте! Пусть меня… с ребенком… его не трогайте! Дайте мне поговорить с валиде или Хатидже Султан.

Самира дернула рукой, пытаясь сбросить пальцы женщины со своего рукава:

– Вот еще! Ты недостойна не только говорить, но и произносить имя той, которую так подло обманула.

Вышла прочь, не оглядываясь, так и села в карету. На душе скребли кошки, Самира вовсе не была бездушной и сочувствовала и этой женщине, и даже Ибрагиму, но если уж выбирать, то выбирала Хатидже. Шевельнулась мысль, что выбирать самой Хатидже, если простит мужа, то так тому и быть.

Но что делать с этой женщиной и ее ребенком, который вот-вот появится на свет?

И в этом решать Хатидже, она вольна приказать зашить предательницу в мешок и отправить в Босфор, вместе с ребенком или одну, неважно. Или продать ребенка и мать на невольничьем рынке. И никакой Ибрагим не спасет в этом случае Повелитель встанет на сторону сестры или просто не будет вмешиваться.

Хатидже может погубить своего супруга Ибрагима, разведясь с ним, но кто знает, как решит Повелитель о Великом визире Ибрагиме, не поставит ли интересы империи выше интересов сестры? Но тогда у Ибрагим-паши появятся новые враги – семья Повелителя. Хатидже любят все, если она не простит загулявшего мужа, остальные не простят тоже.

Ой-ой… как сложна жизнь… Самира подумала, что ей никогда не нравилась идея выдать Хатидже Султан за этого выскочку-грека. Как ни старайся, как ни осыпай золотом, а все равно рожденные в лачуге таковыми и остаются. Пример тому Хуррем, была простолюдинкой, ею и умрет, и никакой ум, никакая ученость не помогут.


Валиде выслушала свою помощницу молча, только побледнела сильней обычного. Самира честно рассказала, что женщина очень красива, похоже, умна и готова жертвовать собой и даже ребенком, только бы не тронули Ибрагим-пашу.

– Хорошо, никому не говори, даже Хатидже Султан. Пусть сама решит, как быть. То, что нужно, я скажу.

Она действительно сказала Хатидже, стараясь, чтобы получилось как можно мягче. И то, что ей самой решать, тоже сказала.

Несчастная Хатидже снова плакала, и скрыть это от гарема уже не получалось. Поползли слухи…

Развод… это позор, причем Ибрагим-паша наверняка останется при дворе, едва ли Сулейман даже в угоду любимой сестре станет уничтожать своего любимца. Ладно бы просто любимец, но ведь Ибрагим действительно уже во многом управлял империей, пусть под присмотром султана, но управлял. Более компетентного, энергичного, способного все схватывать на лету визиря у султанов еще не бывало. Неужели из-за его измены Хатидже Повелитель устранит Ибрагима? Вряд ли, значит, позор Хатидже надолго, если не навсегда, останется рядом.

Простить? Но прежнего счастья и доверия уже не будет, она никогда не сможет забыть Мухсине, те слова, которые писал влюбленный Ибрагим другой. Как же быть? Простить и жить дальше, постоянно ожидая измены, подозревая в каждой поездке новую влюбленность и новую измену?

Или все же развестись и попытаться объяснить Повелителю, что от измены сестре султана недалеко до измены самому султану. Нет, Сулейман никогда не поверит, он не считает любовь к одной женщине изменой другой. Хатидже впервые задумалась о том, каково Махидевран и Хуррем. Эти две сильные и умные женщины вынуждены терпеть друг дружку, даже зная, что одна из них больше не бывает на султанском ложе. А каково Хуррем, если та видит, как ее место в спальне то и дело занимают другие? Впервые Хатидже поняла ярость Хуррем, поняла, почему та готова сражаться за свое место любыми средствами. У нее нет возможности развестись, обвинив мужа в измене, она жена только по положению, которое имеет, только Повелитель к ней благоволит.

Вот оно, положение наложниц, вот почему зятьям правителя запрещено иметь гаремы.

Но мысли несчастной Хатидже снова перекинулись на собственное положение. Война наложниц в гареме брата волновала ее куда меньше собственной судьбы. Решать надо до возвращения Ибрагима из похода, потому что нужно знать, как встречать его. Мелькнула мысль у всех на виду бросить в лицо письма и крикнуть, что разводится с неверным мужем. Но Хатидже тут же осадила себя: а что, если султан после того заступится за визиря, ведь не обратил же внимания на сестру, когда казнил Ферхад-пашу, и даже запретил ей появляться перед своими глазами, а всем упоминать ее имя. Даже слезы валиде не помогли.